Население уж стало забывать, что когда-то (не так уж и давно) было в России Министерство
охраны природы. Потом его статус понизили до госкомитета, а пару лет назад и вовсе
отдали в подчинение МПР — Министерству природных ресурсов, главная задача которого,
несмотря на вполне приличное название, не охранять природу, а совсем наоборот,
руководить ее эксплуатацией. Это, думаю, как раз то, что нужно «великому» Западу,
мечтающему иметь под рукой неисчерпаемый сырьевой придаток.

Было в России, одной из самых лесных держав планеты, и свое Министерство лесного
хозяйства. Кому-то, может быть, лесозаготовителям, показался этот статус высоковатым,
мешающим рубить деревья по своему усмотрению. И министерство было преобразовано в
Федеральную службу лесного хозяйства. А где сегодня эта служба? Ау-у… Оттуда же, из-
под эм-пэ-эра, откликается.

В конце нынешней зимы дошла, похоже, очередь и до наших воздушных лесных
спасателей…

Необычно теплая февральская погода, без привычных снегопадов и метелей, кого-то радует
ярким солнышком да ранними проталинами на южных склонах, только не лесных,
спасателей. У них, как выразился с горькой иронией один мой добрый знакомый: «от тепла
и яркого солнца глаза слезятся». Неудивительно: раннее тепло, ранние ручьи часто
означают и ранний приход в наши леса главной беды — пожаров.

Основными защитниками российских лесов от огненной стихии государство объявило
лесхозы и специализированные региональные авиабазы. Объявить-то объявило, а вот
достойно содержать лесных спасателей не желает. Официальные бюджетные оклады в этих
стопроцентно государственных предприятиях такие, что ни один лесник вам истинную
сумму не назовет: стыдно мужчине зарабатывать столько. А потому большинство из них, в
том числе и в ущерб «бюджетным» обязанностям, стараются приработать в родном лесхозе
«по нарядам». Приработок выплачивается не из государственных, а из так называемых
«собственных» средств, из тех денег, что сумел лесхоз заработать самостоятельно. Но и из
этих сумм на зарплаты и премии тратится мелочь, почти все остальное уходит на подготовку
к очередному пожароопасному сезону и на тушение неизбежных при таких лесных
просторах пожаров.

Но если лесхозы могут хоть что-то заработать и пустить заработанное на спасение живого
леса, то авиабазы, без услуг которых эффективность защиты лесов от пожаров снижается,
быть может, на порядки, располагают одним-единственным источником финансирования —
это федеральный бюджет. Нынче он в очередной раз решил «сэкономить» на судьбе
российского леса.

Николай Любуцин, руководитель Иркутской базы авиационной охраны лесов, протягивает
мне белый листок с коротким текстом — телеграмма из Москвы, из Центральной авиабазы.

Читаю: «Приказом министра природных ресурсов … утверждено финансирование
авиалесоохраны на 2002 год в размере 400 миллионов рублей … В связи с этим
Центральная база авиационной охраны лесов вынуждена принять следующие меры:
полностью отказаться от ремонта воздушных судов, от ремонта зданий и сооружений,
от метеообслуживания, от повышения квалификации и подготовки кадров летчиков-
наблюдателей. Значительно сократить расходы на связь, сократить численность
парашютно-десантной службы на 60 процентов, численность руководителей,
специалистов, водителей — на 25 процентов. Прошу о принимаемых мерах
проинформировать руководство департамента природных ресурсов, комитета
природных ресурсов, региональную администрацию…».

— Что такое 400 миллионов рублей для службы авиационной охраны лесов России? —
спрашиваю у Любуцина.

— Для некоторых авиабаз — это смерть. Существует минимум, после которого само
существование такой службы становится бессмысленным, потому что она не справится с
возложенными на нее обязанностями по охране лесов от пожаров.
(Чтобы цифра эта стала понятнее, Николай Николаевич рассказывает о ее вполне обычных
для нынешних дней метаморфозах).
Расчеты показали: для того, чтобы только сохранить объемы работ, выполненные
российской авиалесоохраной в прошлом году (которых было явно недостаточно, может
потому и полыхал Хабаровский край до поздней осени), необходим минимум — 650
миллионов рублей. Но хабаровский урок не пошел впрок, и в процессе согласования сумма
сократилась до 600 миллионов рублей, а в приказ Артюхова, министра природных ресурсов
России, была записана и вовсе нелепая, по мнению лесной охраны, неизвестно откуда взятая
цифра.

