Хочется и мне присоединиться к дружному хору воспоминаний,
связанных с юбилеем «Восточно-Сибирской правды» (почему-то у
меня никогда не поворачивался язык фамильярно называть ее
«Восточкой»). Мнение мое об этой и других газетах было очень
высоким еще с детства, когда видела своего отца, с почтением
раскрывавшего листы «Тихоокеанской звезды», даже после того,
как он едва живой вышел в 38 году из описанных позднее
Солженицыным страшных сталинских застенков в хабаровской
тюрьме. Вышел больным, с отбитыми почками и легкими, но не признавшим
за собой греха преступления перед народом и не изменившим своей
любимой газете. Потому для меня не было выше мечты, чем стать
журналистом. При первой же возможности я стала им в Чите, где в
славном коллективе «Забайкальского рабочего» после филфака
Хабаровского пединститута получила довольно основательную
подготовку.

Просматривая тогда страницы других областных газет, я почему-
то сразу и навсегда полюбила иркутскую «Восточно-Сибирскую
правду». Она стала для меня настоящим эталоном, особенно в
освещении вопросов культуры и жизни интеллигенции, какой-то
убежденной верой в человека и саму правду жизни. Тогда газетой
руководил маленький и простой, все понимающий и во все
проникающий человек Семен Бройдо. Таким я узнала его позже,
когда приехала в Иркутск. Но он уже не руководил газетой, а был
выдворен оттуда за излишний либерализм и работал собкором
Всесоюзного радио. На его месте сидел почему-то в заранее
оборонительной позиции рыхлый и опасливый человек (даже
забыла его фамилию), совершенно невежественный, но преданный
какой-то «линии» свыше и за то получивший эту должность как
своеобразную синекуру и державшийся за нее всеми силами,
«многочисленного семейства ради». Когда я обратиласъ к нему с
просьбой о работе, он в каком-то ужасе посмотрел на мой берет
набекрень, на мою веселую улыбку и еще глубже зарылся в свое
кресло, вцепившись руками в его ручки, а мне молча указал
взглядом на дверь. Это может показаться карикатурой, но было
именно так. Во второй половине пятидесятых годов (начало
оттепели!) тот случайный редактор, который вряд ли даже сам
редактировал газету, столь не похожую на него, все-таки исчез из
своего кресла так же тихо, как в нем появился. А его место занял
довольно крепкий журналист и порядочный человек Андрей
Григорьевич Ступко, его заместителем была назначена бывшая
заведующая сектором печати обкома партии Елена Ивановна
Яковлева. Они-то и пригласили меня на работу именно в отдел
культуры, о котором я уже давно мечтала.

Первой, кто встретил меня в той самой четвертой комнате, о
которой теперь так много пишут, была незабвенная Евгения
Эдуардовна Шварц. Она очень помогла мне — и не столь
ознакомлением с работой и ее характером, сколь воспоминаниями о
тех славных принципиальных людях, что прошли рядом с ней за
многие годы, рано или поздно бесследно исчезая — кто в тюрьму,
кто на тот свет. А кто попросту спивался, если не становился на
путь предательства и прислужничества вышестоящим. Тихие
доверительные беседы с чудом удержавшимся в этих передрягах
журналистом, человеком честным и искренним, были для меня
школой почище всякой другой, ее простые, неожиданно
доверительные уроки навсегда врезались в память и само сердце.
Уже постаревшая и больная, она быстро утомлялась и подчас тихо
засыпала за своим столом, а я всеми силами еще долго старалась
удержать ее в отделе, защищая от увольнения и сокращения.
Евгения Эдуардовна оставалась при всем при том очень ценным
сотрудником — ее знали и любили в городе и области, особенно
учителя. Она могла подолгу сидеть где-нибудь в уголке, сердечно
беседуя то со старым учителем из глубинки, то с блестящим ученым,
педагогом Афанасием Антипиным, который имел огромное влияние
на всю педагогическую армию области. Ей очень доверяли люди, и
она, по-моему, никогда никого не подвела, а помогала многим.

