Он уезжал из Иркутска и возвращался вновь, потом
уехал окончательно, и не только из нашего города, но
и из России, оставив о себе память как о талантливом
актере и неординарном человеке. В местах, где он жил
и работал, у Олега осталось много друзей, которым не
безразлична его судьба. Поэтому, когда случайно мы
столкнулись в фойе одного из театров Иркутска,
потрясение было неподдельным: «Как? Ты откуда?»

«Из Парижа, вестимо», — пошутил он. Лет пять назад
прошел слух, что Мокшанов вроде бы живет во
Франции. В это верилось и не верилось: уж очень
нереальным казался его переезд в город, который
называют столицей мира.

— Олег, как могла произойти история, которая до сих пор
кажется не вполне реальной?

— Я и сам, встречаясь с друзьями, чувствую себя героем
бразильского сериала, — ответид Мокшанов, — а свой переезд в Париж и
сегодня логически объяснить не могу: все произошло
стремительно и не совсем по моей воле. В последние
годы жизни в России я работал в Воронежском
камерном театре с режиссером, которого хорошо знал
по Иркутску, Михаилом Бычковым. С ним мы были не
просто товарищи — соратники, единомышленники в
искусстве. Я много играл, и у меня, как у каждого
ведущего актера театра, были свои поклонники. Среди
них — француженка Элиз, которая приехала в Воронеж
совершенствовать свои знания в русском языке.

Мы познакомились, много общались, я понимал, что
девушка питает ко мне не только зрительский интерес.
Но я не мог ответить ей взаимностью, потому что жил
в то время не один. Элиз вернулась во Францию, я
продолжал работать в камерном театре. Странным
образом, но именно с этого момента стали происходить
превращения, которые от меня мало зависели. Я
почему-то поссорился с Бычковым, в театре вел себя
неадекватно, стал много пить, режиссер был вынужден
меня уволить. Последствия оказались ужасающими: я не
понимал, в каком времени живу, все казалось шатким,
неустойчивым. Реальной была только депрессия, во
время которой окружающая действительность, казалось
состояла только из черных тонов. Не зная, что
делать, в полном отчаянии я позвонил Элиз.

Она приехала незамедлительно. Увидев, в каком я
нахожусь состоянии, быстро оформила туристическую
визу, купила билеты и, в прямом смысле взяв за
руку, посадила меня в самолет. У нее удивительный
характер, она добра, открыта и очень доверчива. Мне
повезло, что именно Элиз встретилась на моем пути,
стала моей судьбой.

Олег почувствовал себя в Париже так, будто жил там
долгое время. Улочки, переулки — все было знакомо по
книгам, альбомам, путеводителям. Недаром у нас в
России говорят: «Увидеть Париж и:умереть». А сколько
раз в юности вместе с героями Бальзака, Стендаля,
Дюма он «бродил» по городу, представляя себя на
Монмартре, Елисейских полях или на Плас Пегаль.
Обосноваться во Франции ему помогла все та же
любовь: Олег и Элиз поженились, вскоре у них родился
малыш, которого они назвали Антуаном. Сегодня во
Франции у него есть все гражданские права.

— Я знал, что ситуация в Париже вывезет сама. Так оно
и произошло на самом деле. Ностальгии не было, может
быть, она и была, но я не ощущал, потому что в
момент, когда надвигалась тоска, можно было выйти в
город. Эти прогулки напоминали посещение музея, в
котором настолько все интересно, что можно забыть
обо всем на свете. В первый год жизни в Париже я
очень любил посещать кладбища — там спокойно, тихо,
красиво, какой-то другой мир. Католические кладбища
как города: у них есть свои улицы,
переулки. На том же монмартровском кладбище
похоронены Александр Дюма и Вацлав Нижинский, а на
Сан-Женевьев де Буа, так называемом русском кладбище,
— Андрей Тарковский и Рудольф Нуриев. В юности, когда
я читал книги о Париже, о людях, которые в этом городе
любили, страдали, жили и умирали, этот мир казался
мне каким-то нереальным, придуманным, что ли. Когда
впервые увидел Париж, он показался мне хорошо
знакомым городом, который вошел в меня, стал
неотъемлемой частью моей жизни.

Со своей будущей женой мы гуляли на кладбище Сан-Женевьев
де Буа, искали могилу Нуриева, которая, как
мы знали, оформлена мозаичным панно, имитирующим
любимый ковер артиста. Когда нашли, увидели, что
надгробие действительно покрыто каменным ковром,
орнамент которого точно копирует цветовую гамму
оригинала. Это украшение неожиданно, очень
красиво, эффектно, как жизнь и смерть самого Нуриева,
великого танцовщика ХХ века.

