Летопись
страха и крови

Шейла Фицпатрик
"Сталинские крестьяне.
Социальная история Советской
России в 30-е годы: деревня", М.,
РОСПЭН, 2001.

В страшной
истории России были такие периоды,
когда гнет и произвол власти
выплескивался за некий социально
приемлемый уровень и настолько
уродовал жизнь и сознание людей,
что хотя бы относительное
улучшение или стабилизация уже
казались "добрым временем", а
власть, уставшая от кровавого
людоедства, даже становилась, как
бы и "родной". Конец 20-х — начало
30-х гг. действительно стали
"великим переломом" в деревне,
результаты которого сравнимы,
пожалуй, лишь с состоянием Руси
после опричного правления и других
"прелестей" Ивана Грозного.

Даже сам
"отец народов" в моменты
редкой откровенности признался
"заклятому другу" У.Черчиллю,
что переустройство деревни стоило
Советской власти пяти миллионов
жизней. Впрочем, методика сего
подсчета остается неизвестной.
Настоящей истории коллективизации
отечественные ученые так и не
написали, даже спустя десять 4лет
после краха коммунистического
режима над исследователями довлеют
различные идеологические догмы
(этим отличаются и труды наиболее
"продвинутых" специалистов,
например В.П.Данилова, В.З.Дробижева
и др.). В наше время, при отсутствии
идеологической цензуры, очень
сильна самоцензура, опасение не
угадать настроение власть
предержащих!

Американский
исследователь, профессор Шейла
Фицпатрик, давно и плодотворно
работающая над проблемами аграрной
истории советского периода, в 1994 г.
опубликовала обширное
исследование, в оригинале
называющееся "Сопротивление и
подчинение в российской деревне
после коллективизации", теперь
ставшее доступным и российскому
читателю. Прежде всего, это глубоко
аргументированная источниками
работа. Автор дает описание 17
фондов из шести отечественных и
зарубежных архивов, это десятки
описей и тысячи единиц хранения, в
том числе ранее почти не
использованных материалов
"Крестьянской газеты" и
знаменитого "Смоленского
архива" (материалы Западного
обкома ВКП(б), попавшые сначала в
руки фашистов, а затем оказавшиеся
в Соединенных Штатах), а также
региональных архивохранилищ
(например, Государственного архива
Свердловской области). Вкупе с
доброй сотней монографий
отечественных и зарубежных
авторов, источниковая база
исследования
высокопрофессиональна, а выводы
автора подкреплены огромным
корпусом доказательств.

Причем упор
сделан не на официальные
статистические материалы. Их
достоверность в период сталинского
террора весьма сомнительна.
Важнейшим источником является
корреспонденция, содержащая жалобы
колхозников на местное начальство
и односельчан
(активистов-колохозников,
бригадиров, председателей,
стахановцев), доносы на районные и
уездные власти и друг на друга.
Важнейшим источником являются
также ранее строго засекреченные
материалы НКВД, дающие
неприукрашенную картину положения
российской деревни. В связи с этим
автор замечает: "наушничество
являлось укоренившейся традицией в
Советской (и даже досоветской)
России. Рядовых граждан поощряли
сигнализировать вышестоящему
начальству о разложении и
некомпетентности бюрократии
низшего звена: Крестьяне-наушники,
писавшие в газеты, в 20-е гг. получили
название селькоров".

Отнюдь не
морализируя на эту тему,
исследовательница четко выделяет в
этом специфическом корпусе
источников основную мотивацию
доносительства, интерпретируя его,
как форму пассивного сопротивления
крестьянства кровавой ломке
сельского уклада жизни
("стратегия побежденных"). Еще
одним видом пассивного
сопротивления являлись
апокалиптические и
антиправительственные слухи.
"Власти это прекрасно понимали и
тщательное отслеживание ими
разговоров и слухов стало теперь
истинным подарком для историков"
— справедливо замечает автор.
Другими формами пассивного
сопротивления стали плохая работа
в колхозе (сам Сталин называл ее
"итальянкой", т.е.
"итальянской забастовкой"),
"отходничество" — бегство в
город, и многое другое.

