С юбилеем тебя, дружище. Востсибправдовцы ценят и любят
твое творчество. Удач тебе, здоровья и новых открытий,
дорогой Анатолий Константинович!

Олег БЫКОВ.

Заря

В потоке дней летящих, где

Всплеснулась утренняя рыбка,

Скользнула грустно по воде

Природы мудрая улыбка.

Прядет Вилюй туманы лет,

По гальке катятся клубочки…

Завороженно смотрит вслед

Девчонка в огненном платочке…

Как будто это не река,

А сам Господь ей улыбнулся,

Росистой веткой тальника

К судьбе грядущей прикоснулся!

Берег памяти

Наступлю на камень рыжий,

Наклонюсь воды набрать я —

В струях лет отца увижу,

Мать, себя, сестер и братьев.

Константин и Парасковья

Косят с выводком осоку.

Кычка* около зимовья,

Дымокур чадит высоко.

Оля, Зоя и Лариса,

Зина, Майя и Тамара

Прыг да скок по кочкам лысым,

Ворошат полеток яро.

Вася, Валя и Сережа

Мечут копна — тоже спелись!

Мал-мала… Росинки божьи…

Оперились — разлетелись.

На болотистых отъемах,

На ветрах родного края,

В царстве северных черемух

Лишь одна осталась Майя.

Все однажды соберутся

Под родительскою кровлей,

Им из детства улыбнутся

Константин и Парасковья!

Берег памяти в тумане.

Рукавом глаза прикрою:

Зов отца и голос мамы

Раздаются за рекою.

* кычка — кобачка

Осенний сад

Отошла смородина —

Смолкли в райских пущах

Синие мелодии

Ангелов поющих.

Снегири да зяблики

Прилетали слушать…

Раскатились яблоки,

Раскатились груши.

Раскол

Словно черная борзая тройка,

Не давая опомниться нам,

Пронеслась по стране перестройка,

До небес подняла тарарам.

Кто зашелся от криков победных,

Кто зловеще притих до поры…

Не помирят богатых и бедных

Никакие цари и пиры!

Старая заимка

Здесь чья-то старость, молодость и детство

С лица земли исчезли навсегда.

С неприбранным погостом по соседству

Остались бор и поле для труда.

Берестяная, простенькая утварь

Еще хранит хозяйское тепло.

Как девочка, смеющееся утро

Уставилось в оконное стекло,

А ржавые сосновые иголки

Втыкаются в ладони лопухам.

Вавакают за пряслом перепелки,

И вторит им пустой небесный храм.

Развел костер… И тут же зоркий ворон

Откуда-то примчался на дымок:

Кто, дескать, здесь указу непокорен,

Зажег без спросу русский огонек?

Пропахшее смородишником лето

Любуется собой в речную гладь…

На этой обезлюдевшей планете

Все сызнова придется начинать.

Старовер

Памяти Валерия Преловского

— Жиг-жиг, жиг-жиг! — зеленые кобылки

Проворно пилят ивовую пруть.

Веселый жмурик* вылез из могилки

На белый свет, на ласточек взглянуть.

Лесная топь — никто сюда не ходит.

Наверное, и некому ходить?

Он — без вести пропавший для народа,

С великим прошлым порванная нить.

Не знамо, кто ему оправил руки,

Не знамо, кто его похоронил.

— Жиг-жиг, жиг-жиг! — по нервам пилят звуки.

Вокруг пыльцу рассыпал девясил.

Поглажу крест, плесну отваги в кружку

Да погорюю молча над судьбой…

И под крестом стеклянную церквушку

Оставлю петь псалмы за упокой.

* Жмурик — лесной шампиньон.

Чина луговая

Истекая зноем, от любви сгорая,

Обвила шиповник чина луговая…

Косари не тронут, не истопчет стадо.

Острые иголки — за любовь награда.

Луговую чину голыми руками

Рву и улыбаюсь, а на сердце камень.

Ой, летают низко черные касатки!

Ветреный парнишка на измену падкий.

Непутевый — сглазит, как травинку скосит,

На заре, на зорьке изомнет и бросит.

Чина луговая — праздники олетья.

Желтые цветочки соберу в букет я,

Принесу, поставлю на свое оконце,

Пусть она в ненастье светит вместо солнца.

Пусть она сияет, пусть она лучится,

Пусть другой парнишка в двери постучится…

Обовью руками, знойной встрече рада!

Острые иголки — за любовь награда.

Золотые звоны

Вьются, вьются, вьются, вьются

Золотые птичьи стаи,

Звоны льются, звоны льются,

Ударяются о ставни.

Бабье лето колоколит

И не тихо, и не громко.

Перешел я через поле —

От начала и до кромки.

Вихри сивые завьюжат

След моей судьбы нескладной.

Над страной планеты кружат,

Соблюдая строй парадный.

