Дайте,
пожалуйста, им шанс!

Прежде чем
вы начнете читать письмо Марины
Николаевны Хамархановой, которое
она принесла в редакцию как отклик
на мой материал "Девушка
и смерть" ("ВСП" от 1
марта текущего года), всмотритесь в
эти фотографии. Два малыша и
женщина-врач с третьим на руках. Из
них только одного помилует рок,
оставив в живых. Два других не
сегодня завтра уйдут; собственно,
уже уходят, слабея с каждым часом. И
заведующая пятым детским
отделением городской инфекционной
больницы Александра Антоновна
Деняк, прижавшая к себе дитя щека к
щеке, никак не может отменить
приговор. В ее силах накануне
неизбежности лишь отдать ему свою
душевную боль, бесстрашие своих
добрых рук, чтобы в последние часы
не было так одиноко и холодно.

Эти
фотографии Марина Николаевна
Хамарханова, социальный работник
Иркутской городской инфекционной
больницы, принесла вместе с
письмом: отказные дети, появившиеся
на свет с проклятьем ВИЧ-инфекции.
Ее мучает, что они, вынужденные
дожидаться своего срока в
больничной палате (кому умереть, а
кому по исполнении трех лет, если
анализ крови на ВИЧ сменится на
отрицательный, перейти в дом
малютки), как Маугли, государству не
нужны. Это "нетерпение сердца"
и привело ее, эколога по призванию и
образованию, натуру деятельную и
неуемную, в инфекционную больницу,
где, если честно, и должности-то
такой —"социальный работник"—
в штатном расписании нет. Приняли
на ставку не то санитарки, не то
уборщицы. Слава Богу, на хлебе
Марина Николаевна не экономит, так
что, как она говорит, "деньги эти
для меня символические, чтобы хотя
бы дорогу от дома до больницы было
чем оправдать". Что же касается
ее обязанностей, то и они скорее
продиктованы зовом чувств, нежели
должностной инструкцией. Однажды в
разговоре кто-то, шибко уверенный в
своем будущем и в себе самом,
вскользь обронил как само собою
разумеющееся: всех этих спидовых
детей расстреливать сразу нужно,
чтобы заразу не сеяли. Так вот, все,
что Марина Николаевна делает, она
совершает назло тому глупцу,
считающему себя заговоренным от
горя. Как бы ведет с ним постоянный
спор. Потому что их всех, маленьких
узников больничной палаты, а не
только этих троих, чьи фотографии
перед вами, она "пропустила через
себя", балуя по возможности,
"чтобы у каждого в подсознании
осталось, что и он когда-то для
кого-то был солнышком и
рыбонькой". Купила им кассету.
"Утро в деревне" называется:
"чтобы они услышали, как мычат
коровы, кудахчут куры и хрюкают
поросята; большинству из них в
жизни услышать такое не
приведется…"

Вообще-то
до ее прихода в редакцию, до ее
письма, которое вы сейчас прочтете,
я считала, что очерк "Девушка и
смерть" касается специальной,
медицинской проблемы: насколько
бывает объективна диагностика
ВИЧ-инфекции; не есть ли СПИД, это
чудовище, подминающее под себя
миллионы судеб, трагической
мистификацией двадцатого века?
Тема милосердия к его жертвам, как
мне казалось, звучала приглушенно,
словно под сурдинку. Но если это
оказалось не так, если нравственный
мотив поглотил собой узко
специальный, я присоединяюсь к
голосу Марины Николаевны
Хамархановой: дайте шанс даже самым
маленьким на достойную жизнь или
достойную смерть. Пожалуйста, дайте
им шанс!

Элла
Климова,
отдел писем "Восточно-Сибирской
правды".

