"Дед
лапти плел, а я лен трепала"

Татьяна
КОВАЛЬСКАЯ,
"Восточно-Сибирская правда"

Не
тот твой дом, что за окном,
где двор и огород,
а тот, что, памятью храним,
внутри тебя живет.

Да, в том
заповедном далеком мире каждое
бревнышко родное, каждый камушек.
Все словно в старом кино: гармонь
переборами сердце тревожит,
вечерка, и парня подружка уводит…
Там и дома стоят крепкие, огороды
чуть не по гектару, от черемухового
цветения угореть можно. Там —
деревня Машкино, живут деды
Малашины. А сегодня и следа не найти
от деревни и того таежного
крестьянского бытия. Одна Нина
Петровна Ефимова, может быть,
последняя хранительница и
рассказчица, помнит о деревне
своей, смытой совхозной
индустриализацией. У нее память
цепкая, потому как с детства
частушки сочиняет обо всем, что
вокруг, до сих пор на всех
праздниках выступает, дед Петр
Александрович Унжаков с
балалайкой, а она с бойким словцом:

А я лапти
купила, лапоточечки.

С
демократами дошли мы до точечки!

Так что
слушайте, если хотите, как живали в
наших таежных краях "люди
расейские", из-под Новгорода
Великого в начале ХХ века
переселившиеся. Сначала один дед
Малашин с братьями присмотрел
место красивое, ровное, поставили
дома, а потом перебрались их родичи
с семьями, да с Украины поселенцы
обосновались. Народ все работящий,
умелый, красивый…

Нина
Петровна, как с голуметского
маслозавода на пенсию ушла, забаву
себе придумала. Ей одна знакомая
куклу подарила, большую и красивую,
так Нина взялась обшивать
игрушечную "топ-модель". И ведь
наряды получаются, как те песни, что
любит Петровна распевать вечерами
на стихи черемховских авторов, в
местных газетах публикуемые. Песни
протяжные, минорные, а платья у
куклы длинные, с обороками,
кружевами, кринолинами — точь-в
точь как у новгородских барышень
начала прошлого века. Видно, генная
память срабатывает, не иначе.
Родилась-то Нина в Сибири, в
Голуметском районе (тогда Голуметь
была райцентром, большим селом).

— Деревню
нашу Машкину мои деды, Малашины,
построили, — начала Нина Петровна
свой рассказ.

— В тридцатых
годах там колхоз Буденного был,
очень богатый. В нашем доме зерна
всегда большой запас был. Овощей
хватало, свое масло конопляное —
возили обмолоченную коноплю в
Ключи, там маслобойка отжимала
семечки. Помню, очередь из подвод
выстраивалась с вечера, только к
утру доходила. Вкус у того масла с
нынешними растительными не
сравнить, до чего приятный, только
цвет был зеленый.

Участок за
домом — целое поле, восемьдесят
соток. Мы там выращивали лен. С
каким удовольствием сейчас
поработала бы! Вот скосят созревший
лен, уложат — и ждем, чтобы на него
три дождя упали. Потом в снопы
вяжем, сушим и обмолачиваем. Да не
на земле, а на полотне, чтобы
льняные семена собрать, тоже на
масло шли. Молотила деревянные, у
нас вообще все из дерева дедушка
делал: ведра, ушаты, кадушки. Бывало,
идет из лесу, обвешанный, ивовые
прутья для корзин, бересту для
лапоточков, всем внукам (нас у
родителей пятеро было). На все руки
мастером дед наш был. Да и все в
семье. Из конопли обмолоченной, из
стеблей кострыгу выбивали, мяли и
веревки вили, вожжи мастерили.
Мужикам в деревне работы хватало от
зари до зари, и летом, и зимой.

А со льном —
это женская и девчоночья работа.
Вот, значит, высушенные после
обмолота стебли раскладываем в
горячо натопленной баньке.
Собираемся человек пять молодых
девок и всю ночь на мялке
обрабатываем. Там бревно на ножках
с выемкой-лотком, язык деревянный,
ну и такой процесс, что
захватываешь горсть волокон и
протягиваешь сквозь мялку. Летит во
все стороны мякина-кострыга, и
нужно мять до тех пор, пока все
лишнее не отслоится. Из отрепи
пряли для всяких мешков и
хозяйственных дел пряжу. А лен еще
долго обрабатывали: трепали, на
гребях чесали и получали тонкие
нежные волокна. Пряли для льняного
полотна опытные женщины, мама мне
пачеси доверяла, что второй сорт. А
высший на ткацком станке-кроснах
ткали в каждом крестьянском доме.
Чтобы готовая "тканина"
приобрела белоснежность, нужны
свежий чистый снег и ушат с теплой
водой, то есть в баньке. Тканину
складываем гармошкой, замачиваем в
ушате, и бегом на снег, расстилаем.
Вода стечет — опять гармошкой
свернешь и в ушат с водой. Так
несколько раз в день. Выморозится,
выбелится ткань — к весне рубашки,
простыни, полотенца с прошвой, с
вышивкой, с любой отделкой. Красиво
и для тела — на здоровье.

