— «Человек — это звучит гордо», — бросал двадцатый
век вызов девятнадцатому с его «униженными и
оскорбленными». Но был при этом еще и
лицемернее своего предшественника, поскольку право
на сочувствие этому самому «гордо звучащему»
человеку, на «милость к падшим» отрицал всей своей
официальной идеологией. Сменивший его двадцать первый
не стал пока в России ни терпимее, ни честнее, ни
милосерднее. По отношению не к абстрактному,
измышленному, а к обычному, реальному
человеку с его переживаниями, страхами, с его
непониманием и часто неприятием круговерти,
в центре которой он оказался. Конечно, уютных,
благостных столетий не бывает; каждому хватало и хватит
своей крови и грязи. Неведомо, какими обретениями и потерями
обернется нынешнее, в истоке которого нам выпало жить. Но
мне сдается, одна его черта уже прорисовывается отчетливо:
государство как таковое еще больше отдалится от своих граждан:
на расстояние, с которого уже ни отдельных лиц не
рассмотреть, ни живых голосов не услышать. Все, за
малым исключением, будут казаться абсолютно
одинаковыми, маленькими человеками. Между прочим,
по-прежнему содержащими всю государственную махину на
свои налоги. Я прихожу к этому невеселому выводу,
читая почту газеты и готовя письма для публикации. Не
от литературных персонажей, а от своих современников во
плоти и крови. Тех самых, кто не может попасть на
прием к высокому чиновнику, который «два месяца не
будет принимать» по неведомой людям причине, как об
этом написал в редакцию от имени всех жильцов
обычного дома иркутянин Г. Хомченко; кто не может
понять, почему летом нужно платить за тепло в
однокомнатной «хрущевке» около пятисот рублей, как
должен платить Егор Поташевский; кто оставлен на
произвол судьбы в вымирающем поселке, как рассказал
бывший геолог Виктор Иванов, чью жалобу прокомментировал
в этом выпуске мой коллега.

Все чаще слышу: государство — не нянька, хватит
водить каждого на помочах. Разумеется, не нянька.
Но ведь и не мачеха?