Свидание
с Мамырем

Василий
Гинкулов

Люблю я
гостить в теплое время года у
младшей сестры Марии, живущей в
леспромхозовском поселке Мамырь
Братского района. Добираюсь я туда
обычно усть-илимским поездом.

Мамырский
леспромхоз не подчинялся местным
районным властям, считался
самозаготовительным от Ростовской
области, которая своих лесорубов не
обижала, заработки здесь всегда
были очень высокими, снабжение —
превосходное, здесь люди ни в чем
себе не отказывали, ни в самой
калорийной еде, ни в самой дорогой
одежде, бытовой технике или мебели.
В Иркутске, например, многие
мальчишки зачастую воровали или
собирали из хлама велосипеды и
мопеды, в Мамыре же каждый школьник
имел мотоцикл. Типовые
двухквартирные дома из бруса
отапливались от котельной, летом
действовал летний водопровод,
зимой у каждого дома стояла
огромная железная бочка,
машина-водовозка регулярно
заполняла бочки водой. Хозяевам
оставалось только незамедлительно
перетаскать воду в баню или сени,
чтобы жестокий северный мороз не
превратил ее в лед. С
железнодорожной станции всех
приезжавших в Мамырь встречал и
бесплатно доставлял в поселок
автобус, правда, небольшой,
"пазик", людей в него
набивалось как сельдей в бочку, и
полтора километра ехали в тесноте,
но не в обиде, весело, шумно, смех и
говор не прекращался ни на секунду,
чувствовалось, что жизнь здесь
замешана густо, каждый знает
каждого, и всем известно и
интересно все, что происходит в
этом маленьком таежном мирке.

Мария с сыном
Вовкой вначале квартировали в
четвертушке типового дома, то есть
ютились в двух комнатах, позже
получили право на половину точно
такого же по площади дома, где,
кроме довольно большой кухни,
имелись еще три комнаты, веранда,
чулан, а во дворе — баня, теплица,
два дровяника.

Вот так
мирно, сытно, вольготно, гладко
катились дни и годы в
благословенном Мамыре, и казалось,
что ничто никогда не нарушит прочно
сложившегося благополучия. Однако
же пресловутая либерализация цен
1992 года и внезапно наступившая
эпоха рыночных отношений все
перевернула вверх тормашками
сильней и страшней самого
жестокого урагана. Леспромхоз в
одночасье стал нерентабельным,
некоторое время он корчился в
конвульсиях, пока паралич не добил
его окончательно. Народ стал
разбегаться кто куда, прежде всего,
конечно, в Братск, до которого
полтора часа езды на электричке.
Огромный город со множеством
всевозможных крупных промышленных
предприятий хотя и претерпел
потрясения от нагрянувшего дикого
капитализма, однако запросто
удовлетворял ищущих заработка.
Молодые мамырцы устроились
охранниками в банки и офисы
коммерческих фирм. Многие
ростовчане потянулись на родину, ну
а сибиряки не гнушались любой
работенкой в Братске, живя в
общежитиях и наведываясь домой на
выходные, иные ежедневно ездили
туда-сюда на пригородных
электричках.

Чтобы
компенсировать враз упавший
материальный достаток, люди срочно
стали обзаводиться всевозможной
живностью. Я был удивлен, когда
приехал попроведать Марию в 1994 году
и увидел на улицах поселка коров,
телят, коз, гусей. На оставшейся от
развалившегося леспромхоза
технике мужики распахали на
широкой просеке высоковольтки
землю, посадили побольше картошки и
выкармливали стада свиней, мясо и
сами ели, и продавали.

Из-за
элементарного безденежья я не был у
Марии пять лет. Ну в самом деле,
разве съездишь в гости за полтысячи
километров, если для этого придется
потратить всю месячную пенсию? Но
вот я все-таки выбрался в начале
октября, когда в северных районах
уже выпал снег. Меня неприятно
озадачило, что на станции Мамырь
никто, кроме меня, не вышел из
поезда. Поблагодарив проводницу, я
направился к аккуратному каменному
зданьицу вокзала, чтобы сразу
приобрести билет в обратный путь,
но он оказался на замке. "Странно!
Куда же делась кассирша? На обед
ушла? Но как же быть отъезжающим? —
размышлял я. — Нет, что-то тут не
то!"

