Два вечера на сцене Иркутского драмтеатра играл народный
артист еще СССР Джигарханян (и один — в Ангарске, в
ДК «Современник»), приводил в восторг, смешил зрителей
до слез! После спектакля «Любовь и кролики» в его
гримерку пришли армяне, живущие в Иркутске, чтобы
встретиться с любимым актером, пригласить его к себе
в гости. Армен Борисович, хотя и слывет отшельником,
не жалующим никакие тусовки, согласился на ужин в
ресторане.

— Землякам не могли отказать, да?

— Армяне, не армяне… Это общение, так называемая
тусовка, утомительно, я это не люблю. Уже, наверное,
мало остается энергии, и я берегу ее для сцены. Или
я глупый, все возможно. Но мне не интересно! Я устаю,
мне тяжело. Я понимаю, что это идет от чистого сердца.
Мне никого не хочется обижать. Они, конечно, хотят сделать
мне приятно. Целый час играют музыку, а у меня уже голова
лопается от шума, потому что я три часа играл спектакль.
Нервы ведь не беспредельны.

Я очень люблю одиночество, тишину. Нельзя все время
находиться на взводе, при температуре 40 градусов. В
актерском деле очень важен закон сохранения энергии,
иначе можно все израсходовать, а потом выйти пустым
на сцену.

— А в Ереване бываете часто?

— На днях был. На футбольном матче ветеранов, посвященном
75-летию Никиты Симоняна. Я был приглашенным гостем.

— Армен Борисович, знаю, что в Москве у вас есть свой
театр…

— Да, он создан в 1996 году. Постановлением правительства
Москвы. Как живем? Нормально. Переезжаем в новое помещение.
Хлопотно, волнительно, как все будет?.. Мы уже привыкли
играть в маленьком зале, где 100 мест, маленькая сцена,
а сейчас будет другой зал — 500 мест, сцена глубокая,
огромное фойе. Посмотрим… Потому что среда обитания
тоже очень важна — иногда она определяющая — для такого
театра, который пытается раскрыть человеку тайну. Мне
кажется, что все настоящее — в жизни, в литературе,
в искусстве — это попытка разгадать какую-то тайну…

К открытию нового театра мы решили ставить «Трех сестер».
Мне казалось, что я хорошо знаю эту пьесу, потому что
во ВГИКе со студентами мы ставили ее четыре года. Мы
обнаружили первый, ялтинский, вариант, который Антон
Павлович Чехов привез в Москву. Там есть очень интересные
вещи. Например, в финале нет этих монологов сестер.
Помните? «Музыка играет так весело, бодро, и хочется
жить!» Станиславский это выбросил. Есть маленький кусок
у Ольги. И Маша говорит: «Птицы летят, так они будут
летать тысячу лет, не зная зачем, пока бог не откроет
им тайны». Так заканчивается пьеса. Так что, я думаю,
суть в этом. Во имя этого мы собираемся…

— Кто ставит?

— У нас есть молодой режиссер, и я помогу ему.

… А потом появились другие люди, которые говорят:
«Да ладно с этой тайной, ну ее, давай что-нибудь веселенькое:
два притопа — три прихлопа!» Тоже хорошо. Тоже имеет
место. Но мне кажется, что главный «зуд» — вот это,
тайна.

— Какие люди, Армен Борисович? Спонсоры, учредители?

— Лю-ю-ди! Просто люди.

— Расскажите о вашем репертуаре, об актерах.

— Репертуар мы уже набрали. «Женитьба Фигаро», «Ревизор»,
«Сердце не камень» Островского, пьеса Разумовской «Домой»
— у нас спектакль называется «Закрой глазки — расскажу
тебе сказки», Пинтон «Возвращение домой», еще что-то.
Сейчас будем переносить спектакли на новую сцену.

Актеры — хорошие, начинают понимать друг друга, возникает
какая-то общность. В театре, как вы, наверное, знаете,
есть очень большая проблема — проблема совместимости.
Она нигде не заложена. Это почти физиологическая вещь,
очень трудная в постижении. Кто-то придет, кто-то уйдет.

