Наедине
с бедой остаются матери наркоманов

В семейном
фотоальбоме Ирины Даниленковой
хранятся нетленными счастливые
моменты прошлого. Не такого уж
далекого прошлого. Почти
вчерашнего. Совсем молодая Ирина
держит на коленях маленькую
Танюшку, глазастую, хорошенькую,
похожую на Аленку с шоколадного
фантика. Рядом к маминому боку
жмется старший, Василек, со
взъерошенной белобрысой макушкой.
Все трое радостно улыбаются.
Черно-белый любительский снимок
кажется ярким и солнечным. У Ирины
сегодняшней такое чувство, словно
этот кадр подброшен ей из чьей-то
совсем чужой, незнакомой жизни.
Подброшен как издевка в ее
молчаливый несогретый дом.

Дом и впрямь
онемевший. Будто притихший в
ожидании непоправимого несчастья.
Заботливо оберегаемый уют точно
беспомощный грим на неживом лице. В
жестоком плену одиночества Ирина
чувствует, что все-таки не одна.
Вместе с нею осиротевший дом
населяет почти осязаемая, и днем и
ночью неусыпная тревога. Вместе с
хозяйкой напряженно ждет стука в
дверь. Вот-вот он раздастся, сухой
царапиной полоснув тишину. Ирина
откроет. И за порогом встретят ее
лица детей. Неузнаваемые от
изнеможения и отчаяния,
потемневшие от скитаний, страшно
помеченные печатью тлена. Они будут
стоять, прижавшись друг к другу, как
два затравленных волчонка, которых
безжалостный голод вынудил
приблизиться к человеческому
жилью. И в их замутненных глазах
мать не увидит ничего, кроме
подозрительного ожидания подачки.

…Василий
начал колоться три года назад.
Родившийся с легкой формой
олигофрении, он всегда неохотно
слушался старших, трудно учился.
Чем старше мальчик становился, тем
сильнее говорила в нем нелюбовь к
школьной парте. Стремительная
"карьера" прогульщика быстро
привела в компанию потерявшихся
подростков, сделала легкой добычей
героина. К и без того темной
репутации проблемного ученика
добавилась лихая слава
гардеробного вора. Не раз и не два
Вася попадался в школе как
похититель чужого. Однажды его
настигли закапывающим в сугроб
добротную куртку одноклассника. В
последнее время это почти не
случается: "засвеченная"
территория.

Таня села на
иглу год назад. Матери она говорит,
что попробовала с подружками. Но
Ирина не верит. Она почти убеждена,
что это Василий нарочно
пристрастил сестру к наркотику,
чтобы заполучить неподсудного
сообщника в кражах. Ему тогда как
раз исполнилось четырнадцать. И
лазить в чужие квартиры самому
стало небезопасно.

Криминальный
дуэт брата и сестры оказался
активным и циничным. Не убереглись
от него даже самые близкие люди, от
которых ребята немало видели добра.
Парочка иглопоклонников обчистила
семью паренька, с которым крепко
дружил старший, обворовала
квартиру родной тетки, долгие годы
помогавшей разведенной Ирине в
одиночку поднимать детей. Теперь
Ирина Борисовна утратила добрые
отношения с сестрой, стыдится
встретиться с родителями
сынишкиного приятеля. Да и соседям
в глаза смотреть нелегко. Все знают
о ее беде. А может, ее сын и дочка уже
успели наказать и кого-то из них:
украли, ограбили, оскорбили?

Уже не месяц
и не два 15-летний Василий и 12-летняя
Таня ведут войну с миром людей. И
прежде всего с матерью. Она — их
главный враг, ведь именно она
упрямее всех мешает вольно лететь в
бездну, открывшую им смертоносные
объятия. Надрывая свое сердце, мать
изо всех сил борется с беспощадной
соперницей. Она умоляет одуматься и
грозит навсегда отлучить от дома,
наказывает и спасает. Спасает даже
против воли. Ищет в лабиринте чужих
дворов, запирает под ключ.
Заклинает выбрать жизнь, а не
смерть, не в силах отречься от
надежды. Но что она может в
одиночку?