Наш заведующий Валерий Павлович Никольский, человек
довольно беспечный, прощал сотрудникам все, лишь бы не
беспокоили его самого и не мешали ему проводить день
на важных заседаниях и совещаниях. Мы с
облегчением оставляли его в покое, увлеченно занимаясь каждая
своим участком, усиленно работая с авторами и общественностью.
Постепенно отдел превращался как бы в самостоятельную
редакцию, особенно не беспокоя руководство своими
проблемами. Впрочем, наш заведующий вскоре и вовсе отдалился на
высокий пост заместителя редактора.

К тому времени редактором газеты стала Елена Ивановна Яковлева
— человек столь же простой, сколь и сложный. Соглашаясь на ее
предложение о работе в редакции, ты как бы становился
своеобразным заложником. Это я поняла не сразу. Так или иначе
редактор поддерживала тех сотрудников, кого считала
безоглядно преданными сторонниками, по этому принципу
подбирались и новые кадры. С появлением в Иркутском
университете факультета журналистики стало возможным получать
более способное и подготовленное пополнение. Но, попадая в нашу
газету, далеко не каждое дарование получало условия для своего
естественного развития. Мне прежде всего хотелось выявить те
особенности человека и его таланта, которые могли бы творчески
обогатить и украсить газету. Но редактор готова была и на ломку
личности лишь бы перестроить ее на выполнение указаний свыше.
Скоро я поняла, что в конце концов все ее решения не были
самостоятельны, а исходили от обкома партии, верным солдатом
которого она, бывший солдат Отечественной войны, себя считала.

Ответственный секретарь газеты Михаил Израилевич Давидсон,
тоже бывший фронтовик и любящий литературу человек, увидел во
мне прежде всего очеркиста. Видимо, он слушал по Иркутскому
радио, в котором я поначалу работала, мои получасовые
литературные очерки о разных интересных людях, литературные
репортажи со строительства Иркутской гидроэлектростанции,
которые нередко тот же Семен Бройдо отправлял и на Московское
радио. Под мои очерки в газете предоставлялись довольно большие
площади, иногда полосы, то есть целые газетные страницы. Это
было интересно и мне самой. То едешь в глухую деревню, за одни
сутки пересаживаясь с двухместного самолета на грузовик, потом
на мотоцикл, с него прямо на… комбайн. Возвратившись на поезде,
преодолев сотни километров, пишешь в следующий номер очерк о
простом комбайнере, в котором открыла вдруг яркую
своеобразную личность. А затем встречаешься с известным ученым,
переехавшим в Сибирь из столицы, чтобы поддержать своими
исследованиями новый академический центр. К тому же он
оказывается своеобразным художником, с которым есть о чем
поговорить в его квартире, украшенной своими и чужими полотнами
и заполненной шкафами, полными книг. То пишешь о
замечательной актрисе, ставшей почетным гражданином города. А
то в дни подвига Юрия Гагарина вдруг обнаруживаешь, что по
соседству с редакцией живет его первая учительница, и по прямому
проводу из приемной первого секретаря обкома связываешься с
городом Гжатском, чтобы уточнить эти факты и дать репортаж в
газету. При этом после беседы с ученым надо перевернуть горы
научной литературы и перелистать множество газет и журналов, а
перед встречей с актрисой познакомиться с ее ролями в новых
спектаклях.