В поселок шел
не окружной дорогой, а напрямик,
через заболоченную тайгу по
дощатому тротуару. Никто не попался
мне навстречу, и я уже шагаю по
первой улице поселка. Погода
отличная, солнечная, мороз
пустяковый, легонький, не леденит —
бодрит. Почему же так тихо, как-то
мертвенно- тихо в поселке? Ну
совершенно никаких звуков, ни
рокота моторов, ни людских голосов,
ни лая собак. Когда я в первый раз
(это произошло лет двадцать назад)
приехал сюда, то по улице
страшновато было пройти, свора
собак загнала меня на штабель
пиломатериалов, поэтому и ныне я на
всякий случай вооружился суковатой
палкой, но, по-видимому, зря.
Попались, правда, на дороге две
собачонки, тощие, унылые, они
позволили мне пройти мимо, должно
быть, от голода у них не было сил
облаивать и кусать прохожих.
Некоторые дома, догадывался я,
пустуют.

Мария уже
отвела уроки в школе и тотчас
принялась потчевать меня
разносолами и жареным-пареным.
Сестра хозяйственная: во дворе
огуречный парник, две большие
теплицы, веранда завалена капустой,
в подполье полный сусек картошки.
Хлеб у нее тоже свой, выпекает его
за неимением русской печи в топке
обычной плиты в стандартных
железных формах, получается,
уверяет она, в два раза дешевле
купленного в магазине. Держала они
и свиней, и бройлерных петушков до
сотни штук выращивала, теперь же
ограничивается пятью-шестью
курами-несушками из-за дороговизны
комбикорма. Захирело в Мамыре
животноводство!..

Переписка
между нами не прерывалась никогда в
течение всей нашей долгой жизни, да
не от случая к случаю, а
интенсивная, на каждое подробное
письмо тотчас следует ответ. И
все-таки при встрече нам так много
нужно сказать друг другу, что мы,
бывало, особенно в первый день, ну
никак не можем наговориться. А в
этот раз после долгой разлуки тем
более хочется насладиться вволю
разговорами и воспоминаниями.
Однако наши речи то и дело
прерывают непрошеные гости. В
городе родственники и друзья редко
обеспокоят, предпочитают общаться
по телефону, здесь же, в глубинке, по
неистребимым патриархальным
канонам человеческого
общежительства люди как-то
свободно, не страшась досадить,
отвлечь от важных дел, наведываются
что-то спросить, сообщить,
попросить, угостить или
просто-напросто поговорить "за
жизнь". Зашла сослуживица сестры
Светлана Решетник, медлительная,
невозмутимая, флегматичная
толстушка с задумчивой певучей
речью, по темпераменту полная
противоположность стремительной,
огнеметной Марии. Я вскочил, обнял и
поцеловал Светлану. Дружба наша с
семьей Решетников такова, что мы с
давних пор считаем их
родственниками.

По традиции
Мария должна была пригласить
Решетников в гости, отпраздновать
встречу с братом, ныне же
предстояло отметить ее 60-летие (как
кстати угадал я приехать!), и решили
собраться у Светланы на новой
квартире, совершенно якобы
министерской. Уезжающие продавали
квартиры по чисто символическим
ценам.

А еще
заходила на минутку ученица Марии,
потом соседка Кузнецова, потом
ввалился Иван Петрович Бублик,
фамилия которого как нельзя более
соответствовала его комплекции:
низкорослый, широкоплечий,
круглоголовый, пузатенький, а
неизменная улыбочка делала его
загорелую физиономию совершенно
бубликовой, то есть круглой,
благополучной, похожей на мордочку
байкальского тюленя. Иван Петрович
и его жена Рая были неизлечимо
влюблены в Марию, нашего папашу, уже
покойного, в меня, в брата Георгия,
который подолгу и часто гостил в
Мамыре у Марии.

Развалясь,
почти лежа в широком мягком кресле,
Бублик несколько часов подряд
разглагольствовал обо всем на
свете, главное же, что больше всего
занимало его, — переезд Марии в
Братск в благоустроенную
двухкомнатную квартиру на краю
города стоимостью всего-то 12 тысяч
рублей, которую подыскала Рая. Она
уже два года назад перебралась туда
на постоянное жительство (Иван
Петрович все еще ошивался здесь), но
никак не могла обойтись без Марии и
потому прилагала титанические
усилия, чтобы перетащить ее поближе
к себе.

Решетники и
Бублики, вопреки пословице,
утверждающей, что друзья моих
друзей и мне друзья, между собою не
контачили, напротив, можно было
догадываться, что и тех и других
снедала тщательно скрываемая
ревность. А возможно, их взаимная
отчужденность объяснялась разным
статусом этих семей: Бублик —
типичный работяга, он наверняка за
год не прочитывал и одной книги, у
Решетников же приличная
библиотека, Андрей Яковлевич
обладал изрядной эрудицией,
несколько лет работал в школе
преподавателем, да и внешне они
были убийственно непохожи:
Решетник — статный красавец,
богатырь, Геркулес, его
рокочуще-грохочущий смех,
сопровождаемый ослепительнейшей
улыбкой, говорил о широте и
щедрости натуры, одним словом,
обаятельнейшая, незаурядная
личность. Поставить их рядом
значило бы безжалостно осмеять,
унизить коротышку Бублика.

