Сенсационное исследование сектора изучения элиты
Института социологии РАН под названием «Путинская
элита», опубликованное недавно, продемонстрировало
масштаб милитаризации российской государственной
элиты в последние годы. По данным социологов, в
целом на сегодня «люди в погонах» составляют 25%
высшего государственного звена. Среди замминистров,
назначенных за три путинских года, погоны имеют 35%.
А в аппаратах полномочных представителей в
Федеральных округах аж 70% — выходцы из военных
структур и спецслужб, что позволяет уже говорить о
формировании параллельной негражданской машины
управления в современной России. Руководитель
группы, проводившей исследование, Ольга
Крыштановская делает вывод о советизации
государственной системы. О том, что это значит и чем
нам грозит, с Ольгой Крыштановской беседует Евгений
Натаров.

— Ольга Викторовна, в вашем исследовании изменений
государственной элиты сделан вывод о постепенной
советизации государства. Что вы имеете в виду?

— Я говорю о советизации в достаточно широком
смысле. Это не значит, что у нас появятся советы
народных депутатов. Я говорю о том, что
демократические институты как бы существуют, но их
демократическое содержание постепенно
выхолащивается. Советский строй был апофеозом пустой
демократической формы: у нас же были и
демократические выборы, и самая демократическая в
мире конституция, но все знают, что политическая
система, которая была прописана в Конституции,
совершенно не соответствовала реальности. Когда я
говорю, что сейчас выхолащиваются демократические
институты и процедуры, то имею в виду, что формально
все они есть, но на самом деле они все больше
контролируются государством.

— И как влияют выходцы из силовых структур на этот
процесс советизации? Он связан именно с их приходом
во властные структуры?

— Интересно, что как раз при советском строе ничего
подобного не было. Людей, которые раньше служили в
силовых структурах, во власти было очень немного.
Тогда и силовых структур было всего три: МВД, КГБ и
Министерство обороны. И в высших органах власти они
были представлены очень дозированно. В политбюро
никогда в жизни не входил министр внутренних дел,
чем подчеркивался его более низкий статус. Военные
были представлены больше других — в ЦК входили
практически все заместители министра обороны, но они
играли скорее декоративную роль. Они не принимали
участия в одобрении важнейших политических решений,
за исключением двух человек, которые входили в
политбюро. Они набирались точно по таким же квотам,
как и все остальные группы. В ЦК должно было быть
определенное количество женщин, молодежи, в том
числе и военных. Сейчас же совершенно другая
ситуация.

В основном увеличение количества военных
во власти произошло из-за распада КГБ и образования
на его руинах массы силовых структур. И все они
имеют представительство во власти.

Кроме этого, они
были внедрены на разные этажи властных структур,
причем не только тех, которые отвечают за
безопасность, но даже экономических, например — в
правительство.

— А чему они научились за ельцинские годы, как
эволюционировали?

— Это важная вещь. Конечно, большинство этих людей
прошли еще советскую школу патриотического
воспитания в военных вузах. Но потом, когда они были
выброшены из распадающегося КГБ, они, как правило,
переходили на работу не в государственные, а частные
коммерческие структуры и осели там — в департаментах
безопасности или информационно-аналитических
департаментах — или создали собственные ЧОПы, или
занялись торговлей оружием и так далее. Таким
образом, получив изначально опыт
советско-патриотического воспитания, потом они были
брошены в бизнес и вкусили его. Хотя надо сказать,
что сначала они воспринимали бизнесменов как своих
классовых врагов. Потом изменился их уровень жизни,
они стали неплохо зарабатывать, и постепенно их
отношение менялось. Сам Путин прошел именно эту
школу, когда он пошел работать к Собчаку. То есть
многие люди оказались в недрах демократических и
рыночных структур, что очень сильно изменило их
мировоззрение. Конечно, они научились — кто-то
научился зарабатывать деньги, кто-то научился
политической казуистике, чему, конечно, их
собственно служба никогда не учила. Кто-то из них
даже стал публичным политиком, например депутат
Гудков, который стал знаменем людей из ФСБ.

