!I1!— Андрей Юрьевич, у вас ведь не только отец был актером.
Рассказывают об уникальной династии Толубеевых…

— Мама, Тамара Алешина, заслуженная артистка России,
работала в Александринке. Она скончалась в 1999 году.

— Страна знала Юрия Толубеева по кино, а ведь он работал
и в театре…

— Папа служил в театре Ленинского комсомола, теперь
это «Балтийский Дом», ряде других театров, даже в Самару
выезжал с Симоновым поработать. Потом в его жизни была
Александринка. Оттуда он ушел на пенсию. Посидел-посидел
дома, ему тошно было, и принял приглашение Товстоногова
— пришел в БДТ, года полтора здесь играл. И мама тут
пять спектаклей сыграла («Горе от ума»), когда Татьяна
Доронина заболела. Понимаете, что для меня БДТ? Помимо
того, что я здесь уже 28 лет, по этой сцене прошлись
и мои родители. В Александринке же мне пока не удалось
ничего сыграть, хотя предложения были. Наверное, я там
когда-нибудь попробую выйти на сцену, чтобы перекинуть
мостик между поколениями.

Жена моя, Екатерина Марусяк, тоже актриса. Она работает
здесь же, в БДТ. Ее пригласил сам Товстоногов, но, к
сожалению, вскоре он умер и она, что называется, «зависла
в воздухе». Актриса очень хорошая. Советую вам посмотреть
«Любовные письма» в театре Рудольфа Фурманова «Русская
антреприза имени Андрея Миронова». Мы с ней вместе играем
этот спектакль.

Младшая дочь, Надежда, еще школьница, мечтает стать
актрисой, ее тоже тянет на сцену. Обе наши дочери уже
выбегали здесь на сцену, когда у нас в спектаклях была
необходимость в детях. Так что у меня в буквальном смысле
театральная семья. Даже моя бабушка по маминой линии
довольно долго работала в Александринке билетером. Брат
отца, мой дядя, был артистом, он погиб в блокаду…

— Вам, следовательно, на роду было написано стать актером?
Это была мечта детства? Родители поддерживали вас?

— Отец был против. Мама же нейтрально отнеслась к моему
решению. Я был единственным ребенком, мои родители расстались,
когда я был еще мал. У меня есть сводная сестра. Тем
не менее я не был брошенным, безотцовщиной, мы всегда
были с отцом в хороших отношениях. Но он был против
моего желания пойти в артисты. Не по злому умыслу. Времена,
когда он заканчивал свою жизнь, были самыми паскудными
для театра (брежневские). Александринским театром, где
он тогда работал, руководил Игорь Олегович Горбачев.
Мой учитель, кстати. Они с отцом не нашли общего языка.
Отец ушел из театра. Если бы не ушел, был бы жив. Его
сгубила болезнь нервов — рак. Ему бы классику играть…
Если бы он пожил еще, сыграл бы здесь что-нибудь
интересное. Я совершенно четко разделяю две вещи. Как
учителя, Горбачева я уважаю. С другой стороны, я не
разделял его политические позиции: слишком заидеологизированный
репертуар, не всегда хорошая драматургия. И очень хорошие
артисты иногда вынуждены были играть просто ахинею.

Горбачев звал меня в свой театр. Отец понимал, что я
буду играть эту ахинею. Гарантий, что у меня есть дарование,
— никаких. Неизвестно, как сложится моя судьба. К
тому же отец не считал, что я человек одаренный. Это
его право. Я благодарен ему за то, что он заставил меня
сначала получить другое образование. Он поступил мудро.
Если бы не мое медицинское образование, я не думаю,
что мы сегодня сидели бы с вами и беседовали о моих
удачах и неудачах в театре, о кино. Все было бы гораздо
скромнее. Вполне возможно, что если бы я даже добился
своего, то был бы весьма посредственным актером, не
защищающим свою фамилию.

— То есть вы хотите сказать, что в театре вам пригодился
жизненный опыт?

— Именно. И, грубо говоря, извилины все-таки тренируются.
Медицина — наука классическая. Подобных наук не так
уж много. Душа и тело связаны. Если мы изучаем тело,
то волей-неволей заглядываем в душу человеческую. А
театр дает такую возможность: заглянув туда, еще и смоделировать
потом в присутствии многих людей, которые этим не владеют.
Образование позволило мне расширить кругозор. На сцене
это всегда видно… Удержаться в седле сложно. Скажем,
артисту удалось сняться в кино у хорошего режиссера.
Но затем ему предлагают роль похуже. Актер отказывается
ее играть. Раз отказался, два… А потом его забывают.
И начинается трагедия. Раз попробовав поработать с
каким-нибудь светилом, после этого уже тяжело работать
с другими, менее талантливым. Так же, как тяжело бывшим
товстоноговским актерам участвовать в постановках других
режиссеров. Товстоногов обладал гигантским полем интеллекта,
эмоций, доходчивости. Он мог одним словом разрешить
проблему. Ему не надо было полчаса объяснять артисту,
как играть. И артисты верили ему, понимали его. Не со
всеми режиссерами мы находим общий язык…

— В вашей жизни, кроме БДТ, не было других театров?