— Я тут прочитала, что у вас в театре нет звездных
имен. Вас спрашивают: почему? Что, тяжело с ними работать?
У них самомнение, они могут поспорить, затмить…

— Дело в том, что я там не играю. И у меня нет страха,
что меня могут затмить. Это не театр имени меня. В этой
газете, выбросьте ее, даже название моего театра переврали.
«Театр имени Армена Джигарханяна»! Кто это писал? Какая-то
Шаблинская, Шабровская? Мой театр называется Московский
драматический театр под руководством Армена Джигарханяна.
Поэтому я вообще не читаю газет, не слушаю, что обо
мне говорят. Могут написать такое, что ты никогда не
говорил. Это я знаю. Например, писали, что я остался
в Америке…

Знаете, как в анекдоте, где еврей-парикмахер повесился,
оставив записку: «Всех не перебреешь». Так что на всякий
чих не наздоровкаешься.

«Звездный театр»… Я хочу, чтобы мои ребята стали звездами,
чтобы они нормально играли. Я не люблю звездные театры.
Хотя сам работаю в антрепризе, которая держится на
этом.

Мой театр — это театр-дом. Мне нравится рожать своих
детей. Помните, как говорил Рабинович? «Я люблю эту
работу». Я должен их родить, извините за сентиментальность,
выкормить с ложки, вырастить. Я такой. Я не хочу, чтобы
в мой дом пришли умелые, талантливые. Они есть, и пусть
себе работают там, где стали звездами. Это мне не интересно.
Кто как живет — меня все меньше и меньше интересует.
Вот когда на моих глазах кто-то — он или она — вдруг
такое выдает, что у меня перехватывает в горле, это
мне интересно и дорого.

Для меня всего два театра — показатели: «Табакерка»
и театр Фоменко. Там долго выращивают звезд, и сейчас
они у них есть. И у меня будут, помяните мое слово,
подождите год-три. Если бы работали плохие артисты,
я бы не держал этот театр.

В своем театре я играю лишь в одном спектакле — «Возвращение
домой». Сложный спектакль. В Тамбове, например, публика
уходила с него. А от «Женитьбы Фигаро» или «Закрой глазки…»,
где играет молодежь, без меня, публика в восторге, такой
стон стоит!

Я могу позвонить и пригласить к себе Инну Михайловну
Чурикову, и будет «Конная милиция»… А зачем мне это?
У меня развито чувство родителя.

Я не люблю сенсационные театры, отношусь к ним с большим
подозрением, потому что в конце концов это нездоровье
вылезает, у этого театра образуется флюс.

— Но ведь публика, и вы не станете это отрицать, идет
на звездные имена!

— «Публика идет»! Это не показатель. Да ради бога!
Публика идет и в цирк. Потом, если мы с вами завтра объявим,
что я сниму на сцене штаны и буду показывать голую задницу,
еще как попрут.

Мне один человек предлагал поставить драматический спектакль
вместе с Аллой Борисовной Пугачевой. Здесь у вас Иркутск
ползал бы! Но это не имеет смысла. Потому что я — драматический
актер, она — певица. Я не люблю сенсационность! Я считаю
большим позором, когда Галина Вишневская, великая певица,
очень плохо играет в драматическом спектакле (во МХАТе).

— Вишневскую не видела, а вот Образцова, по-моему, хороша
в спектакле Виктюка.

— Тоже плохо! Так же, как Плисецкая — в картине «Анна
Каренина».

Вы находитесь во власти имени. И ваше суждение, не
обижайтесь на меня, мещанское, обывательское, очень
популярное в театре. А я иду в театр, чтобы получить
какую-то примочку на свою боль. У меня возникает проблема,
у меня болят суставы, и я иду в театр или в церковь,
чтобы мне сделали массаж, чтобы утихла боль.

Из огромного количества «сенсационных» спектаклей, которые
я видел, я не помню ни одного среднего. В основном
это плохие спектакли.

Или говорят: «А вы знаете, фильм «Оскара» получил!»
А мне не нравится, хоть американский он, хоть марсианский.
Мне не нравится фильм «Гладиатор», а еще больше —
«Титаник». Это арабский или индийский фильм, снятый
на хорошей пленке, вот и все. А мне в ответ: «Как?!
Вы что?! Он же семь «Оскаров» получил!» На днях тоже
раздавали эти «Ники»…

Я читаю хорошую литературу. Слушаю хорошую музыку. И
хочу смотреть хорошие спектакли.

— А вы бываете в других театрах?

