Долгое время я был знаком с ним заочно. Паша жил в Преображенке,
одной из занесенных снегом, недоезжих, недохожих деревень
нашего района, и присылал стихи в местную газету. Стихи
были неумелые, но какие-то свежие и светлые, их печатали,
и мне он представлялся молодым человеком, который не
знает еще, как жить, и чего-то ищет и ждет от мира. Позже,
когда у него умерла жена, Павел продал дом, частью продал,
частью роздал накопленное за годы жизни барахло, собрал
дочерей и с парой чемоданов приехал в Ербогачен. Здесь
мы и познакомились, и я увидел, что ему, пишущему юношески
неумелые стихи, давно за сорок, что он тучен и одышлив,
ибо в то время курил он жадно и часто, от выкуренной
сигареты прикуривая следующую, а от нее, в свою очередь,
еще одну, что он из породы тех людей, какие не знают
уныния и плохого настроения и легко сходятся со всеми
его окружающими. Еще я узнал, что его большие мясистые
пальцы могут быть удивительно легки и проворны, когда
Паша берет в руки гитару. Он многое может сыграть: Хендрикса
и Сантану, Генделя и Огиньского… На гармони и на гитаре
(без разницы, бас это или акустическая), на балалайке
и электрооргане, на альте и ударниках, на ложках, контрабасе,
виолончели… Ни дня не проучившись в музыкальной школе,
он сам освоил эти инструменты. Показывали ему лишь азы.
Но было это так давно, что о тех времен остались лишь
пожелтевшие черно-белые фотоснимки, да еще среди сугробов
забвения тропинки воспоминаний, по которым в сбитых
и стоптанных валенках бегает восьмилетний пацан Пашка
Цыбров. Этому пацану до кома в горле хотелось играть
на гитаре. Самоучителей и магнитофонов тогда не было,
но были в их городке люди, которые могли показать аккорды,
поставить пальцы. Все они были гораздо старше и просто
не имели времени, чтобы заниматься подобной ерундой.
У взрослых ведь свои заботы — семьи, хозяйства. А Пашке
хотелось играть. Вечерами он бегал то к одному из них,
то к другому, чистил в стайках, складывал дрова, убирал
снег. Услуга за услугу — за это его учили играть…
Теперь он сам учит ербогаченских ребятишек той музыке,
с которой прожил столько лет.

В районном Доме культуры за сценой есть отгороженная
старыми книжными шкафами каморка. Там всегда людно,
всегда слышна музыка и щебечет ребятня. Вот за ударной
установкой сидит Ромка Каплин. Медь избитых тарелок
неровна, на древние, еще советских времен, барабаны наброшены
лоскуты простыней — так звук хоть немного мягче. Палочки
самодельные — из березового полена. Но и на этой технике
Ромка творит чудеса. Пацанва слушает, кто-то подыгрывает
на гитаре. «Год назад, — говорит Павел, — когда Ромка
пришел сюда, он не умел ничего. Теперь он сможет играть
в профессиональном ансамбле». У этого парнишки непростая
судьба. Матери часто было не до него — выпивала. Отца
Ромка не видел никогда. Рос как в поле цветок, но хотелось
играть. Денег на музыкальную школу все равно не было,
поэтому Ромка пришел в клуб, в Цыброву. Цыброву денег
не надо. Тут Ромка заиграл. А потом мама умерла и опекуном
стал Павел Васильевич Цыбров.

Среди его подопечных едва ли не половина — неблагополучные
дети, многие из них учатся во вспомогательной школе.
«Благополучные ведь идут в «музыкалку», получают профессиональное
музыкальное образование», — говорит Павел. Еще он говорит,
что «трудных» детей не бывает вовсе. Ведь нет, да и
не может быть у восьмилетнего, скажем, ребенка желания
пить водку и ругаться матом. Зато есть тяга научиться
чему-то, что-то знать, уметь. Так, правда, будет не
всю жизнь, и важно не пропустить это время, не потерять
его. Иначе социум сделает свое дело. Поэтому в каморке
за сценой всегда тесно и шумно. Хочешь играть — приходи,
ходи хоть каждый день, но соблюдай три незыблемых правила:
не воровать, не курить, ходить в школу. Один закон для
всех, со слухом ты или без малейшего намека на него,
двоечник или отличник, из богатой или бедной семьи.
Для Цыброва это значит очень мало. Главное — музыка.
Мелодия добра, которая остается записанной в нотных
тетрадях ребячьих душ. Избранных здесь нет и не будет.
Ведь кто может с уверенностью сказать, что вот этот
ребенок лучше или хуже того? Изъеденные теорией педагоги
новейших школ твердят нам о том, что учить детей нужно,
разделив их по способностям. Детей, впрочем, по этому
поводу никто не спрашивает, а, думаю, надо бы. Вряд
ли хотят они деления по такому принципу, иначе не шли
бы сюда. А ведь часто бывают дни, когда в клубе собирается
до сорока ребятишек всех возрастов, от семи до пятнадцати
лет. Инструменты при этом — наперечет. Одна гармонь
и балалайка, гитары и электроорган, купленный отделом
культуры прошлой весной. Так-то на единственную гармошку
— очередь, на балалайку — тоже. День короткий, желающих
поиграть много. Пять минут игры, полчаса ожидания…

Восьмилетний Ваня с гармонью сидит перед зеркалом. Над
инструментом торчит только белесый взъерошенный чуб,
да блестят светлые любопытные глазенки. Играть «вслепую»
он еще не умеет, поэтому сосредоточенно, не по-детски
серьезно глядит на отражение рук и клавишей. Его двоюродный
брат Антоха ждет своей очереди. Он тремя годами постарше,
он и привел Ваньку с собой. У пацанов есть слух и желание,
поэтому играть они будут. Сначала освоят гармонь, а
там, даст Бог, балалайку, гитару, словом, все, на чем
играет их учитель музыкант-самоучка Павел Цыбров. Дипломов,
разумеется, они не получат, но не за ними ребятишки
приходят сюда. Ледяной минор и пламя мажора важнее дипломов
и свидетельств. В конце концов, музыка — категория
вечная.