Таким он запомнился. И вот — новая встреча. Конечно,
его 80-летие — весомый для нее повод. Повод, но не
более того… Таких людей, как Коваль, годы не меняют.
Разве что внешне. Да и внешне, мне показалось, он мало
изменился — такой же ершистый, принципиальный во всем,
особенно, что касалось науки, которой он посвятил жизнь.

* * *

— Некогда нам, мать, твои чаи распивать! — решительно
изгнал супругу Нину Иосиповну из своего рабочего кабинета
Семен Федорович Коваль и пододвинул мне пачку «Золотой
Явы».

— Кому некогда? У меня времени на беседу сколько
угодно, — улыбнулся я, — целая суббота.

— А у меня — в обрез! — обвел Коваль рукой гору рукописей,
книг и журналов на столе.

— Так вы же… на пенсии, Семен Федорович?..

— И уже давно. А вы что же, думаете, на пенсии человеку
делать нечего?! У бездельников, знаете ли, времени всегда
и на все хватает. А я в том возрасте, когда любой минутой
дорожишь.

…Так мы начали беседу с этим поистине удивительным человеком
— историком, ученым, автором сотен статей, десятков
книг по декабристоведению. Журналистские тропы сводят
нас с разными людьми — такая уж профессия. Про Коваля
я сразу же решил: трудоголик. Не фанат (есть в этом
слове нечто уязвимое), а именно трудоголик. Я напомнил
ему, что еще 30 лет назад встречался с ним вот здесь
же, в его доме, в рабочем кабинете. Только книг вроде
было поменьше…

Он засмеялся: это мы с вами были помоложе, а книжные
горы меня не пугали и тогда, а сейчас только радуют:
это мои друзья, помощники… Как без них? Какой историк
вообще возможен без книг?

— Вы, конечно, историк с ученой степенью, Семен Федорович,
автор стольких книг?

— Нет! — махнул он рукой. — Все некогда было защититься.
Да бог с ней, с диссертацией! Я судьбе благодарен за
то, что всю жизнь занимался любимым делом — историей.
Вот математику называют царицей наук. А на престоле этом
вполне уместно быть и истории…

— Как же вы «пришли» в историю?

— О, это долгая… история. Знаете что, давайте я все-таки
кофе сварганю.

Он ушел на кухню, а я взял в руки тоненькую брошюру
— она поможет нам кое-что узнать о пристрастиях моего
собеседника. Называется брошюра незатейливо: «Семен
Федорович Коваль. Библиографический указатель трудов».
Я позволю себе выбрать из брошюрки хотя бы несколько
абзацев, названий трудов Семена Федоровича. Вот они:
«Декабрист В.Ф. Раевский», «За правду и волю: к 100-летию
восстания политссыльных в Сибири в 1866 году», «Польские
повстанцы в Сибири», «Новые документы о жизни И.Д. Черского»,
«Декабристы — братья М. и Н. Бестужевы», «Начало социал-демократического
движения в Сибири и Л.Н. Толстой», «Неопубликованные
письма декабристов», «Наша слава и гордость. Декабристы
и Сибирь», «Эволюция идеологии декабристов в Сибири»…
и так далее — я насчитал более сотни книг и статей,
большая часть которых посвящена декабризму (хотя далеко
не только ему).

— У вас родители были историками? Любовь к предмету
по наследству?

— Да бог с вами, какие историки в Бохане! Но вот учитель
в школе по истории у нас был замечательный. В педучилище, в том же
Бохане, тоже повезло на учителя. И особенно на директора
— Иннокентия Степановича Вдовина. Он знал неплохо историю
декабристского движения и сумел заразить нас, еще несмышленышей,
их высоким жизненным пафосом, красотой идеалов, чистотой
помыслов и поступков. Впрочем, вряд ли тогда я думал,
что это станет делом всей моей жизни.

… 21 июня 1941 года они построились на свою последнюю
линейку. Было по-летнему солнечно и тепло. Событие —
чрезвычайное для всех. Нет, не война (о ней узнали только
назавтра) — предстояло вручение аттестатов об окончании
училища. Самый крайний в ряду, как самый маленький, —
он, Сеня Коваль. Зато аттестат получил одним из первых
— как отличник, как замечательный общественник и всеобщий
любимец. Как автор и редактор горячо любимой всеми стенной
газеты, наконец. После праздничного обеда, взявшись
за руки, долго бродили по рощицам, читали любимые стихи,
пели песни…

А уже в понедельник их собрал на том же дворе училища районный
военком и велел никуда не отлучаться. При этом он с некоторым
смущением поглядывал на правый фланг, где крайним стоял
Семен: у Семена было 149 см роста и… 38 килограммов
веса. И не напрасно тревожился: врачи посчитали
его непригодным к службе. Спас его военком Белошапка,
заступившийся за парня: из него может получиться хороший
лазутчик — не хуже матроса Петра Кошки в Севастопольской
баталии 1854-55 гг. Врачи улыбнулись и согласились
со столь весомым аргументом.

