Это случилось в 1989 году, когда советский телевизор
«Рекорд» был пределом мечтаний рядового обывателя. В
областной центр поступили тогда первые видеомагнитофоны.
Их закупали в Японии, обменивая на уголь и
древесину, и выдавали по спискам передовикам
производства. Вернее, должны были выдавать. На
самом деле, конечно, заморские диковины попадали, в
первую очередь, в руки «больших людей». И все это
делалось по-тихому, поскольку за соблюдением
принципа социальной справедливости строго бдил тогда
ОБХСС.

Моя реплика в газете называлась «По чинам и честь».
Всего лишь несколько иронических строк о том, как
партийно-советская номенклатура (я назвала этих
людей отцами города), урвав у пролетариев четыре
японских «ящика», поделила их между собой. Редактор
газеты Геннадий Михайлович Бутаков заметку нашел
очень смешной и поставил в номер.

На следующий день, однако, ему было не до смеха. По
информации областного ОБХСС, газета написала, что
один из видаков попал в руки секретаря Иркутского
горисполкома Александра Адамовича Суворова. А он,
как выяснилось, об этой дележке даже и не слыхал.
Будущего представителя президента России по
Иркутской области просто подставили: включили в список
фамилию, потому что должность позволяла. Забрал же
чудо-ящик из-под прилавка, как заявила продавец,
некий «мужчина в плаще и шляпе», назвавшийся
Суворовым. Редактору пришлось извиняться перед
невинно пострадавшим от огласки и сильно обиженным
за это на газету Александром Адамовичем. Но главные
неприятности были впереди.

Заметка вызвала большой общественный резонанс.
Ветераны партии, войны и труда, передовые
представители рабочего класса стали бомбардировать
горком КПСС требованиями восстановить нарушенную
социальную справедливость. Ситуацию решено было
обсудить на заседании бюро Иркутского горкома.
Пригласили Бутакова, но он распорядился представлять
редакцию своему заместителю Олегу Баснину (отчества
его я не знаю: Олег, ныне, к сожалению, покойный, был
моим сокурсником и приятелем). Меня тоже отправили на заседание
бюро — освещать его в газете.

На таком «форуме» я была впервые. Чувствовалось, что
собрались свои люди. Обстановка была дружелюбная.
Поговорили о том, что вот, мол, влипли, надо как-то
выходить из положения. Терзали беднягу Третьякова,
начальника областного управления торговли. С
добродушной настойчивостью требовали признаться,
кому достался видеомагнитофон Суворова. Александр
Анатольевич стоял как партизан на допросе и твердил
одно: «Готов к любому наказанию по партийной линии,
но выдать фамилию обладателя видеомагнитофона не
могу». «Это большой человек», — вздыхал он
обреченно. Все посмеивались, потому что знали:
японская штуковина ушла в Москву третьяковскому
начальнику.

Все было так мирно, пока не раздался крик:

— Здесь чужие! Нас записывают на магнитофон!

Все уставились на меня, а я — на журналистский
диктофон, лежащий на коленях. Меня тут же вытащили
на ковер перед первым секретарем горкома товарищем
Ковшаровым. Вид его был грозным, тон — устрашающим.

— Как ты сюда попала? — потребовал он ответа.

Я пожала плечами и честно призналась: «Через дверь».

— Кассету на стол. Немедленно.

Мой шеф Олег Баснин вышел вперед, загородив меня
грудью.

— Может, еще и листочки из моего блокнота выдрать, а то я
ведь и карандашиком все записал без всякого диктофона,
— предложил он услужливым тоном.

— Хватит ерничать, — остановил его товарищ
Ковшаров, у которого Олег совсем недавно работал в
подчинении в отделе обкома КПСС.

— Не отдам кассету, — пискнула я из-за спины
своего начальника, ободренная его защитой. — Не имеете
права, я буду жаловаться прокурору.

К моему удивлению, рядом с первым секретарем
поднялась симпатичная моложавая дама и заявила:

— А прокурор — это я.

И эхом повторила за Ковшаровым:

— Кассету на стол. Немедленно.

Я решила
спрятать кассету за пазуху — просто из вредности,
чтобы посмотреть, посмеют ли меня обыскивать и
изымать личные вещи без всякой санкции. Но Олег стал
уговаривать не связываться.

— Я сам обо всем этом в газете напишу. Обещаю, —
громко шептал он мне в ухо.

Я отдала кассету. Нам указали на дверь…

На следующий день разразился очередной скандал.
Редактор встретил меня словами:

— Ты что опять вчера натворила?

Оказывается, уже поздно вечером ему позвонили домой
из обкома КПСС и сообщили, что корреспондент
Бегагоина недостойно вела себя на заседании бюро,
грубо нарушая партийную дисциплину. И предложили
меня уволить.

Моим жалким оправданиям, что я «ничего такого не
делала», редактор ни за что бы не поверил, если бы
за меня опять не вступился Олег Баснин, рассказав,
как все было на самом деле. Вскоре выяснилось, что
инкриминировали мне ни много ни мало нарушение
инструкции, подписанной еще Сталиным, по которой
любое партийное заседание считается секретным.

Острота ситуации была в том, что уволить
корреспондента мог только Бутаков, а делать это он
не собирался. Зато сам, как
номенклатура обкома партии, оказался под угрозой.
Мне досталась слава борца за справедливость: целыми
днями звонили и приходили какие-то активисты с
заявлениями, что не дадут меня в обиду.
«Геройствовать» за спиной редактора, который за мою
так называемую «смелость» нес ответственность перед
партайгеноссе, мне было совсем не трудно. Я даже,
расхрабрившись, накатала жалобу прокурору области Плешивцеву. Александр
Алексеевич тут же позвонил мне и подтвердил, что на
заседании бюро со мной действительно поступили
незаконно.

— Но я принимать меры не буду, — добавил он. —
Ваша газета — орган обкома партии, вот туда я и
переправил жалобу. Пусть они с вами разбираются.

Разбираться не пришлось. В очередной заметке «О
пользе гласности» я рассказала историю об отнятой у
меня кассете и привела новые факты «междусобойчика»
— дележки дефицита среди сильных мира сего.
Редактор то соглашался поставить ее, то снимал в
последний момент с полосы. В конце концов решил еще
раз рискнуть. И не прогадал: после публикации все
преследования сразу прекратились. Говорят, история
дошла до Москвы — за газету вступились ветераны и
активисты партии, верящие в ее идеалы. Одним из
них была, между прочим, гласность…