Однако вскоре мне пришлось вступить в должность заведующей
отделом, получившим теперь немыслимое название — отдел школ,
науки, литературы и искусства, и нести полную ответственность за
освещение всех этих направлений и проблем в газете. Тем более что
школа претерпевала всевозможные видоизменения, во главе науки
стал Иркутский филиал Сибирского отделения Академии наук, а
литература и искусство украсились новыми именами и переживали
серьезнейшие проблемы. Но чем больше я старалась вникнуть в эти
проблемы и проанализировать их, тем больше приобретала
недоброжелателей в обкоме партии. Первый шум возник после
появления моей статьи «Где они, добрые традиции театра?» Это я
осмелилась поднять перо на святая святых — доброе имя Иркутского
драматического, который сама больше всех любила, потому и
захотела разобраться в его проблемах. Коллектив театра, обком и все
читатели разделились на двв противоположных лагеря, и на
многие годы затянулись разговоры, споры и дебаты. Впрочем,
раньше всех разобрался в сути дела сам театр и увидел во мне
своего друга и помощника.

В отдел то приходили, то уходили из него все новые и новые
сотрудники. Едва я примерялась к ним, испытав на прочность и
умение, стараясь наиболее разумно использовать их своеобразие и
талант, как редактор брала бразды в свои руки и решала их судьбу
по-своему. Тех, кто стремился сохранить свою индивидуальность и
шел за мной, нередко попросту сокращали. Так ушли из редакции
Нелли Матханова, Виктория Галкина и некоторые другие
сотрудники. Владимир Ходий, Владимир Ивашковский, Олег Быков,
Бетти Преловская стали сами заведующими отделами. Некоторые
из них работали затем собственными корреспондентами
центральных газет. Все они оставили так или иначе интересный след
на страницах газеты, способствовали обогащению ее формы и
содержания. Каждый из них со всеми своими достоинствами и
недостатками был дорог моему сердцу, и мне вовсе не хотелось так
быстро расставаться с ними. Я и сама училась у каждого из них и
подлинно журналистскому подходу (ведь сама-то я не кончала
факультета журналистики, а была педагогом по образованию), и
молодости души, и раскованности взглядов.

Тем временем наш энергичный редактор стремилась все к новым
преобразованиям. В один недобрый час задумала слить наш и без
того раздутый по содержанию отдел с отделом пропаганды и назвать
его идеологическим. И сделала это, назначив меня заведующей. Не
помню большего ужаса в моей журналистской судьбе, чем эти
несколько месяцев. Кое-как, с огромным трудом и неменьшими
потерями мне удалось отбиться от этой «высокой чести». И
последовали оргвыводы: исключение из состава редколлегии,
сокращение штата отдела, снижение зарплаты! Я долго не могла
понять, отчего и почему даже внутри одной и той же редакции
одинаково загруженные, но разные по содержанию отделы имеют
неодинаковый статус. Такие отделы, как партийный или пропаганды,
считались более высокой категории, а другие, особенно культуры,
оказывались на последнем месте, хотя в нем оставались те же
сотрудники, что были прежде в идеологическом. Вот почему мой
отказ от великой чести возглавлять идеологический отдел сочли не
только чуть ли не враждебным выпадом, но и просто глупостью

Меньше всего вмешивалосъ начальство в нашу работу с учеными,
и скоро вокруг отдела собралась немалая группа в основном
молодых научных сотрудников Иркутского филиала Сибирского
отделения Академии наук, которые с удовольствием снабжали нас
информацией о новых событиях в филиале, который здесь, в
Сибири, довольно быстро рос и развивался, о своих поисках и
открытиях, о проблемах и трудностях. Чаще всего у нас бывали
сотрудники Института земного магнетизма, ионосферы и радиоволн
Андрей Галкин и Эдуард Казимировский, а из Энергетического
института — Александр Кошелев, который постепенно из скромного
информатора вырос в автора интересных проблемных и
аналитических статей. Этот институт возглавлял всеми любимый
академик Лев Александрович Мелентьев, перенесший в Сибирь из
Ленинграда дух высокой интеллигентности, порядочности и
научной обстоятельности. Будучи затем избранным председателем
президиума филиала, он оказывал огромное положительное влияние
не только на своих коллег, но и на всю иркутскую интеллигенцию,
даже партийные руководители не смели с ним не считаться. Бывая то
в одном, то в другом институте, я так увлеклась их жизнью и
исканиями, что один за другим опубликовала в газете ряд очерков об
этих интересных коллективах, а потом выпустила целую книжку,
вполне искренне внутренне посвятив ее какому-то очередному
съезду партии. Эта книжка как пример научно-популярной
публицистки демонстрировалась даже на конференции по научной
журналистике в Новосибирске. Но мои молодые сотрудники,
особенно Владимир Ходий, Бетти Преловская, ориентировались в
этих проблемах куда энергичнее и смелей, и я с удовольствием
доверяла эти важные вопросы им.