Так он попал в знаменитое тогда Омское пехотное училище,
где прошел ускоренный курс подготовки младших командиров.
Долго добирались до фронта, в свою 97-ю стрелковую
дивизию 16-й армии. В апреле 42-го лейтенант Коваль,
командир пулеметного взвода, принял первый бой, а в декабре
— последний. Тяжело раненный в руку (она и до сих пор
малоспособна) он прибыл в родное Боханское училище,
стал военруком, несмотря на первую группу инвалидности.

44-й год — переломный в жизни Коваля. С грехом пополам,
но отпустили его поступать в госуниверситет, на историко-филологический.
Принимал его Николай Степанович Шевцов, ректор в годы
войны, лично. «Кем хочешь быть, лейтенант? Возьмем
на первый курс без экзаменов, как фронтовика. Пойдешь
на истфак?»

— Нас таких было много, — вспоминает Семен Федорович,
— причем факультеты поначалу даже «навязывали» — дескать,
нужны историки, нужны филологи, не хватает физиков…

Коваля «зачислили» в историки. И сразу же потянули в науку:
ты же пришел в гос-у-ни-вер-ситет! Понимать должен.
С первого же курса Семен стал председателем студенческого
кружка. Студентов опекали люди, принесшие потом славу
университету: Моисей Андреевич Гудошников, один из родоначальников
исторической науки в госе, Федор Александрович Кудрявцев,
тогда кандидат наук, Мария Константиновна Одинцова,
Григорий Семенович Мальцев, Сергей Владимирович Шостакович
(тоже кандидат), Елена Мариковна Даревская… Люди богатых
знаний и большой душевной теплоты. Не ходить на их лекции
студент считал преступлением. Потому что знал: сколько
книг он ни перероет, многого просто не удастся найти.
Вот Гудошников читал лекции: без малейшей записочки.
Это были блестящие выступления! Причем назавтра он
помнил, что должно быть продолжением лекции. Мы
успевали их записывать и, едва прихватив что-нибудь
в нашей столовой, спешили в библиотеку. А там буквально
за 15 минут нам выдавали всю требуемую литературу —
до 15-20 книг! (Библиотека была тогда в деревянном здании).

— Что же вы, интересно, ели?

— Голод в городе был кошмарный, — об этом хорошо написал
в своих дневниках Василий Трушкин, — довольствовались
в основном похлебкой из капусты. И до 11 часов вечера
сидели в библиотеке. Иной раз было — чернила в чернильницах
замерзали. И вот представьте, такие условия нисколько
не мешали нам грызть гранит науки. Мы вслед за нашими
учителями становились одержимыми историей. Этот
глубокий, интеллигентный, профессиональный интерес к
науке прививался как бы незаметно, без нажима, без декларации.
Как он сказался на каждом из нас! Добрая половина выпускников
по окончании курса пошла или в вузы, или на руководящие
посты в школы, в лекторские группы, которые тогда
весьма ценились.

Ректор Николай Степанович лично знал многих наших студентов,
первым приветствовал при встрече.

У нас очень интересно работало студенческое научное
общество. Его в свое время возглавляли ведущие профессора
университета и относились к этой «нештатной» должности
весьма трепетно. Еще я хочу подчеркнуть, что и студенты,
и преподаватели не разделялись по «социальному» положению.
Мы многое делали вместе, как бы дополняя друг друга.
Это особенно примечательно было в тесном общении, дружбе
между факультетами. Мы взаимообогащались — и находили
что перенять друг у друга. Незаметно, но «впечатляюще»
(его термин) прошли студенческие годы.

… В 1949 году Семен Федорович закончил госуниверситет,
написав дипломную работу о декабристе Раевском. Диплом
защитил с рекомендацией: «Издать». (С тех пор декабризм
стал делом, которому он отдал большую часть своих исследований).
Это все хорошо — такая защита и рекомендации. Но места
на кафедре не было. Выручил все тот же Гудошников — он
нашел вакансию на кафедре политэкономии со ставкой в
70 рублей. (Хотя фактически Коваль работал больше 40 лет
на кафедре истории СССР). Из нее выделилась потом
кафедра всеобщей истории, которую возглавил Сергей Владимирович
Шостакович.