— И как в связи с этим изменилась их картина мира?

— Мне кажется, что их сознание стало расколотым,
амбивалентным. У них одна часть осталась в прошлом.
То есть марксистское видение мира было сильно
редуцировано до того, что сейчас называют
патриотическим. С другой стороны, они приобрели
такой рыночный подход к проблемам. В какой-то
степени они вкусили демократических, либеральных
ценностей. Поэтому простые люди, когда они слушают,
например, речь Путина, видят то, что близко им. Если
они правые, то они видят правые ценности и суждения,
если они левые, они могут увидеть в Путине левого.
Эта амбивалентность делает их очень гибкими и
мобильными. Это одна из причин того, почему Путин
так популярен и почему идеологическое поле его
поддержки такое широкое. Он нравится и правым, и
левым — и те, и другие находят в его словах что-то,
что соответствует их взглядам.

Это мировоззрение,
которое, конечно, нельзя считать идеологией,
поскольку оно очень противоречиво, я называю
либеральным патриотизмом.

На первом месте среди
политических ценностей у них должна стоять
государственность. Это их внутренний стержень. Это
службы, которые всегда имели одного клиента, это
корпорации, которые работали на одного клиента, —
этим клиентом было государство. Они всегда зависели
от государства, их сила заключалась в том, что
государство было их крышей, поэтому эти люди верой и
правдой на самом деле служат государству. У этого
есть свои плюсы и минусы. Если говорить конкретно о
ФСБ, то в их системе ценностей есть не очень
приятные вещи. Оперативная работа подразумевает
нарушение закона, которое легализовано государством.
Вся деятельность разведки и контрразведки построена
на том, что они делают то, чего нельзя всем
остальным. Когда эти люди оказываются в политике,
это может иметь не очень хорошие последствия.

Им присуще мышление двойного дна, то есть «как мы
говорим» — это их легенда.

Скажем, легенда для
Запада — это то, что мы либеральная демократическая
страна. Существует легенда для внутреннего
пользования — более почвенническая и более
государственническая, и существуют фактические цели:
«а на самом деле мы будем добиваться того-то».

— В советское время силовые элиты противостояли
элитам хозяйственным. Как новая волна силовой
элиты повлияет на место в системе тех, кого принято
называть «крепкими хозяйственниками»?

— То, что пришло много военных, не значит, что элита вся
изменилась. Все хозяйственники по-прежнему в ней
находятся. И это нормальный процесс, когда происходит
обновление, возникает некоторое напряжение, возможно
даже конфликт между старой элитой и новой,
фрагментация и внутренняя борьба.

Но дело в том, что ни советский, ни нынешний опыт силовиков
не научил их экономическому управлению собственностью.

Им кажется, что они способны на это, но жизнь
показывает, что все сложнее. Суть проблемы здесь в том,
что все люди, которые прошли военную школу,
привыкли отдавать и исполнять приказы, и атмосфера
творческого диспута, которая иногда необходима для
выхода из кризисной ситуации, чтобы найти
нестандартное решение, им непонятна. Демократический
плюрализм для них тоже непонятен, он для них означает,
скорее, хаос, который надо преодолеть. Порядок — это
всегда субординация и строгое подчинение приказу. Такой
метод управления экономикой очень похож на
чиновничье-государственный, который во всех странах
мира и во все времена приводил к неэффективной
экономике и краху. В этом есть большая опасность.

Управлять активами — это значит владеть ими. Конечно,
они хотят владеть и быть собственниками. В этом — их
стремление к власти, они не имеют этого, они жаждут
этого, и поэтому им эти хозяйственники мешают.
Управление хозяйственником — это только средство для
достижения полноты власти. Хозяйственников ждет
понижение коллективного статуса, что чревато.