Песня, оказывается, есть такая: о том, как гибнут белые
розы — символ непорочной чистоты, попадая в студеные
сугробы. Ее незамысловатая мелодия, выводимая девчачьими
голосами, словно озвучивала и этот двухэтажный кирпичный
дом в одном из неприметных заулков Тельмы, и яркие,
уже дышащие осенью клумбы у крыльца, и, казалось, сам
ясный, тихий, исходящий последними краскамии лета полуденный
час.

— У нас сегодня общий день рождения, — объясняет мне
Надежда Алексеевна Ирхина. — Знаете, как это всегда
бывает в детском доме или интернате: собираем вместе
всех именинников месяца, и вот вам семейный праздник.
Слышите, как поют девчонки? К концерту готовятся…

Представляю вам Надежду Алексеевну. Она директор. Но
не детского дома и не интерната. Под ее рукой школа.
Общеобразовательная. Но закрытого типа. Для девочек
-подростков с девиантным поведением. Слово, широкой
публике не известное. Тогда так: с поведением асоциальным.
Или еще проще, без обиняков: школа для малолетних преступниц.
В нее не приводят за руку родители; она для сирот при
живых отцах-матерях. В нее не записывают «по месту
жительства». К ней приговаривают. Сюда можно «загреметь»
только по решению суда. И на разные сроки: от шести
месяцев до трех лет. Как говорится, «по делам твоим
воздастся тебе»…

А теперь — маленькая экскурсия. Первый этаж — классы,
мастерская, музыкальная комната. Кстати, с фортепиано
как раз очень удачно вышло: сначала его приобрели, потом
оказалось, что среди девочек есть одна, в «прошлой жизни»
учившаяся играть на пианино. Так что сошлось. Но это
к слову. Лучше поднимемся на второй этаж. Спальни на
четыре-пять кроватей. Ковры. Интерьер в теплых тонах
выдержан, от светло-бежевого до золотистого. Нечто среднее
между люксовым номером в каком-нибудь санатории и светелкой
в многодетной, но зажиточной семье.
Еще неплохая библиотека; телевизор, кабинет психологической
разгрузки (психолог — выпускница Иркутского педуниверситета,
оборудование — подарок небедного столичного фонда).
Пока здесь только пятнадцать девочек — весь хор, поющий
про розы. Управление внутренних дел торопило ГУОиПО
(Главное управление общего и профессионального образования) с открытием
школы: подростковая преступность захлестывает Приангарье.
Девчачья, по мнению криминалистов и психологов, более
жестокая, изощренная, наглая, чем мальчишечья. Так что
этот светлый, такой ухоженный, капитально отремонтированный
особняк — не что иное, как вынужденное прибежище порока.
Столь же безжалостного и слепого, сколь наивного
и безрассудного. Такой вот контраст. К которому постороннему
человеку трудно привыкнуть, еще труднее понять. Как-то
Надежду Алексеевну спросили, какое особо опасное преступление
должна совершить малолетка, чтобы попасть в этот рай.
Надежда Алексеевна иронию не приняла. Она полна планов;
готова для «своих девчонок» создать такие условия, чтобы
«оттаяли душой и смогли жить дальше». Слушаю ее и гадаю:
чему из светлых замыслов, восходящих к Достоевскому
с его красотой, спасающей мир, суждено сбыться? И
с чем неизбежно придется смириться? Это сейчас здесь
всего пятнадцать девочек. Не знаю, как сказать правильнее:
воспитанниц, осужденных, «девианток»? Но будет скоро
никак не меньше семидесяти пяти. Когда из вокзальных туалетов,
с панели, из шалманов и «малин», пройдя через камеры
предварительного заключения и судебные процессы, соберутся
все они, сколько их быть здесь положено, какой «песней»
могут взорваться эти стены? Да и что такое шестьдесят
-семьдесят заблудших душ по сравнению с девятым валом
неслыханно помолодевшей женской преступности, несущийся
по области!

Тельминская девчачья общеобразовательная спецшкола,
как и мальчишечья, расположившаяся в одном из микрорайонов
Иркутска, — единственные на наш регион. Правда, у мальчишек
условия не столь комфортны. Да и директор мальчишечьей
спецшколы Виктор Михайлович Путилин не такой романтик,
как его коллега из Тельмы. То, что ей еще предстоит
познать, обуздав свои разочарования, он, принявший мальчишечью
«команду» три года назад, уже пережил. В отличие от
Тельминской, открывшейся с полгода назад, Иркутской спецшколе
для мальчишек много лет, и Путилин не первый в ней
директор. Но разве дело в том, кто и сколько работает
на трудном поприще перевоспитания заблудших! Иное важно:
что способен противопоставить уклад этих двух островков
беспризорности, одичалости и одиночеству подростка?

Говорим с Надеждой Алексеевной и Виктором Михайловичем
о Макаренко. Сравнение с его «коммуной» напрашивается
само собой. Антон Семенович в двадцатые годы века минувшего,
они же у истока наступившего столетия
бросают тонущим в грязи соломинку, и, вот ведь чудо,
кого-то вытаскивают. Только их предшественнику было
легче.

— Мечта у него была, — развышляет Путилин. — Он в
нее верил и сумел увлечь ею ребят. Какая мечта? Да вот
эта самая: вы, завшивленные, сопливые, золотушные воришки
и «шестерки», завтра будете строителями светлого и
честного будущего; вливайтесь в наши отряды — станете
хозяевами жизни.