— Бываю. Приглашают, зовут. У меня есть любимые актеры
и актрисы, но я их не назову. Это мои пристрастия. Мы
же страна директивная, мы же как воспитаны? Если в газете
«Правда» появилась хорошая рецензия, значит, это хороший
спектакль. И сегодня мы не очень далеко ушли от этого.
Жалко…

Конечно, можно собрать «солянку». Мне тоже говорят:
«Давайте кого-то пригласим. И народ пойдет». Подводят
под это базу: «Им будет интересно играть со звездой».
Эти люди меньше меня работают в театре (я 47 лет в
театре), и они не знают, что такое синдром массовки,
что такое синдром вагона при сильном локомотиве. Эта
болезнь гораздо страшнее. Это сразу снимает ответственность:
а-а, пришли смотреть на звезду, а я сбоку посижу. Однажды
один очень крупный режиссер похвалил меня за одну роль
в театре. Он сказал очень хорошую фразу: «Ответственно
играешь». Не «хорошо», «плохо», а «ответственно». И теперь
я понимаю, что это очень важно, то есть я отвечаю за
каждое слово, которое там произношу, отвечаю за каждый
поступок.

«Мне не скучно с собой»

— Как-то Гафт написал эпиграмму: «Гораздо меньше на
земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». Столько,
сколько играли и играете вы, пожалуй, никто из актеров,
не играл. Вас, наверное, в Книгу рекордов можно занести…

Смеется:

— Что касается эпиграммы, это были старые картины,
снятые лет 20 назад. Это приятные вещи — звания, ордена,
лауреатство… Но меня интересуют другие вещи. Я давно
уже занимаюсь этим делом. Если есть господь Бог, а он
есть, я прошу его дольше оставлять меня живым, чтобы
я еще хотел, чувствовал… Хотел сегодня вечером выйти
и соблазнить, загипнотизировать тех, кто в зале. Вот
это мне интересно и важно.

— Вы, наверное, не знали, в отличие от других актеров,
ни забвения, ни простоев, всегда были востребованы…

— Все было. И было бы смешно, странно, нелепо, если
бы этого не было. Тогда я был бы заводной игрушкой.
Я повторяю: меня волнует другое. Чтобы сегодня в зале
кто-то заплакал или улыбнулся, увидев меня, или ушел
бы счастливым… Я уже старый человек. Есть мнение,
что артисты — дураки, но не до такой же степени!..
Меня волнует, как мне уговорить моих молодых коллег,
с которыми мы ставим «Трех сестер», на то, что мы делимся
тайнами; что я 25 лет играл с Немоляевой «Трамвай «Желание»
и очень близко ее чувствовал. Или сейчас мы с Чуриковой
играем людей, которые 25 лет были любовниками. Мы сыграли
под сто спектаклей, но еще продолжаем двигаться, продолжаем
отгадывать друг друга. Вот это мне интересно. А 180
или 193 фильма — это все мне очень скучно, я уже все
это перевидел… Вот меня удивляет мой кот Фил. Удивляют
примитивные вещи.

Я все время боюсь, что потеряю осязание, что обниму
завтра Чурикову и не почувствую ее тело. Вот это меня
волнует.

— Пишут, что вы очень любили путешествовать,
но в последнее время отказываетесь от поездок из-за
кота Фила, не хотите оставлять его.

— Отказываюсь, потому что старый стал. Фил там, конечно,
играет определенную роль. Нет, его можно приучить, взять
с собой. Но я уже устаю за рулем. Надо получать удовольствие,
а не выполнять какую-то самим же придуманную схему жизни.
Сейчас больше люблю посидеть дома, почитать, музыку
послушать. Я говорю так, не боясь выглядеть каким-то
самодуром. Мне не скучно с собой. Я не нуждаюсь в «свето-музыке» (т.е. в светской жизни. — Авт).
У меня есть собеседники, с которыми мне интересно.
Я думаю, что все мы нуждаемся в этом, только боимся
признаться. Есть разные фобии, и одна из них «как же
не пойти на тусовку?» На «Кинотавр» (условно) или на
«Нику»… Это уже знают и меня не зовут. Через три минуты
мне скучно. Не знаю, что говорить. Ха-ха и все? Все
что-то там изображают…

Я очень люблю жизнь, и мне интересно, что люди смотрят,
что хотят друг от друга. Знаете, о чем я часто думаю?
Есть очень умные, мощные личности. Вот у меня есть
сцена. Я там эту тайну рассказываю. А каково тем, у
кого нет этого публичного нервного выброса? Интересно,
происходит или нет выброс у хирурга, делающего сложные
операции? Или у компьютерщика? Однажды одна очень известная
финансистка пришла к нам в театр, и я сказал абсолютную
глупость: «Я представляю, как вам скучно, у вас же
цифры-мыфры». «Да вы что? — возразила она. — Знаете,
как это интересно!» И тогда я понял, какой же я идиот!
Это ее страсть. Если бы это было скучно, не было бы
страстью, человечество не двигалось бы вперед. То
есть это тоже мещанское, знаковое суждение. Мудрец сказал:
«Для того, чтобы судить о предмете, надо как минимум
его знать».

