Подходя к первому корпусу Иркутского госуниверситета,
под крышей которого разместился НИИ прикладной физики,
прикинул: когда я был тут в последний раз? Десять лет,
да, ровно десять лет назад я поднимался по массивной
вековой лестнице на третий этаж, где разместились служебные
и лабораторные помещения. Внешне здесь мало что изменилось:
те же высоченные окна и неправдоподобно широкие подоконники,
весьма удобные для размещения на них дисплеев, принтеров,
разных других причиндалов, кругом — опытные образцы
и устройства до потолка, словом, обстановка знакомая,
аскетически строгая, сугубо прозаичная, деловая.
Одновременно с этим замечаешь перемену и весьма ощутимую
— какую? Доходит не сразу: непривычная тишина в некогда
весьма оживленных помещениях.

— Увы, такова реальность, — согласился со мной директор
института, профессор Юрий Викторович Парфенов. — Десять
с небольшим лет назад в штате насчитывалось более 300
сотрудников, сегодня — 65. Человек 25 совместителей.
Такой вот расклад.

— Впору кричать «караул!»?

— Нет, до этого, надеюсь, не дойдет, хотя по отдельным
параметрам мы сократились, и весьма существенно. Почти
полностью рухнуло радиофизическое направление. Из 150
сотрудников осталось 15. И это понятно: такое перспективное
многообещающее направление, как квантовая электроника
и люминесценция кристаллов, держалось прежде всего за
счет хоздоговорных работ и солидного бюджетного финансирования.
Сегодня эти статьи если не сведены к нулю, то весьма
к нему близки.

Нет, с протянутой рукой они не ходят, на этот счет у
Парфенова позиция весьма прагматичная: по нынешним временам
не приходится ждать от государства какой-то существенной
поддержки, поэтому вся надежда — на собственные силы.
А посему, считает он, слухи о закате «институтского солнца»
несколько преувеличены. Да они и неуместны.

Надо сказать, оптимизм профессора Парфенова не на пустом
месте зиждется. Побывав в нескольких подразделениях,
поговорив с людьми, убеждаешься в главном — наука жива,
хотя и находится в условиях, граничащих с экстремальными.
Именно здесь, в стенах, помнящих лучшие времена, мне
вспомнилась знакомая многим фотография — «Мужество
жизни». На голой байкальской скале, облапив ее корнями,
стоит кряжистая, изломанная штормами сосна. Она удерживается
на камнях каким-то чудом, но живет! Допускаю, что сравнение
это не вполне корректно, но, когда размышляешь о судьбах
научного творчества в сегодняшней России — науки в
целом, — упомянутый образ вполне уместен. Собственно,
то, довелось увидеть и услышать в НИИ прикладной физики,
и чудом-то не назовешь, просто люди сумели не сломаться.
Однако сам Парфенов и его коллеги считают, что «рубикон»
далеко не пройден, ситуация остается крайне и крайне сложной.
Не имея какой-либо существенной поддержки от
государства, трудно с уверенностью прогнозировать завтрашний
день. На нищенские подачки — а иначе и не назовешь нынешнее
так называемое финансирование — вряд ли укрепишь тылы,
привлечешь в науку молодые энергичные умы.
Имея в арсенале многие десятки запатентованных, получивших признание
специалистов не только в России, но и за рубежом разработок,
грех не распорядиться этим бесценным капиталом.

В кабинете, где среди компьютеров, шкафов, замысловатых
приборов обосновались сам Парфенов и его зам по науке
Леонид Соболев, мое внимание привлек стенд со множеством
фотографий. Странно, но кое-что мне показалось знакомым.
Пригляделся — и точно: 106-й километр Кругобайкалки,
падь Ивановская. Домики на берегу, дизельная станция,
да и сам ландшафт… Не единожды мне приходилось топать
по шпалам мимо пустующей в летнюю пору загадочной базы,
а эти фотографии на стенде сделаны зимой, когда Байкал
покрывается льдом и для исследований наступает страдная
пора. Впрочем, послушаем Юрия Парфенова, одного из авторов
идеи создания Байкальского нейтринного телескопа.

— Вспоминается год 1979-й, Тихоокеанский конгресс физиков.
— Юрий Викторович подходит к стенду, заметно оживляется,
чувствуется, что это и есть его «конек». — Надо сказать,
в то время я еще склонялся к мысли стать прикладником, мои интересы
лежали в области теоретической физики. Так вот, на том
конгрессе меня заинтересовало не совсем еще понятное
направление — регистрация и исследование потоков элементарных
частиц, падающих на землю из космоса. Сегодня, кстати,
эти частички, а по-научному нейтрино, — объект изучения
многих мощных научных лабораторий мира, а тогда
делались лишь первые попытки разгадать тайну невидимых
пришельцев из космоса, обладающих нулевой или очень
малой массой и нулевым электрическим зарядом. Нейтрино
очень слабо взаимодействуют с веществом и могут практически
беспрепятственно проходить через большие его толщи.
Для него проницаемо все и вся, в том числе планеты,
звезды и галактики. Эти частицы преодолевают гигантские
расстояния и доставляют на Землю уникальную информацию
о процессах, происходящих в квазарах, активных галактиках,
сверхновых объектах и так называемых «черных дырах».
Но для обнаружения нейтрино нужны детекторы-регистраторы
с колоссальным объемом чувствительного вещества, примерно
в кубический километр.

