На этой неделе Первый общероссийский канал ТВ устроил
зрителям показ нетленных комедий Александра Рогожкина.
В «Особенностях национальной охоты», «Особенностях
национальной рыбалки», «Операции «С Новым годом!» есть
такой забавный персонаж — Лева Соловейчик. Его играет
Семен Стругачев, заслуженный артист России, актер Санкт-Петербургского
государственного академического театра им. Ленсовета.

Бывая в этом театре, несколько раз наблюдала такую сценку.
Рассматривая в портретном фойе фотографии артистов,
люди, увидев на одной из них Стругачева, реагируют одинаково:
«Смотри! Это же Лева из «Особенностей…»

Или. Открывается занавес. Мольеровская пьеса «Мнимый
больной». Эпоха, костюмы XVII века, грим… Стругачев
на сцене. И — шепоток по залу: «О! Лева из «Особенностей…»
Узнаешь?»

Посмотрев четыре спектакля с участием этого актера,
я просто ахнула. Это же наш Луи де Фюнес! Ау, кинорежиссеры, что же вы не рвете на части
такого артиста?! Хорошо петербуржцам: они могут увидеть
его на театральной сцене (кроме обширного репертуара
Театра Ленсовета, есть у Стругачева антрепризный проект
— спектакль «Я должен убрать президента»)… Когда Семен играет,
зал просто рыдает! Ни минуты отдыха, уверяю вас. На
что в театре говорят: «Да, если Сеня на сцене, вечер
будет спокойным, можно отдыхать. Никто из зрителей не
тронется с места, никаких хождений по
залу во время спектакля, все как загипнотизированные…»

— Семен, публика умирает от смеха, когда вы на сцене.
А от кого вы «умираете», кто ваши кумиры-комики?

— В первую очередь, это Чарли Чаплин. Конечно же, Луи
де Фюнес, классик; правда, сейчас уже пересматриваю
к нему отношение, но в свое время я был в него влюблен
и даже несколько подражал ему. Еще Пьер Ришар, лирический
комик. Из наших очень любил Лебедева, Ильинского, Евстигнеева,
Леонова. Это трагикомики, в них очень многое заложено,
они мне близки. Эти актеры могли дать фору иностранным
комикам. Вообще у нас хорошие артисты. Были, есть и
будут. Страна рождает талантливых людей.

Я много работал в провинции и знаю, что там есть просто
классные актеры, о которых, к сожалению, никто не знает
и никогда не узнает. Своим учителем, например, считаю
Андрея Александровича Присяжнюка, народного артиста
Советского Союза, владивостокского кумира. Я многое
взял от него. Вообще было от кого набраться опыта…

— Рассказывают, что вас, актера из Биробиджана, как-то
увидел знаменитый Игорь Владимиров (худрук
Театра им. Ленсовета. — От авт.) и сразу же пригласил
в свой театр на роль в спектакле «Любовь до гроба»…

— Все по-другому. Я родился в Хабаровском крае. Потом
до 17 лет жил в Биробиджане. Поступил во Владивостокский
институт искусств, закончил его, пять лет работал во
Владивостокском театре драмы. Потом поехал колесить
по стране за Табачниковым (был такой замечательный режиссер,
Ефим Давыдович): работал в Горьком, в Самаре (тогда
еще Куйбышеве). С Куйбышевским театром (главным режиссером
был Монастырский) мы приехали на гастроли в Ленинград.
Вот тогда меня увидел Владимиров. Ему сказали, что
есть такой-сякой артист, смешной, у нас нет таких. Как
раз только что из театра ушел Равикович, ему нужен был
комик. Вот он и пригласил меня. И говорил обо мне: «К
нам пришел простак-иностранец». Амплуа такое у меня.
(Смеется).

— Да-а, с такой внешностью итальянцев можно играть…

— Вот только и играю итальянцев, французов, разных
маркизов. На русских не тяну. Может, и к счастью. Репертуар
мировой большой, поэтому мне есть что поиграть.

— Владимиров взял вас именно на спектакль «Любовь до
гроба»?

— Нет. Он взял меня в труппу. А дебютом моим был этот
спектакль, который до сих пор, с 1988 года, идет у нас
на аншлагах.