Про всю Россию говорить не буду, но в среде иркутских природоохранников, от рядовых
инспекторов до крупных руководителей и ученых, если судить по их разговорам, Артюхов
особым авторитетом не пользуется. Услышав от одного доктора наук очередную колкость
про министра, спросил прямо: «Он что, на самом деле такой плохой?». А в ответ услышал
совершенно серьезное: «Нет. Он как раз «хороший». Он — послушный».

Прошлое лето в пожарном отношении для нашей тайги было благополучным: то погода
поможет с пожаром справиться, то организационная мудрость некоторых руководителей
лесхозов, то героизм парашютистов-пожарных, прыгающих в пекло из-под облаков за 2400
рублей в месяц. Благополучие, конечно, относительное. Леса все равно горели. На их
воздушное патрулирование, на их спасение Иркутская база авиационной охраны лесов
деньги, естественно, тратила. Бюджетных, как всегда, не хватало, и авиабаза привычно
работала в долг, под гарантии государства. Потому судьба Хабаровска нас не постигла, беды
удалось избежать.

— А что будет нынче? — спрашиваю Любуцина. — Помнится, несколько лет назад первые
лесные пожары начали регистрироваться уже в конце марта. Нынче, судя по
складывающейся погоде, они могут возникнуть еще раньше. Что произойдет, если и без того
бесконечно сокращенный коллектив пожарных-десантников придется сокращать еще более
чем в два раза, как предлагает Москва?

— Надеюсь, что найдется в правительстве кто-нибудь мудрый и не допустит этого.
Хабаровск-то горел совсем недавно. Подобных и более страшных уроков в России было
немало. Взрослые иркутяне вспомнят не одно лето, когда на небе, в дыму, вместо солнца
неделями висел оранжевый блин. Были годы, когда на Лене из-за дыма судоходство
останавливалось. Я помню, как в Ербогачен самолетами кислородные баллоны возили,
потому что там людям дышать нечем было…

Любуцин вертит в руках московскую телеграмму, в которой красным маркером выделена
цифра 60%. Ее содержание он знает наизусть, но вновь перечитывает и, похоже, не верит в
реальность написанного.

— В предперестроечные годы численность парашютистов-пожарных нашей базы достигала
900 человек. Мы налетывали за пожароопасный сезон до 12 тысяч часов и обнаруживали до
96 процентов от общего числа всех лесных пожаров. Обнаруживали быстро, и меры
принимались оперативно, пока огнем охвачены не слишком большие площади. Но к
прошлому году у нас осталось всего лишь 450 десантников. По выделенным деньгам мы
смогли налетать лишь 2600 часов и обнаружили только половину от всех случившихся
пожаров. А ведь любое загорание леса, не обнаруженное и не потушенное вовремя, через
сутки может превратиться в такой пожар, с которым и всем миром справиться будет
невозможно. Эвакуация людей из лесных поселков, окруженных огнем, — это мы в России
«проходили». Если в прошлом, позапрошлом году нам помогали погода и счастливые
случайности, то это не значит, что везение будет бесконечным. В правительстве должны
это понимать…

— А если не поймут и оставят 400 миллионов?

— Тогда нам придется сократить семь наших северных авиаотделений из имеющихся в
области двадцати двух. Это будет полная ликвидация авиаотделений, потому что ни на
содержание зданий и сооружений, ни на связь, ни на зарплату денег не будет. Работать там
будет некому.

— От каких отделений придется отказаться в первую очередь?

— В Ербогачене, в Преображенке, в Непе — это весь Катангский район, по площади равный,
быть может, некоторым областям в европейской части России. В кандидатах под
ликвидацию числятся Мамское, Бодайбинское, Усть-Илимское, Братское, Нижнеилимское,
Усть-Кутское, Киренское отделения.

— Почему только север?

— В первую очередь загорается юг области, потому что здесь раньше сходит снег, раньше
подсыхает прошлогодняя трава. Нынешние прогнозы тревожные. Что нас в этом году ждет,
никто не знает. Запасы влаги частично потеряны еще в феврале.
А что будет в марте,
апреле? Боюсь, что снега абсолютно не будет… Это беда для Прибайкалья. Здесь
национальный парк, заповедники, участок всемирного природного наследия… В случае
экологической катастрофы это будет невосполнимая потеря. А север области, по погоде,
загорается позже. Может быть, к тому времени и будет найдено какое-то решение. Если нет,
то северные леса останутся без охраны. Что там будет твориться при возникновении
пожаров, не знаю. Без защиты останутся не только леса, но и лесные поселки, и люди.
Единственное спасение для них — авиация.

