У меня на даче живет сосна. На взлете каждого лета
она выбрасывает в окружающее ее пространство нежные,
пряменькие, как маленькие рождественские свечи, светло-зеленые
ростки. Всякий раз, глядя на них, я радуюсь: по-своему
дерево салютует будущему. Ей всего 22 года; даже по
нашим, человечьим, меркам какой это возраст! Что уж
говорить о газете, вобравшей в себя мужество, трагедию,
надежду нескольких поколений и за счет энергии отлетевших
восьми с половиной десяков лет устоявшей в круговерти
наступивших времен!

Сосна и «Восточка»? Удачнее сравнение придумать было
слабо? Но я не искала ни более точного, ни более тонкого.
Зачем? У каждого — свои символы жизни. У меня эти:
дерево, врачующее своей спокойной красотой, и газета. Газета,
беспощадно перемалывающая мои недели, месяцы и годы;
ненасытно заглатывающая мои строчки, но питающая своей
силой мои чувства и мысли.

Существует расхожее понятие: газета (следовательно,
и «Восточка») живет лишь день. С ним нет смысла спорить:
для кого-то, кому она попала в руки случайно и так же легко
упорхнула из них, это действительно так. Но сколько
в Приангарье семей, для которых «Восточно-Сибирская
правда» всегда была и даже сейчас, когда подписка
стоит зверски дорого, остается всенепременно своей!
Я не придумываю — сужу об этом по нашей редакционной
почте. В ней так часты и трогательны признания в верности.
Размышляя об освященной почти столетием связи с читателями
(подумаешь, до векового дня рождения «Восточке» осталось
каких-то 15 лет), я не собираюсь расточать ей, своей
единственной, никаких комплиментов. Бывают выпуски удачные,
бывают не очень, бывают и совсем квелые, за которые мы на
летучках лупим друг друга наотмашь. Все как в любом другом издании.
Но сейчас признаюсь в том, что составляет предмет
моей гордости: «Восточка» никогда не была, не есть сегодня,
когда выживать трудно, надеюсь, не станет и завтра «желтой
дешевкой». Тут дело не только в профессионализме.
Возможно, в точно угаданном и сразу верно взятом
тоне обращения к своей читательской аудитории? Тон ведь
не только «делает музыку», газету — тоже. Он рождается
не в одночасье: держится не одной-единственной нотой.
В нем — многоликая индивидуальность, способности моих коллег.
И еще в нем — отзвук голосов, не дающий исчезнуть традициям
«Восточки».

Как часто представляю я себе нашу старую «квартиру»
на улице Карла Маркса, 13! Она была не очень-то презентабельна,
но очень уютна. В ней никому не было тесно, хотя в
каждой комнате «жило» несколько отделов. Идея Алексеевна
Дубовцева уже написала об этом из своего заморского
далека. Да, по-доброму соседствовали, прямо стол
в стол, такие разные, казалось бы, просто не совместимые
друг с другом личности. В одних стенах отдел науки,
школ, искусства, этакий чуть-чуть, ну самую малость,
богемный; и — застегнутый на все пуговицы, сухой настолько,
что без глотка воды не проглотить ни один его материал,
отдел пропаганды. Пикантная, с вечной сигареткой в руке
театралка, чьи рецензии всегда были остроумны и ярки,
Таня Орловская; ведущая «пионерскую линейку» Лариса Машир;
тут же — молчаливый, весь в себе Борис Данилович Роман.
Такое смешение привычек, вкусов, почерков! И — никому
никто не в тягость. На старой нашей «квартире» вообще
было, да простится мне такое определение, как-то по-семейному
патриархально. В темноватой, окнами не на главную
улицу, а в проулок, узкой комнате вечно куда-то спешащий,
опекавший, по-моему, все стройки области разом Валерий
Александрович Ладейщиков. Вот он «отписывается», вернувшись
из командировки; а над его ухом неумолчно рокочет басок
«бога подсочки» Леонида Зосимовича Лифшица. Толстяк,
чуть смахивающий на добродушного медведя, рассказывать
байки Леонид Зосимович был горазд. Редакционные шутники
не уставали посмеиваться, намекая на то, как, казалось
бы, без труда «выпекал» он свои передовицы: «Леонид
Зосимович, говорят, будто вы пишете в номер, лежа на
спине, пристроив телефонную трубку под ухо и положив
бумагу себе на животик»… Он не обижался.