Мы шли по тропинке между могил, краем глаза я
увидел, что навстречу идет женщина. Когда
поравнялись, она на русском языке спросила:
«Скажите, вы не знаете, где тут могила
Тарковского?». Ее лицо мне показалось знакомым, я
понял, что и она меня узнает. Это была Марина
Тимашева — известный театральный критик, которая
часто приезжала в наш воронежский театр:

Последний раз на кладбище Сан-Женевьев де Буа я был
перед отъездом в Иркутск. Один иранец-кинорежиссер
предложил мне сыграть роль русского эмигранта в
фильме, который он снимает о людях разных
национальностей, оказавшихся волею судеб в Париже. У
меня там два эпизода. Один — в ресторане: мой герой
там подрабатывает, исполняя русские песни, а второй
— на кладбище, где он показывает могилы Тарковского
и Нуриева своей подружке из России.

В разговоре с Олегом обо всем понемногу, о его
сегодняшнем увлечении компьютерной информатикой,
Интернетом, невольно напрашивался вопрос: «Почему он
не работает актером? Мешает языковый барьер?»

— В Париже другая ситуация, сама театральная система, к
которой надо приспособиться. Я знаю много русских
актеров, которые снимаются в кино, работают в театрах
и даже играют большие роли, но все равно они не
французские актеры. Русские актеры могут быть
признаны, но они никогда не сделают там карьеры, не
будут популярны, как Патрик Дюбер или тот же Жерар
Депардье.

В Париже у меня другой театр: стою иногда
оживающей статуей у горы Секрикер — самом оживленном
месте туризма на Монмартре. Сестра жены сшила мне
белый балахон из тяжелой очень хорошей ткани, я
гримирую лицо тоже в белый цвет и стою в застывшей
позе. Когда кто-то из туристов бросает в мою шляпу
монету, я медленно начинаю «оживать», благодарю за
подношение и начинаю импровизировать на тему, которая
приходит в этот момент. Я никогда не конкретизирую
свои образы, считаю, что они могут ограничивать
развитие фантазии, сделают работу по актерским
приспособлениям однообразной и монотонной. В
свободном движении можно отрабатывать множество
профессиональных навыков — находить непосредственный
контакт со зрителями, проверять свои ощущения в
условиях публичного одиночества.

Занимаясь актерской импровизацией, думая о развитии
профессионализма, я однажды подсчитал деньги,
которые заработал за один день: их оказалось
столько, сколько мои коллеги в Иркутске получают за
месяц. Нельзя сказать, что подобное занятие —
Клондайк и золото на тебя сыплется, но даже с учетом
того, что цены во Франции другие, например, пачка
сигарет стоит три-четыре евро, жить можно неплохо.
Правда, в последний год я не занимаюсь этим
ремеслом. Сегодня меня больше увлекает режиссура. С
актрисой Корин Плиссо, которая хорошо знает русский
язык и мне с ней удобно работать, сделал спектакль
«Кафе «Чехов». Сам играл без слов Чехова —
многозначительно ходил по сцене, — а Корин читала
монологи. Получилось довольно интересно, об этом нам
говорили на фестивале округа, в котором мы принимали
участие. Воодушевленные, мы решили продолжить работу
— начали репетировать спектакль по стихам Марины
Цветаевой.

Во время нашей встречи в театре я спросила у Олега,
насколько хорошо он освоил французский язык. «Да не
очень», — ответил он, — хуже, чем его знает Женя
Ячменев (директор музея декабристов), который был у
меня в гостях в Париже. Мой четырехлетний сынишка,
общаясь с загадочным русским гостем, спросил:
«Русский — это родной язык папы? А французский —
мамы? Тогда почему дядя Женя говорит на обоих
языках?»

— Олег, ты, наверное, не очень стремишься расстаться
с родиной и во Франции ищешь общения в основном с
русскими?

— В начале, увидев русского, хотелось
подойти, спросить: «А ты что тут делаешь? Как здесь
оказался?» Услышав родную речь, радовался, кидался
навстречу, но всегда натыкался на какое-то
недоверие, холодность. Приезжие готовы идти на
контакт, но их пугают мошенниками — люди во Франции,
как и везде, бывают всякие. Те, кто долго там живет,
не пускают в свой круг. Опять-таки эти русские
круги разобщены, у каждого свои интересы, в отличие
от тех же латиноамериканцев или китайцев, которые
живут вместе, в одних кварталах, не забывают о
национальной солидарности.