50-е годы — это первые годы педагогической работы.
Если раньше студент Коваль только приятно удивлялся «духу»
университета, то преподаватель Коваль вступил в полосу,
когда от него уже требовалась реализация полученного
настроя. И — было что реализовывать. Яблоко от яблони…
Они, эти «яблоки», падали на благодатную почву, в этом
и видится преемственность. Коваль стал учить так, как
его учили. Плюс собственный опыт, разумеется. Какой-никакой,
а он уже накапливался исподволь. Шли годы, вырабатывались
собственные принципы в учебном процессе. Например, такие:
никаких внезапных т.н. «проверок»
(это недоверие оскорбительно). Студент
не имел права заходить после преподавателя в аудиторию
(был в этом непреклонен).
Лекцию вы можете записывать всю, можете не записывать
— это ваше дело. Но вопросы, которые на ней поставлены,
будьте добры знать. И пусть у вас будет документальное
подтверждение ваших знаний в виде письменной работы.
Не выполнил — выполняй следующую, но затем вернись
к первой. Выполнил блестяще, прекрасно работал — можешь
получить «автоматический» зачет или даже высшую экзаменационную
оценку. За долгие годы преподавания такой подход, на его
взгляд, дал наилучший результат для будущего специалиста.
Студенты настолько усвоили эти его «правила», что, встречаясь
потом где-нибудь на улице, благодарили за такие
«уроки». Хотя вначале, допускает, были и недовольные.

Молодого ассистента довольно быстро заметил замечательный историк
Всеволод Иванович Дулов. И хотя он работал в пединституте,
его чаще можно было видеть на истфаке ИГУ. Это изумительнейший
организатор, считает Коваль. И когда была озвучена,
как сказали бы сейчас, идея написать 3-томник «История
Сибири», эту работу возглавил В.И. Дулов. До этого Дулов
хотел взять Коваля к себе в институт. Не пустили —
партком запретил. (Надо ли говорить,
что партия считала своей обязанностью особо опекать
историков).

Семь лет отдал Коваль со товарищи изданию этого трехтомника.
Для него это была прекрасная школа (жаль, в 1964 году
В. Дулова не стало). Но Коваль уже самостоятельно
плыл по широкому фарватеру науки истории, причем своей,
сибирской. Он пишет несколько параграфов о политической
ссылке в Сибири в 60-80-е гг., о Сибири в освободительном
движении в конце 50-х и 60-х гг. XIX в., о классовой
борьбе и начале рабочего движения в Сибири в 70-80-е
гг., об общественном движении в Сибири в 70-80-х годах
XIX в. Причем историки отметили, что параграфы, написанные
С.Ф. Ковалем, а также в соавторстве с Ф.А. Кудрявцевым
и А.А. Мухиным, отличались не только обширным документальным
материалом, но и новой постановкой, решением ряда важных
проблем.

Потом были его острые политические выступления на научных
конференциях в Москве, Новосибирске, Иркутске. Особенно
значительным событием стала конференция в Иркутске,
посвященная 150-летию восстания декабристов. Одним из
ее организаторов был и Семен Федорович. И как ее итог
— издание трех выпусков трудов «Сибирь и декабристы»,
которые редактировал он же.

Естественным продолжением этого поистине подвижнического
труда стала идея создания многотомной серии «Полярная
звезда». Ставилась задача сделать доступными для
всех (ученых и читающей публики) малоизвестные, а то
и неисследованные источники, письма, документы декабристов.
Две книги из этой серии вышли под редакцией С.Ф. Коваля.
Когда же на истфаке было решено создать лабораторию
по истории и этнографии Сибири XVII-XX веков, ее научным
руководителем по праву стал С.Ф. Коваль.

В 70-е годы ректором ИГУ стал Николай Фомич Лосев, и он
сказал:
до каких пор Ковалю ходить в ассистентах?! Мигом были
подготовлены нужные документы и отправлены на утверждение
в ВАК, в Москву. Так Коваль стал доцентом.

— Ну что ж, Семен Федорович, — как-то при встрече
сказал ему Лосев, — теперь ты доцент, человек известный,
вот и берись за проведение конференции к 150-летию
декабристов.

— Семен Федорович, — спрашиваю, — если очень коротко,
чем же вам интересно декабристское движение?