Основным моим увлечением оставались театр, литература,
изобразительное искусство. В начале шестидесятых годов, когда я
стала членом секции областных критиков при ВТО в Москве, мне
было предложено создать такую же секцию при наших областных
организациях ВТО (Всероссийское театральное общество) и Союза
журналистов. Постепенно вокруг отдела создался довольно крепкий
и интересный коллектив критиков из числа журналистов и
театроведов. Лариса Гайдай и Айя Левикова, Наталия Флорова и
Юрий Корнилов и некоторые другие много и объективно писали о
наших театрах, старалисъ помочь им стать настоящими новаторами
в своем деле, оставаясь при этом верными историческим
традициям.

Надо сказать, что интерес к работе секции возникал и у других
наших сотрудников и авторов, но почему-то почти всегда с
завидным постоянством в кабинете оставался за своим столом зав.
отделом идеологии Борис Роман. Лишь потом я узнала, что он
выполнял тем самым поручение отдела культуры обкома партии и
исправно сообщал туда о наших не всегда официальных разговорах
и спорах… Впрочем, какое-то подозрение на этот счет у меня было,
но тем не менее я не считала нужным делать из наших заседаний
какой-то тайны — для того и говорим, чтоб дошло до тех, кто должен
это знать. «Они» и знали все, а уж поступали в меру своего
понимания и своей «линии».

О том, в чем заключалась эта линия, мы с моим мужем Владимиром
Фридманом вскоре узнали и испытали, как говорится, «на
собственных шкурах». Демобилизовавшись в Иркутске из армии,
которой отдал лет шестнадцать своей жизни, муж много лет
проработал в Восточно-Сибирском книжном издательстве, большей
частью его главным редактором. О том, что это был за человек
и какое влияние он оказал на коллектив и местную литературу,
писали его бывшие сотрудники в дни недавнего юбилея
издательства. Больше всего они (а это были в основном женщины)
ценили его за то, что он не оставлял без внимания ни одной
редактируемой ими книги, и потому чувствовали себя как за
каменной стеной. Если у нас и возникал в семье иногда разговор, что
лучше бы ему перейти на научно-педагогическую работу, то ответ
был один: «А на кого я их брошу?» Бросить все-таки пришлось, и не
по своей воле.

Причиной послужило издание альманахом «Сибирь» (который,
кстати, был под опекой самих писателей и никак не был подчинен
издательству) фантастической повести братьев Стругацких «Сказка
о тройке». Кто-то в Москве, в самых партийных верхах, почему-то
усмотрел в сатирическом образе ее главного героя ни много ни
мало, а …самого Леонида Брежнева. Первый секретарь обкома
Банников нашел, на ком отыграться. «А
этот Фридман как сюда попал? Кому доверяете нашу идеологию?»
— бушевал он, обнаружив в издательском списке нерусскую
фамилию. Надо сказать, что мой муж пережил этот удар достойно, но
писательская организация именно тогда раскололась на настоящих
демократов и откровенных антисемитов, что надолго затормозило
развитие прежде столь интересной организации и отрицательно
сказалось на самом творчестве некоторых писателей. Муж мой,
получив выговор обкома и перейдя преподавать в институт
народного хозяйства, смог еще защитить диссертацию, сделать
несколько прекрасных выпусков, познакомить каким-то образом
студентов с деятельностью Бухарина и других талантливых
экономистов, уничтоженных сталинским режимом. Но жизнь его
после всех этих потрясений оборвалась довольно рано.