— Я пришел 28 лет назад в эту гримерную. Здесь же сидел
Юрий Демич, потом он умер, и мы с Геннадием Богачевым
остались вдвоем.

— Вы поработали с Товстоноговым?

— 13 лет. Года три, конечно, в массовке бегал. Я ведь сюда
из института пришел (в 30 лет его закончил), Георгий
Александрович меня и пригласил. Я жизнь поменял. Был
военным врачом (закончил военно-медицинскую академию).
Занимался три года комсомольской работой: был освобожденным
секретарем факультета космической медицины, который закончил.

Я раскопал свою родословную. Оказывается, у нас в семье
все были военными. Отец нарушил эту традицию. Все-таки
что-то перетянуло и меня в актеры. Я сейчас в «своей
тарелке». В моем лице военная медицина ничего не потеряла.
Наука, думаю, тоже. А театр… Все-таки формально есть
какие-то определенные знаки внимания. Хотим мы или не
хотим, но приходится свое право выхода на сцену профессионально
защищать. Каждый вечер…

* * *

— Андрей Юрьевич, известная фамилия помогала вам в
жизни?

— Конечно, что уж скрывать… Эта фамилия принадлежит
другому поколению. Когда оно уйдет, тогда защищать ее
останется только мне, перед своим поколением и перед
теми, кто моложе. И если это удастся, то какое-то время
будут помнить и меня.

Очень много кануло в Лету артистов, имена которых теперь
можно прочесть только в публичных библиотеках, в театральных
музеях, в старых программках. А это были великие артисты.
О них редко кто сейчас вспоминает. В принципе, это трагическая
профессия. Собственно, как, наверное, и любая другая.
Знаменитых музыкантов, архитекторов иногда помнят, а
кто помнит простого каменщика, садовода, рыбака? Мы-то,
артисты, все время на виду, на слуху. Когда люди привыкают
быть на виду, а потом вдруг становятся ненужными, вот
тогда и наступает трагический для очень многих момент
забвения. И моего отца будут помнить ровно столько,
сколько будут жить пленки «Дон Кихота», «Хроники пикирующего
бомбардировщика»… Был великий артист Смоктуновский.
Сейчас редко кто произносит его имя. Молились на Леонова,
Евстигнеева. Кто их нынче вспоминает? Сейчас знают
Хабенского, Пореченкова, «Бригаду». Ну что ж, время
такое. Они принадлежат этому поколению, и сериалы прочно
вставляют их в сознание народа.

— И вас ведь страна знает по сериалам. Это в Петербурге
люди ходят в театр на спектакли с вашим участием…

— Да, я тоже мелькаю. Не более того. Я человек театра.
Лучше бы меня знали по театру. Раньше, когда у театров
были большие гастроли и когда не было так развито телевидение,
не было такого потока сериалов, артистов знали по сцене.
Это приятнее. Это другая профессия, она намного сложнее,
чем в кино. Хотя есть выдающиеся киноактеры. Но, как
правило, киноактеры, выходя на подмостки, что-то теряют.
А театральные актеры, приходящие в кино, наоборот, как
ни странно, приобретают. Кино — это процесс очень выгодный
для театрального артиста. Оттачиваешь мастерство, учишься
играть глазами, а не только телом, грацией…

Кино-то, по сути, теперь мало кто снимает. Больше телесериалы.
Как правило, они быстро делаются, а от этого страдает
качество. Могут спасти только очень профессиональные
артисты, которые на лету все схватывают. Вот, скажем, «Баязет».
Он все-таки более или менее подробно снят. И актеры хорошие.
Там с уважением смотришь на их работу. А если опыта
мало, это дело безнадежное. Скучно становится. Люди,
которые берутся снимать сериалы, порой даже не представляют,
во что ввязались. Довольно часто это просто халтура.
И зрители начинают уставать от сериалов.

— У вас сейчас есть работа в кино?

!I2!— В кино, к сожалению, нет, есть на телевидении. Это
еще один блок серий «Агента национальной безопасности»,
продолжение. Есть приглашения в другие сериалы, на небольшие
роли. Скажем, есть очень смешной персонаж в сериале
«Иванов и Рабинович» по прозе Кунина.
Большой работы нет. Я соглашаюсь из-за
того, чтобы как-то жить. Потому что нельзя прожить семьей
на то, что государство платит нам в театре.
(С 1 октября оклад народного артиста в театре повысился
аж до двух тысяч семисот рублей). Значит, это мой
способ зарабатывания денег.