И вообще, насколько видится мне с расстояния сегодняшнего
дня, не было в «Восточке», живущей под тринадцатым номером,
моды такой — держать на кого-то злобу. Помню, из командировки
в ГДР (о, то была небывалая удача — получить возможность
выбраться хоть в Болгарию, хоть в Монголию, а тут сразу
— в ГДР) возвратился наш сельхозник Вадим Горохов.
В его репортажах об успехах немецких животноводов все
было к месту, очень ладно и продуманно.
Но он решил еще и «залезть в чужой огород»,
что-то написав о современной немецкой поэзии. Я, тогда
вообще никто, только-только появившаяся в редакции мелкая
сошка, пискнула со своего места у самой двери огромного
редакторского кабинета: «Разве можно говорить о стихах,
будто они легки, как пух? Это же стилистически неверно».

На меня оглянулись; Елена Ивановна Яковлева из-за своего
широченного, заваленного рукописями стола резанула взглядом.
Кто-то сидящий рядом прошептал на ухо: «Ты что, это же
наш зубр; думай, что говоришь». Но, сколько помню себя
в газете, никогда не просчитываю на летучках никаких ходов.
Впрочем, так испокон ведется в «Восточке»: подчас из-за
материалов лупцуем друг друга нещадно; кажется, расплевались,
стали врагами навсегда. На следующий день встречаешь вчерашнего
«противника» — ни раздражения, ни злобы, ни обиды. Я бы не назвала
это всепрощением. Скорее — лишенным иллюзий осознанием
своей истинной, а не мнимой значимости в газетном нашем общем
деле. Эта способность привита той «Восточкой», что
бытовала на главной улице города под знаком
«чертовой дюжины». Который мы все, начиная с Елены Ивановны
Яковлевой, считали своим счастливым амулетом. Та «Восточка»
была для меня настоящей школой. Я отдаю себе отчет
в том, что у своих учителей могла бы взять куда больше.
У Валерия Александровича Ладейщикова, отсидевшего в
лагере от звонка до звонка, — жизнелюбие; у Вити Коваленко
— постояную готовность мчаться к черту на рога. Кстати, наш
редакционный фольклор хранит немало «побасенок» о том,
как именно они, наши работяги-сельхозники, прибыв
на место командировочного назначения, куда-нибудь в
глухомань, оказывались совсем не прочь угоститься чем бог послал.
А посылал им бог всегда щедро, и все оказывалось вкусным.
Как долго могло длиться застолье вдалеке от строгого глаза
Елены Ивановны Яковлевой, никто, кроме них самих, знать
не мог. Но поутру ей на стол ложились
присланные с оказией или продиктованные по телефону
очерки и зарисовки о «буднях героев полей».
Всегда насыщенные такими деталями, которые с наскоку,
с ходу уловить невозможно. Так что готовность опрокинуть
рюмочку, обменяться остротой никогда не была главной.
На самом деле те, кто давно ушел из
редакции, о ком иначе, как «иных уж нет, а те — далече»,
и не скажешь, были трудолюбивы и ответственны. И нагрузка
в газете у каждого из них, тогдашних «зубров» «Восточки»,
была еще та. Просто они любили, а главное, умели подтрунивать
друг над другом и над собой, конечно. К сожалению, не
сразу понимаешь, как необходима в нашем ремесле самоирония,
спокойный, честный взгляд как бы со стороны на самое себя.

Но был, был среди них один человек, оставшийся для меня
наставником на всю жизнь. Виктор Николаевич Рязанцев
— бессменный зав. отделом писем. Возможно, нет, даже
наверняка, многие писали лучше, чем он. Но трепетнее его
никто к редакционной почте не относился. Эта бережность
чувствовалась буквально во всем. В том, как вскрывал
конверты, стараясь не задеть ножницами обратный адрес.
В том, каким убитым он приходил с утренних планерок,
если письмом ответсекретарь «затыкал» очередную дырку на
газетной полосе. В том, как он часами вызванивал какого-нибудь
домоуправа, добиваясь, чтобы залатали чью-то крышу. Это
он, Виктор Николаевич Рязанцев, внушил мне: самое ценное
— всегда читательское письмо. Коряво
написанное, оно все равно должно брать верх в извечном
споре газетчиков за «место под солнцем». Елена Ивановна
Яковлева, мой первый, начисто лишенный сантиментов, но
проницательный редактор, каким-то особым чутьем угадала
мою дальнейшую судьбу в газете, направив, взяв в штат
сразу в отдел писем. Сегодня их тоже нет рядом…

…Но есть сама «Восточка». Своей судьбой объединившая судьбы
всех, кто ею жил; ей служил; дорожил ее честью. Всех,
кого я не просто помню, но не отпускаю своей памятью
в небытие. Потому что люблю…

На этом любительском снимке: артист Михаил Пуговкин
в гостях у востсибправдовцев; в центре внизу — Виктор
Рязанцев.