Это не воспоминания об Александре Вампилове, как о
литераторе-драматурге, а скорее фрагменты встреч.

Сложилось так, что я с Ольгой, Саниной женой, вместе
училась на филфаке ИГУ, а поскольку мы еще и жили рядом
на ул. Дальневосточной, то очень часто встречались в
течение 6 лет до самого того рокового августовского
дня — 17 августа 1972 года.

Саня, мы все звали его только так, уезжал то на семинары,
то на литературные курсы, и в это время я жила у Ольги:
мы вместе готовились к экзаменам, к занятиям на практике
в школе N 27, вместе отмечали праздники и почему-то
особенно любили 19 мая — День рождения пионерской организации.

И когда приезжал Саня, это всегда был праздник: он
привозил что-то, по тем временам, не совсем обычное,
то, что в нашей провинции тогда «доставали»: в основном
люди со связями — сыр-«Рокфор», растворимый кофе
или хорошие вина.

А за бутылкой вина начинались его рассказы, и рассказчик
он был превосходный. Помню, вернулся он из Дома творчества
в Прибалтике в Дубултах и рассказывал, как в кафе сидели
они как-то вечером с собратьями по перу, а среди них
за столиком находился Булат Шалвович Окуджава. В это
время оркестранты, не зная, что за столиком сидит автор,
исполняли одну за другой его песни: «Не бродяги, не
пропойцы…», «По смоленской дороге» и т.д. Окуджава в
это время находился в опале: сын «хиппи», за это его
исключили из компартии, и у него было много других неприятностей.
«Я, — говорит Саня, — посматриваю на него украдкой
и вижу, что глаза его наполняются слезами. Любовь народная
больше, чем одобрение или неодобрение партии и правительства».

А после московских курсов много и восторженно говорил
о поэте, тоже безвременно ушедшем, — Николае Рубцове.
На этих курсах они были вместе.

Когда они с Ольгой пришли к нам в общежитие, Саня попросил
гитару и пел песни на стихи Н. Рубцова: «В горнице
моей светло», запрещенную цензурой «Стукнешь по
карману — не звенит, стукнешь по другому — не слыхать,
в коммунизм, заоблачный зенит, мысли улетают отдыхать»,
а особенно любил песню, где есть такие пронзительные
строки:

«и на этой земле,

я по-прежнему добрый, неплохой человек…»

Когда мы с мужем Владимиром закончили университет, то
какое-то время снимали квартиру, тоже недалеко от Вампиловых,
живших тогда по Дальневосточной. Помню, мы пригласили
их в гости, были за столом наши однокурсники, а среди
них студент-историк, который долго и нудно ругал
власть, жаловался на жизнь, чем очень удивил Саню. «Это
же так не по-мужски, — удивлялся потом Саня, — все
мы имеем свои претензии к этому строю, но зачем об этом
говорить, есть масса других интересных и замечательных
тем. Зачем портить вечер друзьям? Возмущаться надо по-другому,
надо дело делать, чтобы хоть что-то изменить».

В те далекие 70-е было много веселого, все мы были
молоды и счастливы.

Саня с Ольгой, отправляясь на премьеры его пьес и последующие
банкеты, оставляли у нас дочь, Леночку, ее тогда было
4 года. А жили мы, как я уже говорила, в общежитии.
Леночке безумно нравилось общество молодых беззаботных
«физиков» и «лириков». Даже в час ночи мы не могли уложить
ее спать.

«Хорошо, — говорил кто-нибудь из студентов, — мы тебя
не отправим спать, но за это ты споешь нам песню».
Лена, невероятно смущенная, но
поскольку желание остаться в таком милом обществе было
сильнее этого смущения, начинала петь с очень серьезным
видом, правильно ведя мелодию: «Скатерть белая залита
вином, все гусары спят беспробудным сном…». Под общий
смех кто-нибудь констатировал: «Ясно, папин репертуар».

А однажды Саня очень строго, но пряча улыбку, спрашивает
у нас: «И чему же вы учите моего ребенка, кто из него
вырастет?» Оказывается, ситуация была такой: в гости
к Вампиловым пришли братья-писатели, коротали время
за беседой и за бутылкой сухого вина. Когда они ее выпили,
подошла Леночка и скромно спросила у папы: «Папа, а
ты можешь из пустой бутылки выжать 40 капель? — На
что он ответил: — Это невозможно!» Тогда Леночка
попросила у папы лист чистой бумаги и, резко перевернув
бутылку, расплескала на ней множество капель. «Считай,
— сказала она, — будет ровно сорок». Ответом был гомерический
хохот братьев-писателей.

Можно бесконечно вспоминать милые забавные эпизоды студенческой
поры, встречи, разговоры. Думаю, что знакомство с человеком
такого масштаба ни для кого не проходило
бесследно.