— Так вот, — продолжает Юрий Викторович, — еще в
1958 году академик Марков предложил использовать воду
океана в качестве естественной мишени для нейтрино,
а для регистрации рождающихся частиц создать в воде
решетку из сверхчувствительных приемников света.

Идея-то хороша, но ее осуществление — вещь чрезвычайно
дорогостоящая и к тому же крайне сложная. Океан —
это ведь различные природные катаклизмы, ураганы, волны
и т.д. Ученые и подумали: а почему бы такой детектор
не установить на Байкале? Тут есть все условия —
удивительная прозрачность
воды, близость больших глубин к берегу, низкая биологическая
активность, малые скорости течения, пресная вода, а
главное, по словам патриарха физики космических лучей,
— это то, что на Байкале есть лед — прекрасная площадка
для установки оборудования.
Все это делает Байкал наиболее удобным местом на
Земле для создания нейтринных телескопов в кратчайшие
сроки при минимуме затрат.

Для практической реализации этой программы в Институте
ядерных исследований в 1981 году была создана лаборатория
под руководством профессора Домогацкого, а в НИИ прикладной
физики ИГУ — отдел, который возглавил профессор Парфенов.
Впоследствии к этому проекту присоединились ученые
МГУ, Томского политеха, других институтов.

… Как только Байкал покрывается льдом, экспедиция
ученых, а это человек 40-50, приступает к работе. В ее
составе доктора наук, ведущие специалисты и ученые с
мировым именем. Живут они — а «страдная» пора длится
примерно полтора месяца — в специальных вагончиках, наполовину
забитых приборами; издали они смотрятся как аккуратный
рядок спичечных коробков, приткнувшихся на узкой полоске
берега у подножья отвесных горных утесов.

На льду километрах в четырех от берега, на площадке
размером с футбольное поле, разбросано еще с десяток
вагончиков — здесь и там виднеются стрелы лебедок,
которые опускают модули под воду и поднимают их на поверхность.
Настоящим эльдорадо для поиска экзотических объектов
считает эксперимент на Байкале руководитель проекта,
заведующий лабораторией нейтринной астрофизики высоких
энергий Института ядерных исследований, доктор физико-математических
наук Григорий Домогацкий. Его иркутский коллега Юрий
Парфенов полностью с ним согласен. По его словам, сейчас
многие государства хотят завести свое «нейтринное эльдорадо»
— иметь нейтринный детектор стало столь же престижным,
как некогда обладать ускорителем заряженных частиц.
Поэтому сюда, в сибирскую глушь, каждый год приезжают,
как в научную Мекку, группы ученых из Франции, Италии,
других западных стран — учиться у русских, у сибиряков,
в частности у астрофизиков Иркутского госуниверситета.

Изучение потоков нейтрино, образовавшихся
при формировании звезд и галактик на ранних этапах эволюции
Вселенной методом глубоководной регистрации частиц,
необходимость получения точного знания условий, в которых
будут работать нейтринные телескопы, привели к созданию
новых методик для исследования гидрогеологических и
геофизических параметров водной среды озера Байкал.
По мнению заведующего лабораторией физики лептонов Н.
Буднева, если разработанные системы развернуть около
мест сброса отходов, скажем, БЦБК и других производств,
то обмануть их системы будет невозможно.

Что же, убедительно, ничего не скажешь. Ну, а в целом —
как в целом обстоят дела в институте? Этот вопрос я
задавал и директору, и ведущим специалистам. И, конечно
же, заместителю Парфенова по науке Леониду Соболеву.
Он неоднократно подключался к нашей беседе — ведь
дело-то общее, сам Леонид Михайлович тяготеет к проблемам
квантовой электроники и люминесценции кристаллов, ну
а в силу своей должности держит руку на пульсе всех
основных направлений. Кроме уже указанных, это разработка
спектральных методов исследования свойств веществ
и изучение распространения радиоволн, математическое моделирование
ионосферно-магнитосферных процессов и астрофизика
космических лучей, ряд других.

— Что касается результатов, — Леонид Михайлович кивнул
на шкафы, плотно забитые монографиями, научными отчетами,
папками с документами, — за три десятка лет, с тех пор,
как был создан институт, на его разработки получено
более ста авторских свидетельств и патентов,
ежегодно сотрудниками НИИ публикуется в центральной
и зарубежной печати десятки статей. Приходится, конечно,
признать, и об этом уже говорилось, что объемы научно-исследовательских
работ за последние годы существенно снизились, но, видит
бог, не наша в этом вина. И все же нам есть чем гордиться.
На основе наших исследований, например, создан целый
ряд уникальных лазерных комплексов, которые находят
применение в медицине и практике. Это и лабораторный
образец спектрометра, предназначенного для диагностики
состояния двигателей машин и механизмов методом анализа
содержания металлических частиц в маслах. Алмазодобытчики
высоко оценили разработанную в институте аппаратуру для сортировки
алмазов по качеству и макродефектности. Нам удалось
повторить мировые достижения по высокотемпературным
керамикам и получить монокристаллы для использования
их в микроэлектронике. Эти и целый ряд других разработок,
их востребованность в различных отраслях промышленности,
можно сказать, выручают нас, помогают держаться на плаву,
продвигать изыскания дальше.