— Еще мне говорили, что ваша жена была актрисой, а
сейчас сидит дома…

— Да. Мы вместе работали в Самаре. Здесь она играла
в театре «Эксперимент». Родила дочку и стала ею заниматься,
вести домашнее хозяйство. Когда мне нужно что-то проверить
в роли, я обращаюсь к ней. Татьяна — человек талантливый,
у нее хороший вкус, она мне подсказывает, ведет по
жизни, критикует…

Вдвоем работать в театре — это нищенство. И ребенок
будет совсем заброшен. У нас в семье всегда было принято
так, что женщина не должна работать. Что, она будет приносить
свои несчастные 50 долларов в месяц, проводя 24 часа в сутки
в театре? И я при этом очень занят. Кто-то из нас
должен был пожертвовать. Мне просто больше повезло, у меня
лучше пошло, и мы решили, что работать буду я.

Таня снялась вместе со мной в фильме «Секрет виноделия»,
когда уже родила нашу Женечку. После этого режиссер
перестал снимать. У нас с ней немного специфические
лица (у нее — простой русской женщины, крупные черты),
ей надо было, конечно, постоянно крутиться на «Ленфильме»,
но времени на это не было.

— Семен, вы играете пьесу Мольера, «знатного господина
Аргана», а по залу неизменно проносится: «Особенности
национальной охоты (рыбалки)», Лева Соловейчик!»

— Угу.

— Лева — ваша визитная карточка, благодаря ему вы
стали известны всей стране. И никуда не деться от этого…

— Конечно, к этому стремится каждый актер. Правда,
есть некоторые неудобства. И в жизни, и в кино, и в
восприятии зрителей. Все думают: вот — всероссийский
пьяница! И предлагают выпить-закусить. (Смеется). Но
если артист говорит, что все это ему надоело, все эти приклеивания
ярлыков, я думаю, он в большей степени кокетничает.
Любой актер мечтает сыграть такую роль, чтобы его на
улице окликали по имени героя. Конечно, можно впасть
и в другую крайность: никто больше не будет приглашать
на другие роли, что и происходит со мной. По крайней
мере на сегодняшний день. Даже Герман, который хотел
снимать меня, говорит: «Ну не могу я тебя сейчас пригласить!
Потому что ты Лева Соловейчик. Надо что-то придумать
для тебя отдельно, чтобы развеять это».

Поэтому я часто подхожу к Рогожкину и говорю: «Ну что,
чем породил, тем и убивай. Ты написал, ты снял. Давай…»
Вон Бычкову же он сделал «Кукушку», развенчал Кузьмича.
А я всю жизнь прохожу Левой. Как проходили Моргунов с
Вициным (Никулину больше повезло). Или как Демьяненко
— всю жизнь был простачком Шуриком. Мы с ним снимались
в фильме «Содержанка». Это короткометражка, там у него
смешная и неоднозначная роль, последняя, кстати. Глубокий,
интеллигентнейший артист, он очень страдал, кстати, и всегда
нервничал, когда его окликали: «О, Шурик! Шурик!» У
него не хватало юмора относиться к этому должным образом.
Я пока не нервничаю. Хотя немножечко уже меня это достает.
Когда, например, выхожу с гитарой (а я пишу песни и
пою), а люди в зале воспринимают меня в первую очередь
так: «Лева, здорово! Лева, давай!» Когда начинаешь петь
«Ленинградский вальс» Дольского, народ затихает и уже
по-другому относится ко мне. Ничего себе! Так он еще
и поет, и песни пишет, да серьезные… Да и в театр
так же многие приходят. Берут билеты «на Леву», думают:
он сейчас что-нибудь вытянет из кино. Ан нет, оказывается,
он театральный артист, может играть классику.