Надо ли говорить, что все это сказалось и на моей дальнейшей
судьбе? Под теми или иными предлогами меня перестали пускать в
московскую лабораторию критиков, никаких творческих
командировок, никакой свободы в работе над новыми темами и
направлениями — всюду тупик. Обидно было, что это задевало и
моих ни в чем не повинных сотрудников. В конце концов, когда я
решила перейти на работу собкора газеты «Советская культура»,
помешали и в этом. Сотрудница этой газеты, приехавшая по
поручению своей редакции выполнить на этот счет кое-какие
формальности, вдруг получила от секретаря обкома по пропаганде
Евстафия Антипина такую информацию: «Она идет против линии
обкома». Молодая женщина была не на шутку перепугана, сообщая
мне об этом. А некоторые друзья газеты и отдела откровенно
смеялись, так как «линией обкома» у нас в городе тогда называли
построенный полукругом дом, где жили работники обкома. «Как, у
них есть даже какая-то линия?» — как мне казалось, слишком смело
вопрошал всем известный и весьма авторитетный собкорр
«Известий» Леонид Шинкарев. Воспользовавшись ситуацией,
тогдашний начальник управления культуры решил даже поставить
вопрос о моем увольнении, чтобы избавиться от лишних хлопот по
поводу моих выступлений в адрес его ведомства… Но об этом я
узнала гораздо позже. Оказывается, ко мне отнеслись еще
снисходительно: дали доработать и даже проводили на
республиканскую пенсию.

Но запретишь ли журналисту работать, если он хочет и имеет для
этого силы? Я еще выпустила несколько книг, на которые прежде не
было времени: о своем любимом театре, которым занималась почти
тридцать лет, монографии о двух народных художниках, поработала
даже начальником отдела искусств того самого управления
культуры (уже с новым боссом), наивно пытаясь провести в жизнь
мысли, что развивала в своих статьях. Но редакцию газеты я
по-прежнему считала своим родным домом, и встречи с моими
бывшими коллегами всегда придавали мне новое дыхание и силы.
23 года работы под этой крышей и с этими людьми убеждали меня в
том, что сами по себе мы всегда единомышленники. Но даже и в
сказочных мечтах невозможно было представить, что когда-нибудь
журналистский коллектив избавится, как сейчас, от давления обкома
с его «линией» и приобретет полную самостоятельность.

К сожалению, к концу восьмидесятых дела обстояли куда как
неважно в любой области моей бывшей епархии. Помню, как перед
своим скачком в президенты приезжал Борис Ельцин, встретился с
нашими учеными и наобещал им всевозможную поддержку. Однако
после его отъезда дела в науке настолько ухудшились, что даже те
научные сотрудники, кто не терял работу, особенно молодые, не
могли заработать кусок хлеба для семьи. Решил принять
приглашение одного из американских университетов, чтобы
работать там по своей специальности, и мой сын. Оставаться одна я
не могла. Как ни странно, но и там, среди педагогов и работников
богатейшей библиотеки славянских литератур Иллинойского
университета, я встретила немало настоящих друзей, о которых
печатала очерки в известной газете «Новое русское слово». А
сейчас, живя в Калифорнии, занялась, наконец, воспоминаниями.
Недавно в журнале «Грани», выходящем в Москве, опубликованы
главы из моей книги «Сибирская тетрадь». Кстати, его главным
редактором уже несколько лет является наша землячка, бывшая
иркутская журналистка Татьяна Жилкина. Рассказ о ее судьбе и
деятельности мог бы стать настоящим украшением любого
печатного издания.

Право же, не соскучишься в нашем таком большом и таком тесном
мире! Главное, помнить хорошее и доверять людям, если они
открывают тебе сердце и действуют по правде и совести, а не по
какой-то непонятной и чуждой для человеческой души «линии».