В январе,
когда отлучки детей из дома стали
слишком затягиваться, Ирина
обратилась в милицию, подала на них
в розыск. Надеялась, что люди в
погонах без труда вычислят
заблудших овечек в злачных
притонах Третьего поселка ГЭС,
конвоируют домой. Будет беглецам
наука. Ждать ей пришлось долго.
Месяца через полтора ее вызвали в
детский приемник-распределитель,
куда Таня и Вася попали попутно с
другими бродяжками. Трепета перед
"органами" у них уже нет.
Маленьких гастролеров хорошо знают
блюстители порядка. У них богатый
опыт общения с комиссиями по делам
несовершеннолетних. Они даже
снискали печальную популярность,
попав на экраны местного
телевидения, сподобившись дать
интервью во время рейдовой облавы.
Когда волонтеры от общественности
пытаются вступать с ними в
душеспасительные диалоги, Вася,
бывает, проявляет признаки
смущения и неуклюжей виноватости,
которые, видимо, быстро забываются
от первого же глотка уличной
романтики. Таня же пугает
собеседников непробиваемой броней
бесстыдства и едва сдерживаемой
враждебности. С матерью они вообще
не церемонятся. Когда нужно
отогреться после холодных
подвалов, отъесться с голодухи,
отмыться ото вшей и приглядеть в
доме, что плохо лежит, ребята не
скупятся на мольбы о прощении, на
клятвы забыть про шприц, не трогать
и нитки без спроса. Этот хорошо
отработанный репертуар приносит им
гарантированный выигрыш. Ирина не
может их прогнать. Всякий раз она
пускает их под кров и всякий раз
верит, что кошмар позади. Но всякий
раз напрасно. Дети снова уходят, не
забыв унести что-нибудь, что
годится на продажу. Однажды это
были только что повешенные на окна
новые нарядные шторы. Совсем
недавно — ненадеванная модная
куртка. Мать купила ее себе на
весну. Думала уберечь: скитальцы
дома не жили, а замки она поменяла.
Но маленькие похитители проникли
все же в квартиру, раскурочив
дверную притолоку соседским
топором. И, взяв мамину обновку,
постарались (о, простодушные
хитрецы!) ничего в квартире не
потревожить, даже кружку ни одну не
переставили с места на место. Будто
не догадаться, кто уже не впервой
поживился в отсутствие хозяйки, с
каждым разом все больше опустошая
маленькое жилье. Ирина работает на
стройке. Копейка достается нелегко,
но домовитая женщина всегда
старалась, чтобы дома царили уют и
достаток. Горько смотреть ей
теперь, как разоряют жестокие
кукушата ее очаг. Пустеют
зеркальные полки в серванте,
перекладины в шкафу.

А самое
страшное, что пустеет сердце. Оно
словно покрывается коркой боли. А
потом необратимо мертвеет.

— Мне
кажется, оно уж выболело у меня все
на нет. Ничего я уже не чувствую, ни
во что не верю, ничего от жизни не
жду, кроме еще худших бед, — говорит
измученная женщина. — Куда только
не обращалась, какие только пороги
не обивала. Инспекторам нашим в
комиссии по делам
несовершеннолетних я уже, наверное,
во сне могу присниться. Милиция вся
меня знает. У наркологов в
областном психодиспансере я была.
Пробовала положить детей на
лечение. Уговорила кое-как, собрала
все необходимое. Повезла их в
больницу. А они у дверей диспансера
бросили меня, обозвали всякими
грязными словами и убежали. И
осталась я со своими сумками и
слезами посреди города. На
Красноармейскую в центр
психологической помощи тоже
обращалась. Все мне сочувствуют, а
помочь не могут. Ведь чтобы дети
лечились, они должны этого сами
захотеть. Заставить их никто не
может. В ИДН мне говорят: у вас один
шанс на просвет — если Васю посадят
за воровство. Рано или поздно он
попадется. А пока ни одного дела на
него не заведено, никто его
изолировать не может. Хорошенькие
перспективы, да? Шанс на просвет. На
какой просвет? На то, что я от него
"отдохну"? Есть еще один: ждать,
когда ребятишки "посинеют".
Это разве выход? Ведь вы поймите, о
том, чтобы их спасать, даже речь
никто не ведет. Годы идут, протоколы
разные о них пишутся, в папки
складываются. А реального-то ничего
не происходит. Мои дети, совсем
маленькие еще, погибают у всех на
глазах. И разве они — единственные?
Лет через десять вся страна будет
от этой отравы волком выть. То, что
мы видим сегодня — это только
начало. Дальше катастрофа. Спасать
надо не просто моих Васю и Таню.
Спасать надо всех нас. Надо таких
ребятишек просто насильно
изолировать и принудительно
лечить, заставлять учиться,
работать. Ведь они не умрут в
одиночку. Мы все с ними в связке.
Разве это не понятно? Мне, простой
женщине, понятно и очевидно. Почему
же государство бездействует?

Ирина
Борисовна смотрит на меня с
непонимающей беззащитностью. И мне
нечем ее успокоить. Она спрашивает:
"Ну и что, если вы напишете про
нас? Что от этого изменится?" У
меня нет ответа на этот вопрос. Я
лишь могу пообещать ей, что в
публикации изменю ее и детей имена
и фамилию. И выполнить обещание. Не
только потому, что сострадаю своей
героине и не хочу лишний раз
навлекать на нее косые взгляды. Но
еще и потому, что печальная история
Ирины сегодня становится типичной.
Сколько семей теряют свое
потомство в огне необъявленной
героиновой экспансии против
России. И нет щита, который прикрыл
бы от этого огня. Нет
мобилизованного фронта обороны
перед лицом беспощадной опасности.
В словах всех чиновников и
общественных функционеров, с кем
мне довелось обсуждать драму семьи
Даниленковых, сквозит полная
безнадежность. Поэтому я и не
ссылаюсь на них. Не привожу даже
сведений, в каком округе нашего
города живут участники этой драмы.
У них даже не десятки, а сотни
двойников.

Я прощаюсь с
Ириной. Она остается одна. Остается
мучительно ждать, когда постучат в
запертую дверь. Может, это в
очередной раз придут дети. Все
более чужие и жестокие. А может,
придут посторонние люди. С
чудовищной вестью, что ждать больше
некого.

Марина
РЫБАК