Мы и обувь
носили самодельную. Мужчины
выделывали кожи телят и мастерили
чирки. По дому ходили в лаптях,
очень удобно, легко и гигиенично. А
по двору, по улице ходили в кожаных
чирках. Когда отец в сорок первом
умер, мы с мамой сами выделывали
кожу, тятька мамин помогал.

Война
досталась нам, как никому. Отец не
на фронте погиб, даже там и не был, с
нас все налоги на полную катушку. У
кого в семье были фронтовики, все
поборы вполовину, а у мамы пять
детских ртов, и все отдай: масла 10
кг, картошки — сушили для фронта,
овцу заколешь — мясо и шкуру сдать.
У нас был хороший запас зерна, так в
первый военный год два засека
выгребли, во второй год — еще два. Мы
выживали за счет огорода.
Подсолнухи росли — семечки
продавали и табак возделывали,
задыхались, но сушили, крошили,
потом в печь, напаришь, еще польешь
корой разваренной, для цвету
коричневого. И на противне сушишь.
На базаре табак покупали солдаты,
пришедшие с фронта. И все военные
годы — в работе. Школьниками мы лето
проводили на колхозных полях,
пропалывали руками хлеб, возили на
лошадях зерно и воду колхозникам.
Тогда женщины сеяли вручную,
разбрасывали зерно, а следом
боронили. Трактор у нас уже после
войны появился, мне довелось на
прицепе работать. Вообще стаж у
меня считают с двенадцати лет, а на
самом деле — с девяти.

Колхоз после
победы быстро в силу вошел, через
три года мы уже белый хлеб ели.

Конечно,
после войны нам по
четырнадцать-пятнадцать лет,
девчонки в Машкино красивые жили,
на вечерки к нам приходили парни из
соседней деревни, да из Голумети
тоже. Вот однажды приезжает концерт
самодеятельности из голуметской
школы. Там поет парень чуть меня
постарше, Леня Харитонов. Красиво
так, со свистом. В жизни больше
такого пения не слышала — со
свистом. Ну а я частушки пела, знала
их от мамы, бабушки и вообще сама
придумывала, на ходу. Косы длинные,
сама рыжеватая, маленькая. И этот
Леня меня заприметил. За косы
притянул, пошли с вечерки вместе.
Дружить предлагал. Я говорю: "Ты ж
в Голумети живешь". А он:
"Приходить буду". Но я не
согласилась, его моя подружка для
себя присмотрела.

Много лет
прошло, Леня знаменитым певцом
стал. Узнала я его московский адрес
и письмо написала. Просто о детстве
напомнила, мол, не помнишь, а был
такой случай. И вдруг получаю от
Харитонова из Москвы видеокассету,
он мне отвечает. Мое письмо в руках
держит, читает и говорит: "Как же
не помню, все помню. Спасибо, —
говорит, — что написала, хоть один
человек откликнулся". И дальше
про церковь нашу. Мол, больших денег
нет, но тысяч на пятнадцать церкви
помогу. И вы все помогите…

НА СНИМКЕ:
Нина Петровна и ее "модель".

* * *

Шуточные
частушки от Нины Ефимовой

Выхожу и
начинаю, начинаю городить.

У меня четыре
брата, все ухали родить.

Нынче нету
пятилеток, Русь в развалку топает.

Не рожают
бабы деток, власть ушами хлопает.

Хорошо тому
живется, у кого зарплаты нет,

Им не надо
магазина и не нужен туалет.

Зря, наверно,
проглотила семечко арбуза я.

Видно, с
этого, мой милый, отрастила пузо я!

Если б я
попала в Думу, я бы тоже подралась.

Жириновскому,
понятно, ни за что б не поддалась.

Вымирают
деревеньки, разбежались хутора,

А властям
нашим до феньки, что не пашут
трактора.

На горе стоит
кобыла, слезы капают с дуги.

Под горой
стоит телега, обувает сапоги.

Мой миленок —
феодал, за измену в ухо дал.

Ох,
средневековие, чем дальше, тем
суровее.

Я девчонка
боевая из Иркутской области,

могу отбить,
могу забыть, на все хватает совести.

Мы дожили,
господа, что наши молодки

Не сгорают со
стыда, а горят от водки.

Что в стране
за чертовщина, как посуду, людей
бьют,

Там развита
дедовщина, здесь зарплату не дают.

Кошелек свой
как открою, так я волком и завою.

Волком воет
без рубля пол-России, как и я.

Тракторист,
тракторист, где твоя машина?

Под горой она
стоит, нету керосина.

Я частушки
сочиняю, хоть на курсах не была.

Но пропеть
все не успела, разболелась голова.