Иван
Петрович ушел в десять часов, а мы с
Марией бодрствовали до полуночи,
благо, телевизор барахлил и не
мешал нам разговаривать. Я
поинтересовался, как дела у ее
Вовки, который вот уже два года как
завел свое дело — заготавливал и
продавал лес. Мария, смеясь,
поведала, что живет он постоянно в
соседнем поселке, в Речушке, не
Братского, а Усть-Илимского района,
ничего не зарабатывает, а жена Анна
с дочерью в Братске, не видит мужа
неделями и сама себя обеспечивает.

— Ты знаешь,
Вася, — вдруг вспомнила сестра, —
папа как-то сказал, что он
дворянского происхождения. Я не
поверила, думала, блажит,
выдумывает, но после его смерти
нашла, да, к сожалению, не сохранила
документ, подтверждающий это.
Забавно? При советской власти таким
родством не хвастались, вот он и
молчал.

— Вот это
новость! Просто поразительно! —
удивился я. — Уж мне-то мог бы
сказать по секрету. М-да… Слушай, а
может, отнюдь не случайно его отец
служил экономом в Иркутском
дворянском собрании? На такую
важную должность кого попало не
поставили бы.

— Пожалуй,
что так и есть. Благородство крови
тогда ценили.

На другой
день, еще не успели мы позавтракать,
прибыл Вовка. Высокий, полнолицый,
он широким хозяйским шагом
приблизился к обеденному столу и
стал выкладывать из рюкзака
гостинцы: крупный кус масла в
целлофане, замороженный блок мяса,
две бутылки хорошего вина, хлеб,
консервы. Узнав, что я намерен
сходить на могилку отца, вызвался
составить мне компанию.

По дороге на
кладбище племянник рассказывает о
своей предпринимательской
деятельности, сетует, что мало
честных людей, кругом мошенники,
жулики, только моргни — моментом
вывернут карманы. Отправил два
вагона пиломатериала в
Ставропольский край и сам туда
следом мотанул. Но тамошние дельцы
доски из одного вагона успели
разгрузить, спрятать, а ему
предъявили чье-то гнилье.
Облапошили, недоплатили. Был
случай, три вагона даром уплыли по
причине неправильно оформленных
документов.

Сворачиваем
с дороги, по мелкому раннезимнему
снежку подходим к знакомой могиле.

— Ну,
здравствуй, папаня, — сняв шапку,
промолвил я, открыл дверку
низенькой железной ограды, прошел
внутрь, почитал шепотом молитвы,
сел на скамейку, взглянул на
изображение отца на эмали, ничуть
не поблекшее за десятилетие. — А
что, вроде бы шире ограда стала?

— А как же,
как же! — воскликнул Вова. — В
прошлом году мы с дружками тут
хорошо поработали. Пол деревянный
настлали, видишь? И саму могилу
обиходили, и ограду переделали. Как
же не позаботиться? Меня фактически
дед вырастил. Я вот задним числом
думаю: если б дольше пожил он, я бы
больше перенял от его мудрости.
Умница был дед, что говорить,
добрейшей души человек.

По правде
говоря, не ожидал я от своего не
всегда деликатного племяша таких
слов, такой неподдельно сердечной
благодарности к ушедшему в мир иной
старому педагогу, 33 года
потрудившемуся на ниве народного
просвещения, у которого все мы,
пятеро его детей, учились в разные
годы в разных школах и классах
русскому языку и литературе, а
потом пошли по его стопам, все,
кроме старшей сестры Анны, стали
педагогами.

— Да,
благородный был человек, настоящий
интеллигент! — подтвердил я и
вспомнил разговор с Марией о наших
дворянских родовых корнях.