— Николай Николаевич, я на практике вижу, что отношение высшей государственной
власти к экологическим проблемам с каждым годом становится хуже. Не время, мол,
заботиться о цветочках, пейзажах, рубли делать надо! Но ведь вы, спасая российские леса,
защищаете не просто красивые пейзажи. Вы сберегаете для государства очень прибыльный
и легкодоступный возобновляемый природный ресурс, на котором многие сотни лет рубли
ковать можно. То, что вам удается уберечь от огня сегодня, завтра, как я понимаю, может
быть продано кому-то за большие деньги в виде древесины, пушнины, лесных деликатесов.
Может быть, рублевые аргументы покажутся чиновникам более понятными и
убедительными? Существуют ли экономические, «денежные» показатели эффективности
вашей работы?

— Конечно. Наш официальный экономический показатель называется «предотвращенный
ущерб». Он рассчитывается по утвержденной методике. Правда, на мой взгляд, весьма
ущербной, потому что она не учитывает цену спасенных зверей, ягодников, кислорода,
прочих ценностей леса. В расчет идет только цена сохраненной древесины. Голая цена
сбереженных от уничтожения огнем кубометров древесины. Так вот, в прошлом, напомню —
благополучном, году, когда мы горели на удивление мало, предотвращенный нами ущерб
составил примерно один миллиард(!) рублей.

— Давайте уточним, расставим точки над i. Один миллиард рублей предотвращенного
ущерба — это по нашей области или по всей России?

— Это цена древесины, которую наша авиабаза уберегла прошлым летом от уничтожения
огнем в нашей области. Я не располагаю цифрами по всей стране. Думаю, что суммарный
счет идет на десятки миллиардов рублей в виде сбереженной древесины, без учета других
ценностей леса, тоже имеющих рублевый эквивалент.

— Тогда, извините, еще одно уточнение: четыреста миллионов рублей, как я понял из текста
телеграммы, выделяется на всю авиалесоохрану России, а не вашей базе, которая даже в
«спокойный» пожароопасный сезон сберегла для страны миллиард рублей?

— Конечно! Вы не первый, кто обращает внимание на такое вопиющее несоответствие
цифр. Государство пытается сэкономить несколько сотен миллионов рублей, рискуя
потерять при этом многие миллиарды. А защита от риска единственная — «авось пронесет».

— Не исключаю, что если действительно «пронесет», то правительственных чиновников,
которые экономили на авиалесоохране, похвалят за предусмотрительность и точный расчет.
А если «не пронесет» и страна потерпит миллиардные убытки, если случится экологическая
катастрофа, если сгорят лесные поселки, то у тех же чиновников появится шанс заработать
ордена и медали, потому что они окажутся в числе руководителей «героической борьбы» по
устранению последствий «стихийного» бедствия. Зато местных руководителей лесной
охраны, в том числе и вас, запросто могут наказать за то, что «не предусмотрели, заранее не
подготовились, не приняли своевременных мер»…

— Не удивлюсь…

— До начала лесных пожаров остался, быть может, месяц. В лучшем случае — два. Не
сомневаюсь, что вы все равно ищете и находите какие-то возможности подготовиться к
новому пожароопасному сезону.

— Естественно. Как всегда, хожу, пишу, звоню, прошу в долг. Сибиряки, хоть и труднее с
каждым годом, но пока еще откликаются. А куда им деваться — гореть-то вместе будем.
Конечно, и темпы, и качество подготовки, и объемы запасов совсем не те, что должны быть,
если подходить к проблеме по-умному. Я прошу в долг, обещаю вернуть «как только, так
сразу». Но мне до сих пор не известны ни лимиты, ни сметы. И уж тем более не знаю, когда
хоть какие-то деньги реально поступят на наш счет. Более того, федеральный бюджет до сих
пор не полностью погасил наши реальные затраты даже за прошлый пожароопасный сезон, а
в результате долги наши по зарплате за прошлый год составляют 10 миллионов, по аренде
воздушных судов — 12 миллионов рублей. Вот и представьте, в каких условиях я веду
переговоры о новой аренде самолетов и вертолетов с теми самыми людьми, с которыми и за
прошлый год еще не рассчитался. Спасает лишь то, что все они понимают, если тайга
разгорится по-настоящему, мало никому не покажется.

— Значит, поговорка про жареного петуха не теряет актуальности, несмотря
ни на какие уроки.

— Увы. А петух-то вот он, рядышком, за спиной. Дышит жаром чуть пониже поясницы…