Кино — это все ярлыки, штампы. На них артист может
проехать всю жизнь. Начинал-то я с другого кино — с
серьезного. И в театре сыграл не одну трагическую роль.
Допустим, Кафку в спектакле «Западня». Вот была история.
Польский режиссер Станислав Бабицкий привез пьесу Ружевича
про жизнь и смерть Кафки и начал просматривать труппу.
Кто будет играть Франца Кафку? Владимиров дал ему одного
актера, другого — выбирай. А режиссер посмотрел «Любовь
до гроба», где у меня острая комедийная роль, и сказал:
«Вот он». Владимиров ему: «Да он у нас комик, простак-иностранец».
А Бабицкий сказал: «Нет, если он не будет играть, то
я не буду ставить». И потом была великая для меня похвала,
когда, увидев меня в этом спектакле, люди благодарили,
восхищались и не верили мне, когда я говорил: «Я вообще-то
комик…»

Здесь все относительно. Театр дает актеру больше возможностей
раскрыться и разнообразно выглядеть на сцене. А в кино
— одни случайности. Меня же случайно пригласили в «Особенности…»
Роль Левы должен был играть другой известный актер.

— Интересно, кто?

— Александр Лыков, который играет Казанову в «Улицах
разбитых фонарей». Но он по каким-то причинам не смог
сниматься, был занят. Рогожкину был нужен актер с длинным
носом, определенной национальности. А я только что снялся
у его друга Сельянова, гендиректора СТВ (он продюсировал
«Брата»), в фильме «Время печали…» «Слушай, — говорит
Рогожкин, — где бы достать этого длинноносого актера?»
— «Да он у нас только что снялся, Саньку Шмуклера
сыграл…»

А кто знал, что эта картина будет такой популярной?
Кто знал, что будет такой бум? Никто не знал. Снимали
как рядовую комедию. Правда, сценарий был очень смешной.
На следующий день после показа фильма мы, что называется,
проснулись знаменитыми, у нас начали просить автографы.
Вот она, слава, и пришла, как говорится. У кого больше,
у кого меньше. Наша тройка — Булдаков, Кузьмич и Лева
— была популярна, как в свое время Никулин, Вицин и Моргунов.
Мы и ходили поначалу втроем. Едем как-то в Питере
в метро (а фильм только что прошел по ОРТ), все автографы
просят и спрашивают: «А что вы на метро ездите?» Булдаков
и говорит: «Да-а, такие пробки! Мы свои «Мерседесы» наверху
побросали и решили, что так быстрее будет доехать на
«Ленфильм». Народ думал, что мы богаты. А мы снялись
за копейки.

— Разве картина не была дорогой? Разве вы не заработали
на ней?

— Картина, может быть, была и дорогая, но мы были дешевыми.
На этом мы совсем не разбогатели. Если где-нибудь в
Америке сняться в таких фильмах, можно и себе спокойную
старость обеспечить, и внукам оставить. У нас же здесь
свои законы. Правда, нам полегче жить стало. Начали
приглашать в концерты, спектакли, антрепризы, телепередачи.
Завтра вот еду в Москву с антрепризным спектаклем.
И в «Большую стирку» пригласили, тоже по поводу «Особенностей…».

— Весело было сниматься в у Рогожкина?

— Была хорошая компания. Что значит «весело»?
Это тяжелый труд. Конечно, когда впервые снимаешься
в таких больших работах и у тебя роль через весь фильм,
живешь в экспедициях, привыкаешь друг к другу (и днем,
и ночью, и утром вместе), все становятся братьями и
сестрами, то появляются свои приколы, происходят разные
коллизии… И когда вспоминаешь об этом времени,
становится очень приятно и смешно. А когда идут съемки в экспедиции
— это очень тяжелый труд. Это практически 20 часов
работы в сутки. Самое ужасное: готовишься к девяти утра,
а в кадр попадешь только днем, часа в четыре. Болтаешься,
ждешь, смотришь, как настраивают камеру, свет, как другие
снимаются… Такая тягомотина! Да еще не выспался, лег поздно,
встал рано, а зачем? Никакого настроения. И накачиваешь
себя: ну, сейчас в кадр! Но проходит десять часов…
Лучше бы в это время рыбачил, понимаешь, что мы потом
и делали, кстати, рядом же озеро было, жили практически
на берегу. Берешь удочку и стоишь, ждешь, когда тебя
в кадр пригласят. А если клев пошел, какой там кадр?!

— Любите рыбалку?

— Да, люблю. А охоту — нет. Убить зверя не могу. У
него же дети есть, он жить хочет.

