С чего начинается родина?

Песня из к/ф «Щит и меч»

Есть в повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» разговор сына с
отцом. Привожу его из давней радиопостановки, не заглядывая в книгу, по
памяти, — таким, каким запомнил с детства на всю жизнь.

— Папа! Спой какую-нибудь солдатскую песню.

— Хорошо… Слушай.

Горные вершины

Отдохнешь и ты.

— Папа! Это хорошая песня, но ведь она же не солдатская.

— Как это не солдатская? Идет отряд. Он устал, идти трудно,
впереди перевал. А на перевале белые. «Погодите еще немного, — говорит
командир, — дойдем, собьем: тогда и отдохнем: Кто до утра, а кто и
навеки…» Как это не солдатская? Очень даже солдатская!

С чего начинается родина?..

С чего начинается родина?..

!I1! Первая птица появилась в нашем доме, когда мне было года четыре. Ее,
оглушенную, подобрал и привез с учебных стрельб мой отец — кадровый
советский офицер, начинавший свой армейский путь в частях самарских
анархистов, а закончивший — военным советником в Китае.

Он был не речист, с ранней проседью. В Самаре белочехи расстреляли
при нем его товарища (анархисты вместе с красными отрядами держали
оборону города); у того мальчишки вдруг закапали слезы и статный
красавец-чех, погладив его по голове, сказал:

— Не бойся, это не больно… Чик — и все.

…Утром, перед тем как мне идти в детский сад, мы с отцом выпустили
птичку. Кажется, это была синица.

Мама… Она научила меня узнавать знакомых птиц в лицо. В ней самой
была заключена какая-то необыкновенная легкость, необыкновенная энергия
и сила. Окрыленность была ее естественным состоянием. Она успевала все.

Топограф, геолог и лингвист, она проводила топографические съемки в
казахстанской Голодной степи, заведовала кафедрами иностранных языков в
иркутских вузах, учила китайцев русскому в Пекинском университете.

Птицы ее обожали. Каждое утро и каждый вечер, в определенный час,
сотни воробьев собирались на березах возле наших окон и, в ожидании
традиционного угощения, хором славили ее на всю округу. В сильные
морозы они гроздьями падали ей под ноги, и она, собрав их в отвернутую
полу своего пальто, несла домой на обогрев. Синички слетали к ней на руки,
а голуби наперебой галантно раскланивались. Она умела радоваться птицам
и была предана им безгранично.

Эта преданность стоила ей жизни.

Хмурым октябрьским утром я нашел ее лежащей без сознания в кухне
под окном. По всему полу был рассыпан приготовленный птицам корм, а в
распахнутую форточку с тревогой заглядывали ее маленькие пернатые
друзья. Она сорвалась с подоконника, не рассчитав своих ограниченных
годами возможностей. Подняться ей было уже не суждено:

* * *

Птицы выкормили из меня человека, отец и мать сделали гражданином.

Поэт Саша Черный умер от разрыва сердца, помогая тушить лесной пожар.
Это случилось во Франции, куда его забросили вихри российской
революции… На чужой земле, под чужим небом он спасал от огня чужие
березки:

* * *

Подвиг и подвижничество. Слова однокоренные, а разница между
ними вот какая: подвижничество — это подвиг, длящийся всю жизнь.

Мы еще не научились узнавать настоящих предателей. Мы еще не умеем
презирать их.

Было время, когда я часто захаживал в провиантский магазин с удалым
и манящим названием «Коробейники» — возле известного всему городу
победоносного танка «Иркутский комсомолец».
Теперь я в этот магазин не хожу:

…В тот год зима стояла суровая, и окрестные воробьи, ради своего
спасения, стали проникать каким-то образом в «Коробейники» и в нем жить
безвылетно, питаясь в бакалейном отделе разными крупками (водой для
питья их обеспечивала продавец Света Казимирская, не зря получившая при
рождении такое светлое имя).

В бакалейный отдел магазина, для развлечения покупателей, были
поставлены два заводных музыканта размером с пятилетнего ребенка. Они
исполняли какой-то незатейливый мотивчик и кивали головами. Поев и
почистив перышки, воробьи рассаживались вокруг музыкантов и начинали
петь вместе с ними.

Покупатели останавливались и задумчиво смотрели: на музыкантов,
которых много раз видели и слышали и уже совсем перестали замечать, на
воробьев — точно таких же, сереньких и невзрачных, как все остальные
воробьи за стеклами «Коробейников» — и в глазах этих людей, в глазах, еще
минуту назад озабоченных «проблемами», вдруг появлялась спокойная,
тихая радость. Они смотрели и слушали — это была другая музыка.

В конце января в «Коробейниках» проживало на зимовании уже около
десятка — если не больше — воробьев, они образовали свое маленькое
сообщество и, вроде бы, не скучали.

Время шло к весне, а воробьи не улетали. Но часто и подолгу они
сидели у окна и смотрели на улицу, тихо переговариваясь. Видимо, они не
могли найти в большом помещении тот маленький спасительный ход, по
которому однажды попали в магазин, и начинали понимать, что оказались в
ловушке.

Птицам была нужна помощь.