У русских все по-другому, даже официальные
организации, например, русский культурный центр
давно стал епархией, в которую чужаков не пустят.
Можно сколько угодно ходить с идеями, тебя там не
заметят: у них свои планы, и осуществляют их они тоже
сами. Так же и в консульстве: когда туда приходишь,
создается впечатление, что ты им изрядно надоел.
Хотя, казалось бы, их непосредственная обязанность —
защищать права русских. Мне туда по делам надо часто
ходить, но делаю я это без желания, иду, как на
каторгу: обязательно натолкнешься на неприятие.

Правда, мне повезло: у меня есть очень хороший
приятель — Максим Мардухаев, о котором я всем
рассказываю. Он правнук Станиславского — его мама
внучка Константина Сергеевича. А еще он состоит в
родстве с семьей Толстых. Максим не кичится
родственными связями, живет своим миром. Жена у него
русского происхождения, очень хорошо знает язык,
зарабатывает тем, что поет с небольшим оркестриком
русские песни. Раньше он увлекался кино, сегодня
называет себя журналистом или репортером, часто
ездит в Россию. Мы с Максимом иногда выходим в
общество, но, честно говоря, у меня нет особого
желания тусоваться среди русских.

Но когда встречаются интересные люди, общение с ними
доставляет настоящее удовольствие. У меня есть
знакомая — Калерия Александровна, она просит, чтобы
я называл ее Колет. Ей сейчас около восьмидесяти
лет, в Париж приехала с родителями еще в детстве.
Она любит собирать компании, пить виски перед
ужином, курить сигареты «Вок», потом хорошо
покушать, попить водочки и попеть. Она все время
просит меня спеть «Синенький, скромный платочек»: во
время войны она встретила русского военнопленного, с
которым, кажется, у нее был роман. В общем это
целая история: Колет кажется мне совершенно
уникальной старушкой — она постоянно ходит на лекции
в Лувр, сама водит машину, летом одна уезжает в
Бретань, где у нее есть домик. Видно, что из-за
возраста дается ей это нелегко, но она заставляет
себя жить и получать от жизни удовольствие.

— Олег, ты сказал, что в Париже летом можно жить на
улице. Это правда?

— И не только летом, но и зимой на улицах там живут
люди. Бездомных, как и везде, в Париже много. Мне
кажется, что это не выброшенные из общества люди,
просто они сделали свой выбор. Даже если кого-то из
клошаров (так называют бездомных) подобрать, он
все равно вернется на свое место. Я был тому
свидетель. Один бродяжка постоянно стоял у нашего
дома с какими-то сумками, грязный, отрешенный. Потом
исчез, а в конце лета появился вновь, но уже
чистенький, причесанный, в другой одежде. Очевидно,
подобрали, подкормили и подлечили его волонтеры из
«Красного Креста», но он сбежал из благополучия,
вернулся туда же…

Зевать в Париже тоже нельзя. Поначалу я думал: это
же Европа, чего здесь опасаться, пока сам не
нарвался на воров. Мы с женой вернулись в Париж от
ее родителей, в подъезде спохватились, что у нас нет
ключа. Отправляясь на его поиски, я предложил
оставить вещи, которых у нас было много, у дверей
квартиры. Пока мы ходили, сумки исчезли. После этого
случая очарование исчезло. В городе много
мошенников, воров, карманников, могут на ходу
подбежать, выхватить сумочку. А недавно по
телевизору показывали последнее «достижение» этого
ремесла: подъезжают к машине на мотоцикле,
открывают резко дверь, выхватывают сумочку и
стремительно уезжают. В этом отношении Франция
ничем не отличается от России.

В Иркутске Олег Мокшанов пробудет до середины
декабря. Иркутск он нашел изменившимся. В юности, когда здесь
учился и работал, город казался ему одноэтажным,
сплошь состоящим из деревянных домов. Олег все еще
не может нормально переходить улицы, скачет с
остальными прохожими перед проносящимися мимо
машинами. В Париже водитель пешехода обязательно
пропустит, остановится перед ним. Там, если человека
толкнут, он сам же и извинится — стоял неловко,
загораживал путь. А люди? Внешне его друзья не
изменились, может быть, внутри произошли перемены,
но визуально это незаметно. Ему хочется разобраться,
понять, что произошло с городом и людьми за время,
которое он отсутствовал. Задумал снять фильм об
Иркутске и показать его в Париже.

Создалось впечатление, что он сегодня немного
путает, где его настоящая родина, а где место, в
котором он только живет. Очарование от Парижа еще не
прошло, а Иркутск несколько забылся, и теперь
знакомство с ним составляет неподдельный интерес.
Впрочем, как каждый старинный город, хранящий
многовековые тайны, разгадывать которые можно всегда…