— На гастроли по-прежнему ездите?

— На гастроли езжу. Но это не путешествие, а работа.
Я не вижу городов, практически ни с кем не общаюсь. Мне
надо отоспаться, потому что вечером — спектакль. А
путешествие — это безответственное пребывание, это
когда я брал жену, и мы ехали, скажем, в Польшу.

— Правда, что ради вас ваша жена пожертвовала своей
театральной карьерой?

— Что значит «пожертвовала»? Она моя жена. Если нужно
— жертвует. Я тоже чем-то жертвую. Она преподавала
со мной в институте, работала в театре, когда была
со мной в Москве.

— А что вы делаете в Америке?

— Отдыхаю, там у меня друг живет, сейчас жена работает
по контракту. Там хорошее лето, быт хороший.

«Я могу рассказать о любви…»

— У вас есть шуточное звание «главный мафиози российского
экрана», вы великолепно сыграли множество комедийных
ролей. А как вы сами определили бы свое амплуа? Какие
роли вам ближе?

— Амплуа — это выдумали вы, околотеатральные люди.
Есть рост, вес, определения — толстый, тонкий, грубый,
мужественный, женственный… Конечно, я не могу играть
тростиночку или там Жизель. Но амплуа — это что? Я
не знаю, говорю честно, не лукавлю. Есть амплуа «герой-любовник».
Но я про любовь знаю, быть может, больше, чем красивый,
высокий, голубоглазый, белокурый. Я могу рассказать
о любви очень интересно, и очень трогательно, и мощно.

Так было всегда: выходит личность, мы разеваем рот и
слушаем, что она нам скажет, и верим ей. Поэтому мы
носим такую же прическу, одеваемся и говорим так же,
как этот герой. Вот это и есть амплуа. Комик — это
тот, который маленький и толстый? Гагарин был маленького
роста. Но он герой. Герой поколений. А завтра, когда
вы будете снимать фильм о нем, пригласите на эту роль
высокого и красивого?

Амплуа… Это ерунда, это придумали импотенты. Я должен
вас соблазнить. Я видел героев, которые мне не интересны,
и удивляюсь женщинам, которые «падают» на них. Да,
красивый. А потом он откроет рот и скажет столько глупостей!
Масса людей, которым нечем заниматься (книг не читают,
музыку не слушают), создает себе кумиров.

Однажды я общался с одной очень популярной певицей,
которая не знала, кто такой Паваротти. Она выдумывает
себе кумира, рисует, падает от него в обморок. А внутри
— пусто. Я вообще думаю, что вся наша жизнь — заполнение
вакуума. Но это длинный разговор. Я далеко ушел от вашего
вопроса. Мне интересно играть живые роли, если это
человек, а не схема, фанера. Вам с кем интересно —
с человеком умным, от которого что-то получаешь, или
с тем, кто говорит глупости, хихикает? Роль — это тоже
обогащение. Если мой герой глуп — мне не интересно.

Я знаю, что говорю непопулярные вещи. Знаю и не хочу
угождать никому. Я говорю то, что думаю. Я всегда уважительно
отношусь к своему собеседнику, думаю, что он умный.
Но за меня пишут таким языком, как в этих газетах,
думая, что это доступный язык. Хочется «клубнички».
А я уважаю свою профессию, много лет занимаюсь ею, отношусь
к ней ответственно, не требуя от вас такого же отношения.
Вы можете сказать: «Да ладно, вышел клоун!..» — нормально,
и это меня не оскорбляет. Я всегда стараюсь говорить
то, что знаю, что пережил. И молодым коллегам своим,
когда преподавал в институте, говорил: «Все, что я вам
говорю, — знаю, пережил. Иначе нет смысла, думаю. Йес?
(Смеется).