!I2! Сначала я хотел просто попросить кого-нибудь из дирекции магазина
открыть в теплый день фрамугу окна и выпустить воробьев. Но тут мне
пришла в голову счастливая мысль: выпустить этих воробьев не в любой,
какой попало день, а на Благовещение — когда в старину по всей Руси
выпускали на волю птиц, переживших зиму в домашнем тепле. И не просто
взять да выпустить, а сделать это торжественно, празднично, с участием
ребятишек из соседней 21-й школы. А на следующий год можно было бы
попробовать организовать такой праздник по всему городу, приглядев
заранее места таких вот зимних убежищ воробьев (к сожалению, синички,
залетающие в магазины, школы и разные учреждения, не выживают и
гибнут, лишенные своего основного зимнего корма — масличных семян
подсолнуха, конопли и орешков).

Как это было бы прекрасно! — выпустить повсюду сразу десятки, а
может быть, даже сотню нечаянно попавших в неволю пичуг, возродить
старую русскую традицию в новой «социокультурной ситуации» (как важно
сказал бы ученый культуролог).

Воображение мое расходилось все больше и больше, я едва дождался
утра следующего дня и сразу же отправился в «Коробейники».
О, как прав — тысячу раз прав — был мудрец, учивший нас: «Спешите
делать добро!» В магазине я узнал, что разговаривать, собственно, было уже
не о чем: за три дня до моего прихода птицы были расстреляны наемниками
из какого-то охранного агентства.

Только один воробей уцелел, его видели еще на другой день. Потом он
исчез бесследно.

Оплатили труд стрелков щедро: по сто рублей за каждую головку и
пару лапок…

…Я взглянул на музыкантов: наверно, что-то разладилось в их
механических организмах — головы и руки их судорожно двигались, но
музыки не было (позднее я узнал, что наладить музыкантов не удалось, и они
были отправлены в подсобку).

Вернувшись домой, я достал и положил на письменный стол коробку
из-под конфет «Птичье молоко», отмеченную в бакалейном отделе еще
совсем недавно — на горькую память — маленькой запятушкой присохшего
птичьего помета.

Света Казимирская уволилась из «Коробейников» на следующий год —
после очередного расстрела залетевших в магазин птах.

Разве можно забывать:

Заодно с людьми.

Всякий раз, когда мне случается проходить мимо «Коробейников»,
вспоминаю я эти строки Александра Яшина (участника Сталинградской
битвы, кстати).

Остались… У птиц, как и у людей, — судьбы разные. Сколько их,
маленьких пернатых нищих, побирается теперь зимами по автобусным и
троллейбусным остановкам, с надеждой, почти с мольбой заглядывая в наши
холодные, как зимний день, глаза?

Андрей Платонов, самый грустный и светлый писатель русской земли
(тоже фронтовик, опаленный огнем Курской дуги), написал рассказ «Любовь
к родине, или Путешествие воробья», который я бы включил во все
школьные учебные программы, не раздумывая ни минуты.

О чем этот рассказ?..

О музыканте, о воробье, о мудрости прожитых лет…

Музыкант был на пенсии и «скучал от мысли, что он не приносит
людям никакого добра, и поэтому добровольно ходил играть на бульвар; там
звуки его скрипки раздавались в воздухе, в сумраке, и хоть изредка они
доходили до глубины человеческого сердца, трогая его нежной и
мужественной силой, увлекавшей жить высшей, прекрасной жизнью».

Воробей был седой — «должно быть, этот воробей был очень стар
или несчастен, потому что он успел уже нажить себе большой ум от горя,
беды и долголетия».

Судьба свела их у памятника Пушкину на Тверском бульваре; потом
развела, чтобы снова свести в последний смертный час непостижимого
воробья, который не захотел жить в тепле и довольстве чужих краев и на
свою погибель вернулся в завьюженные голодные переулки милой и горькой
родины.

«Седой воробей лежал у него в руке; глаза его были закрыты, ножки
беспомощно согнулись, и одно крыло висело без силы. Нельзя понять, обмер
ли воробей на время или навечно. На всякий случай старик положил воробья
себе за пазуху под ночную рубашку — к утру он либо отогреется, либо
никогда более не проснется.

Но в музыке недоставало чего-то для полного утешения горюющего
сердца старика. Тогда он положил скрипку на место и заплакал».

Тяжело раненный в бою под Кенигсбергом солдат Евгений Носов, выживший
и ставший известным русским писателем, завещал высечь на его надгробном
камне два слова: «Покормите птиц!»

Захочется ли нам однажды взять и крепко задуматься над причиной
трогательной привязанности солдатского сердца к пернатым крохам?

Поймем ли мы когда-нибудь, что Культура — это не только стихи,
соборы и симфонии?

…Который год горят леса под Иркутском, Улан-Удэ, Читой,
Хабаровском — ГОРИТ НАША РОДИНА. И сквозь мглу, окутавшую
города, уже с трудом проглядывает напряженно-багровое солнце.

Птицы…

Солдаты…

Культура…

Родина…

Друзья мои! Хотите знать, что такое настоящее чувство родины?
Спросите у воробьев и синичек — они знают.

Пишите нам по адресу: 664009, Иркутск, 9 ГОС, а/я 1479.

Гонорары за все выпуски пресс-акции «Покормите птиц!»
передаются журналу «Мир птиц».