Приводимые в
книге свидетельства очевидцев о
происходящем в деревне потрясают
даже знавших реальную обстановку
колективизации и массового
раскулачивания специалистов:
"Под Вязьмой при дележке
имущества, изъятого у кулаков,
одному гражданину достались
кровать и диван; он лег на диван и
говорит: "Поспал поп, теперь
поспим мы:". Когда рабочие из
Иванова раскулачивали одного
мельника, одна работница сняла с
его дочери теплую юбку со словами:
"Довольно тебе ходить в ней, надо
и мне походить: Вообще при
раскулачивании:была установка:
"пей, ешь — это наше:" Автор
убедительно показывает, что так
называемое "раскулачивание",
было практически открытым
мародерством.

Особенно
страшно даже абсолютно
непредубежденному читателю
знакомиться со свидетельствами
сопутствовавших коллективизации
репрессиях против религии: ":в
селе Новоуспенское Западной
области комсомольцы, находившиеся
в различной степени опьянения,
прибыв в церковь, зажгли свечи,
нарядились в поповские облачения и
в церкви открыли танцы: затем вся
компания спустилась в церковный
подвал и, обнаружив там склеп
местной помещичьей семьи, взломала
его. Увидев, что покойники
забальзамированы, подняли жену
бывшего помещика из гроба и
поставили стоять, причем палкой
проткнули живот:" (стр.74).
"Кульминацией антирелигиозного
движения явился:эпизод в Донбассе в
Горловке в декабре 1929 г. Там на
площади были торжественно сожжены
4000 икон, причем на улицах плясала и
веселилась толпа шахтеров,
насчитывавших 15-18 тыс. человек:"
(стр.58). Нынешним деятелям КПРФ,
идейным наследникам
коллективизаторов, много говорящим
о православии, следовало бы
познакомиться с этими
свидетельствами…

Не менее
впечатляющи и приводимые в
монографии свидетельства о
массовом голоде 1932-33 гг., который,
как справедливо указывает
исследовательница, был итогом
борьбы между государством и
крестьянами из-за плана
обязательных зернопоставок. Автор
приводит мнение знаменитого
специалиста по экономике
развивающихся стран Амартья Сена,
что ":голод редко случается
исключительно по причине засухи и
неурожая и редко является
следствием абсолютного дефицита
продуктов питания в стране". В
этот период СССР выполнил все планы
экспортных поставок хлеба.

Советская
власть ответила на массовую гибель
крестьянских тружеников введением
военного прикрытия больших городов
и законом от 7 августа 1932 г., плодом
личного творчества Сталина:
"Лица, виновные в краже зерна из
амбара, колосков с поля или скота,
подлежали высшей мере наказания
(расстрелу) с конфискацией всего
имущества" (стр.88).

Рассматривая
коллективизацию как "второе
издание крепостного права"
исследовательница скрупулезно
анализирует экономическое и
социальное положение практически
всех категорий сельского
населения. Отдельные разделы
посвящены кустарям, единоличникам,
хуторянам, крестьянам-отходникам и
другим наемным работникам. Не менее
подробно рассматривается
внутренняя структура колхозов,
юридические проблемы земельной
собственности, Устав
сельскохозяйственной артели и его
редакции.

Необычайно
интересна органично вошедшая в
монографию более ранняя работа
ученого — исследование параллелей
между отношением крестьян к власти
и колхозам и идеологией знаменитой
лубочной картинки XVIII века "Как
мыши кота хоронили" (образ
Сталина в деревенской молве). В
заключение исследовательница
мудро замечает: "…Что же
удивительного в том, что крестьяне,
когда их призвали сбросить оковы
колхозов и храбро ринуться в новый
мир независимого
капиталистического фермерства,
ответили глухим молчанием:колхоз
пережил советскую систему,
создавшую его, а крепостной
менталитет колхозников сохранился.
Когда Советский Союз наконец
завершил свой земной путь, колхоз и
его проблемы могли бы служить
олицетворением всего советского
общества:инертного, тяжелого на
подъем и пассивно
сопротивляющегося переменам…"
(стр.358). Диагноз тяжелый и обидный,
но не признать его правильность
могут лишь очень упертые и
зашоренные люди.

Олег
ВОРОНИН