— Мне?! Да на конференцию приехал весь Союз —
академики, профессора, доктора. Она прошла на высочайшем
уровне. Это было признано всеми. Задача была такая
— надо было окончательно создать организационно-научную
структуру, которая могла бы взять на себя функции изучения
этой темы. Почему именно этой? Идея декабристов — не
только в заговоре 1825 года. Это поколение особых людей,
настроенных антисамодержавно, антикрепостнически, они
не могли не заявить о себе так, чтобы весь народ не
увидел язвы тогдашнего общества. Эти люди — а их было
немало — понимали: так жить нельзя. После 14 декабря
жизнь в России стала другой. Это, прежде всего, огромный,
неоценимый урок истории. У нас появились кружки — петрашевцы,
Герцен и т.д. А какой нравственный урок они преподали
нам, сегодняшним? И вы знаете, эта тема неисчерпаема,
хотя вышло уже 23 тома «Полярной звезды». Увы, многие
из зависти, а порой просто по недоумию ставят вопрос:
зачем нам нужны декабристы? Жаль, не могу привести вам
отрывок из моей статьи. Вот, посмотрите, она так и называется
— «Кого и почему не устраивает история декабризма». Если
даже отбросить все составные вашего вопроса, то можно
ответить и так: как же не может не волновать историка
такая великая тема? Эдак ведь от
многого можно отмахнуться. Напомню, именно Иркутский
университет (когда здесь работал Борис Георгиевич Кубалов)
и первую конференцию в честь 100-летия восстания декабристов,
в 20-е годы, провел на высочайшем уровне.
Занимался декабристами и Марк Константинович Азадовский,
потом будущий академик Михаил Павлович Алексеев
продолжил эти славные традиции…

Для меня же это стало делом всей моей жизни…

— Семен Федорович, тот университетский дух, о котором
вы говорили, он, на ваш взгляд, пропал, растворился во
времени?

— Я считаю, нет. Сегодня он овладел еще большим числом
преподавателей. Полной грудью «дышат» им археологи во
главе с доктором наук Медведевым; он распространился
на кафедру всеобщей новой и новейшей истории, которую
возглавляет доктор наук Новиков; его подхватили другие
подразделения, он остался и на кафедре истории России,
которую возглавляет Лев Михайлович Дамешек. Но есть
и изъяны: каждая кафедра сегодня
как бы замкнулась в своем «домике», в своих темах, не желая
пускать «посторонних».

— Но ведь такое есть, наверное, и на других факультетах?

— Конечно, есть. Но от этого не легче, не правда ли?
Была хорошая практика присуждения степеней по опубликованным
трудам. Она тоже исчезла, а жаль. Еще вопрос: сколько можно найти
интересного и дельного в общении всех факультетов между
собой? У нас еще есть время вспомнить все доброе, чем
мы гордились. Вспомнить и использовать опыт, насколько
это позволительно и полезно сегодня.

— Что вас тревожит как историка?

— История — наука факта. И поворачивать ее как «девушку
с панели» то в одну, то в другую сторону негоже. А
это иногда делается: «партократы» «используют» историю
по своим надобностям,
«демократы» — по своим. Так негоже. Когда-то ведь надо
и остановиться… Правда исторического факта — это
и нравственная, и политическая категория. Я стараюсь
ей следовать всю свою сознательную жизнь.

Из характеристики

«С.Ф. Коваль — инициатор издания 60-томного труда по
истории декабризма «Полярная звезда», выходящего в
Восточно-Сибирском книжном издательстве. Из этой серии
уже издано 22 тома, в семи из них ответственным редактором
был С.Ф. Коваль. Он же был ответственным редактором
книги в пяти томах «Письма Г.Н. Потанина — исследователя,
путешественника, этнографа, писателя, журналиста», составителя
книги «В потомках ваше племя оживет» (воспоминания
современников о декабристах).

В Иркутске С.Ф. Коваль известен как видный общественный
деятель. Был у истоков образования областного общества
советско-польской дружбы. До сих пор является членом
президиума областного общества охраны памятников истории
и культуры и членом совета при Иркутском областном государственном
архиве.

За участие в защите Родины награжден орденами Отечественной
войны I степени, Красной Звезды, медалью «За победу
над Германией 1941-1945 гг.» и многими юбилейными
наградами,
почетными грамотами управления культуры, медалями «1000-летие
Польши», «За вклад в наследие народов России».

Нынче ему исполнилось 80 лет. Он по-прежнему бодр, активен
и настойчив в достижении главной цели — завершить 60-томный
труд по истории декабризма.

Пожелаем ему добиться намеченного.