— Актер Сергей Русскин (исполнитель роли Сереги в этих
фильмах) рассказывал мне, как тяжело было сниматься.
Вот уж намерзлись…

— Да. Но не простужались! Как на фронте, в экстремальных
ситуациях. Вода в озере 10 градусов, а ты должен
изображать, что тебе хорошо, тепло. Или баня, в которой
не должно быть жарко, потому что запотевает оптика.
И тебя мажут жирным кремом, и появляется ощущение, что
ты потный, а на самом-то деле зуб на зуб не попадает
от холода. Смешно! Сейчас, может быть, уже получше заботятся
об артистах в кино, хотя верится в это с трудом. Быстрее
бы снять да и забыть обо всем…

— Раскройте секрет: что вы пили — воду или водку?

— По-разному. Умудрялись и выпивать, конечно. Режиссер
следил, чтобы в кадре была вода. Но было очень холодно,
для «сугреву» и для настроения нальешь себе в кустиках
50 граммов. Или попросишь. Самое страшное (рассмеялся),
когда из бутылок выливали водку и наливали туда воду
— для кадра.

А когда я нырял в воду (помните, у меня динамит на ветке
застрял? Я плюхаюсь в воду…), вода всего 8 градусов,
с утра разгоняли льдинки, ждали, когда снежок прекратится…
Тут же костер огромный, тут же тебе наливали полстакана
водки, чтобы не простудился. И — вперед, второй дубль.
Делали три дубля, выпивали три раза по полстакана,
снимали. А потом везли домой спать. Ну, чтобы нас напоить,
надо много водки!

— И ведь «паленую» водку пили…

— Да. И неочищенную «Урожай». Рекламодатели не думали,
что мы станем ее пить.

Снимали как-то в шесть утра рассвет. «Черный ворон»
спели. Общий план. Булдаков говорит: «Ну что, попробуем
водку?» А это его «протеже». Налили. Я понюхал, говорю:
«По-моему, паленая…» Булдаков: «Да ты что? Я же ее
рекламирую. Отвечаю». Как хватанул — и отравился! И бросил
пить на полмесяца, а то и больше.

А в принципе в кадре мы пили воду. В Москве был премьерный
показ «… рыбалки» в «Пушкинском», на него все знаменитости
съехались. Сидят Дибров с Михалковым, а у меня ухо выросло
(о чем говорят?). И тут на экране момент, когда я говорю
финну: «Себе-то накапай… Прощай, здоровье!» и выпиваю
огромный бокал. Слышу, как Михалков говорит Диброву:
«Своих реквизиторов я бы уже уволил». — «Почему?» — «Так
в бокале ж вода!» — «Как так?» — «Пузырьки на стенках».
Надо же, все видит! Кто бы, казалось, на это внимание обратил?
Так что вот факт, что мы пили действительно воду.

— Семен, вы не попадали в нелепые ситуации, когда вас
путали с каким-нибудь актером?

— Нет, меня не путали с другими актерами. (Смеется).
Я сам иногда подкалывал людей. Еду как-то на Украине
в автобусе. Сидит крупная такая хохлушка и говорит мне:
«Я ж тебя знаю, ты ж артист! Вот фамилию твою не помню…
Как же?» Я говорю: «Александр Абдулов». Она: «Точно!»

Мы оба хохочем.

— А сейчас уже не ездите в автобусах, метро?

— Нет, стараюсь не ездить. Потому что это тяжело: все
время приходится прятать глаза, узнают ведь… Настроение
часто бывает не очень хорошее. Город у нас пасмурный,
подавляет энергию. Когда люди подходят с открытым сердцем,
с улыбкой, а у тебя нет настроения… Лучше другим транспортом
ездить. Только у нас «пробки».

Самое страшное в транспорте и на улицах — молодые люди.
Они ведь часто не очень образованные и тактичные.
Начинается панибратство, а я этого не люблю. «О, Лева,
здорово!» — орет сосунок, которому я в отцы гожусь,
и на «ты» со мной. Воспитание такое. Раньше на артиста
смотрели как на бога, боялись подойти автограф попросить
— сердце колыхалось! А теперь — о, еханый бабай!
— матерятся. Хочется в лоб дать, а приходится улыбаться
и расписываться…