Ночь на травы росы нижет.

По лицу струятся слезы:

Я себя мальчонкой вижу

Под родителькой березой.

Стало ближе и дороже

Все живое перед стужей:

Я не зря на свете прожил,

Если был кому-то нужен.

Опадая, осенницы

Вьются, вьются, вьются, вьются…

Жизнь моя не повторится

И обратно не вернуться.

Бабье лето колоколит

И не тихо, и не громко.

Перешел я через поле —

От начала и до кромки.

Льются звоны золотые,

Золотые льются звоны,

Словно иволги ручные,

Опускаясь на ладони.

Свиристели

Слышишь, где-то летят свиристели?

Непутевое сердце, замри…

Вот они! Покружили и сели

На стеклянные прутья зари.

С диких яблонь осыпали иней,

Хохолками забавно трясут.

— Свири-свири, — о родине синей,

— Тили-тели, — о счастье поют.

Оглашая прозрачную остынь

Переливчатым свистом своим,

Клюйте яблочки, светлые гости,

Заблудившись под небом чужим.

Где-то, где-то на Севере Крайнем

Расхрусталил окошечко лед,

Синеокая девочка Рая

Нас по-прежнему любит и ждет.

Вот опять сорвались, полетели,

Набирая стремительно высь.

— Свири-свири, — в дали.

— Тили-тели…

Грустный отзвук пушинкой повис.

Медведки

На опечках потрескался ил.

Лето. Свадьбы медвежьи.

Разжелтил, рассинил, раскраснил

Сеностав побережье.

Остроглазая. Тоненький стан.

И волнистые бедра…

Нас будил на заре турухтан

Камышинкой о ведро.

Вился овод. Хрустел камешник.

Птахи нянчили деток.

Заглушал эту музыку рык

Разъяренных медведок.

Ты была в тот чудной сеностав

Горяча и упруга.

Вечерами настоями трав

Мы поили друг друга.

Догорал развеселый костер,

В балагане под ветки

Я совал свой походный топор —

Баловали медведки!

Ты смеялась, перечила мне:

Мол, медведки не тронут…

Но храпели в ночной тишине

Длинногривые кони;

Осыпая горошины рос,

Громко ойкали птахи,

Беззащитно скулил старый пес,

Лез в кострище от страха.

Ты отважно, в чем мать родила,

На покос выбегала:

То русалкой по травам плыла,

То жар-птицей сверкала.

Я к медведкам тебя ревновал.

Помню, были причины…

Задождило — поник астрагал,

Золотарник и чина.

Запорхал над Ичерой снежок,

Хоп — и в армию взяли…

А в апреле родился сынок —

Михаилом назвали.

Ты писала про наш сеностав

И о прелестях луга,

Где настоем загадочных трав

Мы поили друг друга.

Вспоминала про зной и цветы,

Намекнув напоследок,

Что была легкомысленна ты

В отношеньи медведок…

Наконец-то дошло до меня,

Что родился медведка!

За постылой казармой полдня

Пил от сердца таблетки.

Три наряда себе схлопотал.

Хитро лыбилась рота:

Косолапика нарисовал

Мне на кителе кто-то.

Командир не щадил молодых —

Топай без передышки…

Тут еще на конвертах твоих

Олимпийские мишки.

Письма сыпались, не было сил

Отвечать на приветы…

Миша, Мишенька и Михаил —

Раздражало все это.

Охранял я прилежно Восток,

Славу армии множил,

А вдали подрастал мое сынок,

На медведку похожий.

Лягу спать, и представится вдруг

Черный носик уродца…

Утешал опечаленный друг:

— Может, все обойдется?

Даже повар в столовой и тот

Из оконца справлялся:

— Как там тыга-топтыга живет?

И уважить старался.

Друг за дружкой мелькали деньки,

Словно дикие пчелы,

А медведки считали пеньки

На далекой Ичере.

Командир за солдата дрожал,

Бедный, выплакал очи:

— Хоть бы в лес поскорей убежал

Твой мохнатый сыночек!

А иначе — нежеваным съест,

Как безмозглую птичку,

Где поставим несчастному крест

И повесим табличку?

Вот и кончилась служба моя,

Отстрелялся я метко

И метнулся в родные края,

А с крылечка медведка:

— Папа-лапа вернулся домой!

Мама, мама! Скорее!

По-медвежьи тряхнул головой

И запрыгнул на шею.

На меня пошибал озорник.

Дал за это конфеток.

За околицей слышался рык

Разъяренных медведок.

Ты сказала, на грудь мне припав:

— Лето. Свадьбы медвежьи.

Время косы точить — сеностав,

Луговое освежье.

Остроглазая. Тоненький стан.

И волнистые бедра…

Нас будил на заре турухтан

Камышинкой о ведро.