ххх
ххх ххх

Уважаемая
редакция! Сегодня в пятом детском
отделении Иркутской инфекционной
больницы 16 брошенных (отказных)
ВИЧ-инфицированных детей. Прямо из
роддома, где делается первый в их
жизни анализ крови на ВИЧ, малыши
попадают сюда, если анализ
положительный. И до трех лет над
ними дамокловым мечом будет висеть
огромный знак вопроса: возможно,
последующие анализы крови окажутся
благополучными, ребенок как бы
изживет заразу, полученную от
больной матери; а, возможно, кровь
останется пораженной, и тут уж
пощады ждать не приходится — малыш
обречен. Вот и из этих шестнадцати у
половины анализ на ВИЧ
положительный, а у половины —
отрицательный. Но все они появились
на свет без вины виноватыми, у всех
нет родителей, и всем им до трех лет
предстоит жить в больничной палате.
Может ли быть несправедливость
горше такой? Но пристроить их
некуда, и они не видят никого, кроме
нескольких детских врачей и
сестричек, ухаживающих за ними. За
время, что работаю здесь, я
заметила: малыши, которым
посчастливилось родиться без
клейма ВИЧ, имеющие мам, попав в
больницу, заливаются плачем при
виде доктора в белом халате. И это
нормально. "Наши" ребятишки в
подобных обстоятельствах не плачут
никогда, потому что они никогда не
видели взрослых, одетых иначе.
Белый халат не вызывает у них ни
страха, ни протеста. Они уверены в
том, что весь окружающий мир: и
кроватки, и стены палаты, и люди —
все окрашено в один белый цвет. Но
ведь так не должно быть! Они не
должны дышать только больничным
воздухом — сколько даст им Бог, они
должны развиваться, как их более
счастливые сверстники. Иметь
игрушки, слушать сказки, видеть
картинки в книжках.

Мне
доводилось бывать в Германии. Я
видела, как социально защищены там
ВИЧ-инфицированные. И взрослые, и
дети. И те, кто еще может себя
обслужить, и те, кто уже не может. Я
думаю, что в публикации "Девушка
и смерть" Эллы Климовой затронут,
острые проблемы — о нашем
восприятии СПИДа; об унижении, к
которому мы приговариваем
ВИЧ-инфицированных. Будь
по-другому, имели бы мы сейчас
столько крошечных отказников,
пристроить которых просто некуда?
Если бы наше общество отрешилось от
брезгливости по отношению к
ВИЧ-инфицированным, изменило бы к
ним отношение, уразумев, что так
просто, за здорово живешь,
заразиться невозможно, меньше было
бы отказных малышей; многие бы
женщины не лишили себя сами
материнства. Правильно замечено в
публикации: средневековье живет в
нас, и победить его трудно, как сам
СПИД. А страх и невежество рождают
жестокость, от которой прежде всего
страдают дети.

Еще одно мое
наблюдение. Раньше больничные
сестрички всячески скрывали, где и
с кем они работают; натягивали на
руки по две пары резиновых
перчаток. Но чем дольше приходится
общаться с "нашими" малышами,
тем меньше страха. Должно было
пройти какое-то время, чтобы мы все
осознали: "наши" малыши не
опасны. Они только очень несчастны,
но о несчастье своем не
подозревают.

Я мысленно
разделила маленьких наших
отказников на группы. В первый
"призыв" попали родившиеся
полтора — два года спустя после
первого взрыва ВИЧ-инфекции в
Иркутске. Во втором "призыве" —
пятимесячные груднички, так и не
познавшие вкуса материнского
молока; в Иркутском роддоме сейчас
крохи третьего "призыва", чья
кровь поражена ВИЧ, чьи матери
сбежали. И им тоже, скорее всего,
предстоит дорога к нам в отделение
инфекционной больницы, живущее
своими тревогами, печалями и, как
это ни странно звучит, радостями.
Вот, к примеру, в одном из лагерей,
"на зоне", соорудили большой
просторный манеж и маленькие
стульчики для "наших". Денег за
работу не взяли. Чем не радость? Или
масложиркомбинат подбросил
продукты и детскую одежонку — тоже
радость. Или пришли к "нашим"
малышам волонтеры из
благотворительной международной
организации "Каритас" да еще
католические монахини-сестры,
бескорыстно помогающие в уходе. Все
это — радость. Но если по самому
большому счету, то государство
наше, имеющее множество
всевозможных институтов,
призванных защищать интересы
детей: и отделы по борьбе с
беспризорностью, и попечительские
советы, и всяческие организации по
работе с несовершеннолетними, —
бессильно перед трагедией,
поселившейся в стенах детской
инфекционной больницы. Впрочем, я
уверена — не только иркутской. Для
отказных ВИЧ-инфицированных
малышей ничего, кроме больничных
палат не предусмотрено. Ни крыши,
под которой они могли бы сколько
даст им Бог жить и развиваться. Ни
стен хосписа, в которых им было бы
не больно и не страшно умирать. Они
оказались отверженными нашим
обществом, не имеющими никаких прав
даже на самый крохотный шанс.

Марина
Николаевна Хамарханова,
социальный работник
Иркутской инфекционной больницы.