Вот я сейчас говорю вам о халтуре, а сам в этом производстве
отчасти участвую. Артист не может не работать. Поэтому
и мы ввязаны в бессмысленную свистопляску. Надо ведь
растить детей, кормить их, одевать, обувать… Хотя,
конечно, стараюсь не халтурить в силу того, что так
воспитан моими учителями.

Надеюсь, что когда-нибудь пригласят сняться в настоящем
кино… Последний раз я снимался у Эльдара Рязанова
в фильме «Ключ от спальни». Получил большое удовольствие
от общения с ним. Это такая маленькая работа, не совсем
обычная. Меня ведь в комедии не приглашают, я теперь
«кадровый» работник системы внутренних дел, ФСБ, играю
генералов, полковников. А Рязанов дал мне роль пристава.
Опять-таки из погон я не вылез, но хотя бы жанровая
зарисовка получилась.

К моему счастью, театр дает мне большее разнообразие,
чем экран. Это еще от Товстоногова повелось. У меня
здесь были роли зловещие — Нерон, а теперь вот Арбенин
в «Маскараде». Я сыграл Бальзаминова. Были комедии, были
роли с юмором. Я очень любил спектакль «Солнечная ночь»
по Думбадзе, хотя у меня там роль неглавная (профессора
Тбилисского университета). Сегодня тоже играю не в самом
мрачном спектакле — «Ложь на длинных ногах» Эдуардо
Де Филиппо. Мне эта роль нравится. Есть возможность
выразить свою гражданскую позицию (мой герой не побоялся
сказать правду). И вместе с тем там много юмора. Мне
удалось найти в себе что-то такое неожиданное. «ART»,
«Лес» — это то, что греет душу. Мне эта работа приносит
удовлетворение. Другой вопрос — удается ли все это
донести до зрителя?.. Есть роли очень трудные, и я их
боюсь до сих пор. Но в них приятно работать. «Загадочные
вариации», например, или «Маскарад». Бывает, что не
хочется выходить на сцену. Раздражение от работы над
какой-то ролью, с каким-то режиссером возрастает. Это
ужасно. Раньше такого не было. Раньше все, что давали,
играл в охотку. С возрастом вдруг появилась странная
неудовлетворенность. Казалось бы, откуда? Каждый год
— главная роль, а то и две…

Это я о театре. Телевидение же радует меня с другой
стороны. Не знаю, удалось ли вам посмотреть хотя бы
одну передачу «Петербург: время и место» по каналу «Культура»?..
Ее смотрят и за границей, мне писали и звонили из Израиля,
Америки, Прибалтики. Мы рассказываем о петербургских
музеях, уже прошли 80 музеев. А еще рассказываем о деятелях
петербургской культуры, науки. Там есть игровые моменты,
мне удается сыграть то, что я никогда бы в жизни не
сыграл. Причем не переодеваясь. Стараюсь смотреть на
мир глазами тех людей, передать их ощущения от взглядов
на ту жизнь, перекинуть мостик в сегодняшний день. И,
судя по реакции зрителей, там нам всем много чего удается.
Бригада маленькая, но талантливая: замечательные режиссер,
оператор. Передача выдвинута на Госпремию. Значит, я
не зря работал. Все музеи поддержали эту программу,
она просветительская. Это меня греет гораздо больше,
чем моя работа в сериалах…

* * *

— Андрей Юрьевич, вы были председателем Петербургского
отделения СТД (Союза театральных деятелей России)…

— Был, ушел в замы, не стал баллотироваться еще раз.
Работы хватает. В Москве я зам Калягина в правлении
СТД.

— А еще слышала, что вы пьесу написали, и ее сейчас
ставят в Александринке…

— Да, пьеса «Александрия». Ее ставят также в театре
«Балтийский Дом». И собирается поставить маленький студийный
петербургский театр. Я писал повести, рассказы, даже
были публикации в журнале «Нева», в других изданиях.
Но пьесы писать, оказывается, сложное дело. Я вот начал
вторую и остановился. Повторить, сделать второй шаг
гораздо труднее…

— А за режиссуру не брались?

— Брался. В университетской самодеятельности. И остановил
себя. Это другое мироощущение. Актер — профессия подчиненная,
и ты привыкаешь к этому. Я ведь уже однажды жизнь менял.
У меня были погоны, я их снял. Еще раз поменять —
уйти в режиссеры — нет…