Да, я согласна с Надеждой Алексеевной и Виктором Михайловичем:
нынче такой «идеи вдохновения» у воспитателей нет.
Вообще никакой сказки придумать пока не удается. А
без мифа, на голом, холодном прагматизме, как на снегу,
и в благополучных семьях немало произрастает цветов
зла. Что уж говорить об этих, сызмальства выброшенных
во враждебный и бесстрастный мир!

История не сохранила нам информации об истинных успехах
Антона Макаренко в деле «перековки душ»: каков у него
был действительный отсев, каков рецидив, скольких он
терял. В конце концов, его «Педагогическая поэма», как
и вторая повесть о коммунарах —«Флаги на башнях», тоже
в некотором роде художественный вымысел; легенда с добрым
концом. А вот Виктор Михайлович Путилин точно знает
жесткую статистику: лишь 30 процентов его воспитанников,
оказавшись по ту сторону школьного забора, держатся
на поверхности; остальным вновь грозит дно жизни. На
этом темном фоне яркими, но случайными и очень редкими
метеорами вспыхивают отдельные судьбы. Нынче на вокальное
отделение Иркутского училища искусств, сдав на отлично
вступительные экзамены, а прежде закончив на отлично
девять классов в спецшколе, поступил Егор Ш. (имя, разумеется,
изменено). Но факт этот — лишь исключение, подтверждающее
общую закономерность. Каждый третий или четвертый
воспитанник или воспитанница закрытой спецшколы после
истечения срока, назначенного судом, возвращаются в
ту же криминальную среду, из которой на короткий миг вынырнули.
Возвращается, чтобы в следующий, почти неизбежный раз,
по достижении совершеннолетия, угодить в колонию.
Где не будет уже пятиразового питания
и кефира на ночь; подъема никак не раньше восьми часов
утра, кабинета с психологом и всего иного-прочего, призванного
показать подростку, каким должно быть обыкновенное нормальное
человеческое существование. Знаете, в чем главная беда?
«Прививка» красотой, как у Надежды Алексеевны Ирхиной,
или спартанским духом, как у Виктора Михайловича Путилина,
слаба, потому что краткосрочна. Сами посудите, что можно
успеть сделать с юным человеком, познавшим оборотную
сторону бытия, за шесть месяцев, за год, даже за трехлетие?

— Ко мне перед окончанием срока приходят пацаны, —
рассказывает Путилин. — Просят, чтобы оставил в школе «хоть
на немножечко». Приходят педагоги, просят за пацанов.
А я отвечаю: не имею права. Мне прокуратура голову
снимет за один лишний день пребывания ребенка в спецшколе.

Ничто не приносит столько отчаяния педагогам закрытых
школ для «девиантников», как этот разрыв, эта пропасть,
поджидающая ребят сразу, как только оказываются они
предоставленными самим себе. В профтехучилища, тоже,
кстати, относящиеся к системе ГУОиПО, выпускников Виктора
Михайловича берут неохотно. Не потому, что там, в училищах,
плохие, бессердечные люди. А потому что великий груз
забот тут же сваливается на голову теперь уже директоров
«пэтэушек».

— Ну хорошо, — говорят директора профтехучилищ Путилину.
— Примем мы твоих ребят. Обучим. А дальше-то что с
ними делать? Кто им жилье даст? Кто на работу возьмет?

Так что ребята спецшкол «выпускаются» прямо на улицу
— судьба Егора не в счет. Может ли быть по-другому?
Недавно они оба, два директора наших спецшкол, вернулись
из Перми; там что-то вроде всероссийского обмена опытом
по спасению ребятни было. Так Виктор Михайлович не перестает
вспоминать «Уральское подворье» — открытое училище,
в котором бесплатно обучают ребят по восемнадцати рабочим
профессиям. В том числе и, кажется, прежде всего принимают
ребят из такой же, как его, Путилина, школы. И ему,
сердцем болеющему за мальчишек («Каждый пацан — индивидуальность», —
считает Виктор Михайлович), видится в такого рода учебно-
профессиональном учреждении подобие «шлюза». Нечто
вроде связующего звена между неволей закрытой школы и волей,
всегда готовой обернуться новым заключением.

Не о каком-то новом ГУЛАГе для отрочества и юности идет
речь. Забыть бы о нем и никогда не вспоминать больше!
Разговор о другом: нет у государства ни четко выверенной
программы адаптации трудных подростков, ни надежно
встроенной в открытое гражданское общество системы их
душевной реабилитации. Поэтому и остаются закрытые спецшколы
островами в море преступности и нравственного беспредела.

… Читаю наугад взятые личные дела девчонок. Тринадцатилетняя
стриптизерша «наказала дяденьку», пырнув его ножом,
за то, что не оплатил «услугу»; от пятнадцатилетней
уличной попрошайки дважды отказывались приемные родители,
всякий раз разные, возвращая ее, словно вещь, в приют;
десятилетнюю любительницу путешествий электричками калечили
шестеро бандюгов… В Тельминской закрытой спецшколе
из пятнадцати девочек нет ни одной, которая бы задним
числом ужаснулась совершенному ею самой преступлению.
А поют они и впрямь очень прочувствованно. Белые, белые розы
на белом колючем снегу…