Мы надолго
примолкли. Я вспоминал, каким
непревзойденным ходоком был отец и
в молодости (на свидание с матерью,
когда она была его невестой, он
бегал за 28 верст!), и в зрелые годы.
Даже в старости, по выходе на
пенсию, он наравне с нами до 75 лет
ходил в тайгу, набирал и выносил
двухведерный горбовик ягод. Он и
позже ни от кого не отстал бы, да
проклятые шпоры на пятках замучили.
До 85 лет не носил очков, а когда его
парализовало в возрасте 94 лет,
отказался от пищи и воды, буду, мол,
помирать. Мы с братом тотчас по
вызову Марии приехали и с горечью
наблюдали за агонией добровольно
умирающего на наших глазах отца.
Сжигаемый огнем жажды, пребывал в
полузабытьи, с закрытыми глазами,
но он не позволял напоить себя:
здоровой рукой яростно вышибал
поднесенную ко рту ложку. Чтобы
сменить под больным простыни, мне
нужно было перенести его на другую
кровать, но отец инстинктивно
схватился здоровой рукой за спинку
кровати, я попытался разжать его
пальцы, но не тут-то было! Даже в
предсмертные часы его хватка была
совершенно железной! Умер он на
шестые сутки, а дольше пяти суток
без воды самый крепкий организм не
выдерживает. Какая
сверхчеловеческая выдержка, какая
могучая сила воли, а мы считали
всегда его мягкохарактерным!..

На другой
день в воскресенье утром Володя
уехал: дела. А в полдень мы с Марией
направились к Решетникам. На весьма
обширном дворе располагались две
теплицы, помидорная поражала
размерами: 15 метров в длину и 6
метров в ширину. В этом поместье
имелись и дровяники, и баня, и гараж,
правда, дощатый, самое же главное,
по словам хозяйки, ради чего не
поскупились выложить пять тысяч
рубликов и приобрести все прочее, —
колодец. Дело в том, что после того
как развалился леспромхоз и
прекратилось централизованное
снабжение водой, многие работящие
умельцы вырыли во дворах колодцы.

Андрей
Яковлевич, громогласный, веселый,
душа и заглавная фигура
праздничных застолий, был, к
сожалению, в отъезде: он работал
лесорубом вахтовым методом где-то
далеко, полмесяца в лесу, полмесяца
дома, зарабатывал отлично, от 10 до 12
тысяч. Без него поздравления
имениннице звучали непростительно
обыденно. Тихо-мирно небольшой
компанией пообедали почему-то не в
доме, а на летней кухне, что,
разумеется, умаляло юбилейное
празднество.

Потом
перешли в дом, действительно
прямо-таки министерский,
просторный, богато обставленный,
ухоженный, отапливаемый двумя
печами. Устав от телевизора,
обсуждали поселковые новости, живо
напоминающие криминальные рубрики
в газетах.

С горьким
смехом поведали мне, что так
называемые "металлисты" и
здесь не дремлют. Это школьники или
только что окончившие школу.
Отморозки не обходят стороной
усадьбы своих учителей, волокут на
сдачу алюминиевую посуду и вообще
все медное и алюминиевое, что
попадется под руку. В прошлом году
воры взломали сейф в кассе вокзала,
похитили шесть тысяч рублей.
Железнодорожное начальство
повелело штатную единицу кассира
сократить, а вокзал навсегда
закрыть. Теперь отъезжающим
приходится в ожидании электрички
мерзнуть на открытом перроне, а
чтобы сесть на междугородный поезд,
надо ехать в Братск.

— Только на
школе и держится поселок, —
объясняли мне, — 150 учащихся — это не
шутка. Если б не директор наш, вряд
ли удержались бы на плаву. Умеет
Иван Тимофеевич поставить себя
перед районным начальством, умеет
выбить фонды. Так что грех
жаловаться, могло быть и хуже.
Ничего, дрейфуем потихоньку. Бог
даст, доживем до лучших времен.

Три дня я
гостил у Марии. В свободный от
уроков день она проводила меня в
Братск, где мы вначале купили билет
до Иркутска, а потом встретились с
сестрой Любой у нее на квартире и с
Раей Бублик, пухленькой,
кругленькой беляночкой-щебетухой.
Нас ждали, но пробыли мы там
буквально два часа, что вызвало
обостренное переживание
сладостных мгновений родственного
общения, когда так и подмывает
обняться, расцеловаться,
прослезиться. Экзальтированной
теплой компанией женщины проводили
меня на усть-илимский поезд.

Я всегда
старался при расставании с
дорогими моему сердцу людьми
упростить этот ритуал, не
затягивать в сущности трагического
момента в жизни человека. Я и в этот
раз простился в сестрами
буднично-просто, словно с живущими
где-то недалеко, в соседнем
микрорайоне, когда же вошел в вагон
и увидел их в окно, сердце заныло,
защемило от жалости к ним. У Любы
вместо щек прямо-таки черные
впадины, сестры ежедневно, ежечасно
напичкивают себя таблетками,
фактически стоят на краю могилы и
совершенно спокойно говорят, что
жизнь висит на волоске и может
оборваться в любую минуту.

В чем же
высший смысл прожитой жизни? Не зря
же мы пришли в этот мир? И в чем, как
не в уповании на Провидение, можно
обрести успокоение?