Понятно стремление автора письма «ощутить на себе
строгое соблюдение закона, особенно со стороны
правоохранительных органов». Думаю, это желание
разделяют все читатели. И именно этой цели прежде всего и
служит судебная реформа, в том числе новый процессуальный
закон, который возвращает Россию к принципам
правосудия, действующим во всех цивилизованных
странах и в свое время отвергнутым советской
системой.

Цель судебной реформы, нового УПК — сделать
суд открытым, зависимым только от закона, оградить
человека от произвола во время дознания и следствия.
Да, злоупотреблений сотрудниками правоохранительных
органов служебными полномочиями при раскрытии и
расследовании преступлений пока что достаточно.
«Водопады» негативной информации обрушиваются
на читателя потому, что подобная информация
сегодня открыта, она не умалчивается, как прежде, о
ней сообщают телевидение и газеты. Без этой
открытости со злоупотреблениями людей в погонах
бороться было бы невозможно. А о том, что оперативные
работники, превышающие свои служебные полномочия,
изобличаются и не остаются без наказания,
свидетельствует статистика. По данным
информационного центра УВД области, нынче за полгода
возбуждено 63 уголовных дела в отношении сотрудников
милиции, тогда как за тот же период 2001 года таких
дел было 48. Так что » изуверы «, как выразился
автор письма, получают положенное им по закону.

Утверждение, что разоблачить
милиционеров-преступников невозможно, потому что
«своих фамилий жертвам они не называют » по меньшей
мере наивно: узнать фамилию сотрудника, находящегося
при исполнении служебных обязанностей, не составляет
ни для кого никакого труда.

Однако автор письма в редакцию во многом прав: в
азарте разоблачения, вполне понятном в оперативной и
следственной работе, очень легко перешагивалась та
грань, за которой начинался произвол. И во многом
виноват был сам закон, прежний УПК, который
предполагал двойственность положения лиц, ведущих
дознание и следствие. Следствие всегда упрекали в
обвинительном уклоне — но от людей, которые должны
представить доказательства вины предполагаемого
преступника, трудно ожидать другого отношения.

Новый УПК как раз создал условия, которые делают
избиения, топления в очистных сооружениях и другие
«пытки» с целью добиться признательных показаний
абсолютно бессмысленными. Теперь по закону показания
подозреваемого и обвиняемого, данные в ходе
предварительного следствия без защитника и не
подтвержденные в суде, признаются недопустимыми.
Право на защиту из декларированного становится
реальным: сразу с момента задержания, еще до первого
допроса, с подозреваемым теперь работает адвокат.

Таким образом, с теорией Вышинского о признании
вины » царицей доказательств » будет окончательно
покончено. В уголовном судопроизводстве с 1 июля
начинает царить другой принцип — презумпции
невиновности, который до сих пор хотя и
провозглашался, но реально, на практике, не всегда
обеспечивался.

Что же касается совершенно нового для нашего
правосудия института сделки или сокращенных судебных
разбирательств, то, думаю, независимый юрист Вальтер
Соэсон просто не разобрался в сути этого нововведения.
Выбить из обвиняемого на следствии признательные
показания и пригрозить, что если на суде он от них
откажется, то ему не сдобровать,— сегодня просто
невозможно. Во-первых, как я уже разъяснил, право на
защиту подозреваемый имеет теперь с момента
задержания. И показания, которые получены на
допросе без защитника, если обвиняемый даже дал на
это согласие, но в суде откажется, исключаются из
объема обвинения. Во-вторых, прежде, чем перейти к
сделке, суд обязан убедиться, что и ходатайство
обвиняемого, и согласие с ним потерпевшего были
заявлены добровольно. Так что никакого беспредела не
будет.

Институт сделки, взятый из американского
судопроизводства, где он действует очень давно и
успешно, значительно расширяет права участников
процесса, прежде всего как раз подсудимого. В
случае, если он согласен с предъявленными
обвинениями и ходатайствует о вынесении приговора
без проведения судебного разбирательства, ему могут
вынести значительно меньшее наказание.

Раньше часто бывало, что дело поступало в суд,
когда преступление уже теряло свою значимость для
потерпевшего: он примирялся с виновником, ущерб
возмещался и т. д. По сути приходилось вести
длительный, дорогостоящий процесс, только чтобы
соблюсти формальности, — этого требовал прежний закон.
А при этом обвиняемый, которому всего лишь грозила
условная мера наказания, томился под стражей в
условиях следственной тюрьмы. Так что новый институт
выгоден и людям, участвующим в процессе, и
государству в целом.

Что же касается обжалования приговора в случае
сокращенного процесса, то подсудимый точно так же
имеет право написать жалобу в кассационную
инстанцию по всем предусмотренным законом
основаниям (несправедливость приговора, нарушение
УПК, неправильное применение уголовного кодекса),
кроме одного: несоответствие выводов суда,
изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам
дела, установленным судом. Ну это и понятно: ведь
судебные разбирательства не проводятся, а обвиняемый
признает выводы, сделанные предварительным
следствием.

Думаю, Вальтер Соэсон, безусловно, много
переживший во времена тоталитарного режима, видит
опасность там, где ее просто не существует. Как
говорится, обожглись на молоке — дуем теперь на воду.
Новый УПК много критикуют, но уж никак не
за ущемление прав обвиняемого: еще недавно у подозреваемого в преступлении
не было и малой доли сегодняшних прав. Невозможно
отрицать: с введением этого закона правосудие стало
куда более демократичным. Суд над
человеком превратился в суд для человека.