Заинтриговал меня Соболев. Честное слово! Алмазы, золото
— ну как не встретиться с теми, чьи разработки, говоря
образно, являются палочкой-выручалочкой для добытчиков
валютного сырья. Сотрудников лаборатории физики алмазов
я застал за сборкой очередной экспериментальной
установки, так называемого сепаратора
алмазосодержащих руд.

— Этот прибор, — пояснил заведующий лабораторией Юрий
Мухачев, — предназначен для извлечения ценных минералов
из продуктов обогащения и делается по заказу одной из
алмазодобывающих фабрик Якутии. Мы только-только приступили
к монтажу, так что прохлаждаться не приходится. И вообще
заделов для опытов и экспериментов, поиска новых решений
у нас предостаточно. За многие годы, а лаборатория работает
со дня основания института, налажены хорошие контакты
как с производственниками, нуждающимися во все новых
и новых разработках, так и с научными учреждениями страны
— НИИ алмазов в Москве, институтом Гипалмазолото,
с физическим институтом РАН им. Лебедева.

— Перспективы просматриваются?

— И неплохие. Нынче мы полностью справились с программой.
Включены в план на следующий год с увеличением финансирования,
так что есть возможность углубить изыскания, в частности,
в области исследований оптических и электрофизических
свойств алмазов, детекторов ионизирующего излучения
на их основе, в разработке новых методов сепарации алмазов.
Думаем оживить сотрудничество с научными учреждениями
Москвы, Риги, других городов. Кстати, к проведению экспериментов
мы активно привлекаем студентов.

Да, это давнишняя добрая институтская традиция — привлечение
к изыскательской работе молодых дарований. Вот и Николай
Иванов, с которым мы встретились, увлекся
проблемами физики люминесценции кристаллов еще будучи
студентом. Его въедливость и деятельный интерес не ускользнули
от внимания профессора Парфиановича, и неудивительно,
что именно Иосиф Антонович стал руководителем кандидатской
диссертации, которую Николай защитил в 1985 году.

Здесь, в стенах института, термин «впервые в мире»
уже никого не удивляет. Вот и мой собеседник говорит
об этом, как о чем-то само собой разумеющемся.

— Если есть «нейтринные эльдорадо», — с улыбкой замечает
Николай Аркадьевич, — то я могу с такой же убежденностью
говорить о «лазерном клондайке». Разработка новых лазерных
сред и оптических элементов на их основе, при должной
финансовой поддержке, разумеется, — дело весьма и весьма
благодарное. Не где-нибудь, а в нашей лаборатории впервые
в мире получены лазеры, работающие при комнатной температуре,
в отличие от исследований, проводимых в Германии и
США, — там лазерные среды работали при низких температурах.
Для их достижения требовался жидкий азот, что довольно-таки
неудобно. Результаты наших исследований отражены в мировой
научной печати, на них получено 20 патентов на изобретение.
Сегодня мы продолжаем, конечно, далеко не в прежних
объемах, разрабатывать «золотую жилу» с уклоном на
практическое применение устройств — наши лазеры предназначены
для исследования в медицине, в частности, для лечения
онкологических заболеваний. С помощью красного лазера
врачи могут без какого-либо вреда для здоровых клеток
уничтожать раковые, не прибегая к хирургическому вмешательству.
Еще одна область применения — спектроскопия. Это, к
примеру, исследование загрязнений в атмосфере, анализ
состава веществ, целый ряд других применений.

Самое время упомянуть о значительном интересе, который
проявляли и проявляют к разработкам иркутян ученые и
специалисты зарубежных стран. В свое время их охотно
покупали в Германии, США. Сегодня ведутся переговоры
с рядом южнокорейских фирм, уже ведутся совместные
работы по использованию иркутского лазера в медицине,
в скором времени корейцы намерены закупить комплекты
установок, чтобы наладить собственное производство.

— Чем не материал для докторской?

— Как в воду смотрите, — засмеялся Николай Иванов.
— Я в докторантуре, собираюсь выходить на защиту.

В заключение мне хотелось бы привести всего два высказывания,
принадлежащих корифеям науки и, на мой взгляд, весьма
уместных в контексте сказанного: «Как тяжела, однако,
жизнь, которую мы избрали», — эти слова принадлежат
физику Пьеру Кюри. А вот признание Ньютона: «Я кажусь
самому себе мальчиком, играющим у моря, которому удалось
найти более красивый камешек, чем другим; но океан неизведанного
лежит передо мной». Океан неизведанного…