И Томины глаза... как страшный сон
И
Томины глаза… как страшный сон
Я
ленинградка, и с гордостью ношу это
звание, как награду. Когда началась
блокада города, мне было всего
девять лет. Мама и папа работали на
военных заводах, были на
казарменном положении. Им только
раз в десять дней разрешалось
приходить домой, чтобы поделиться
едой с живыми и похоронить мертвых.
Жила я с
тетей Тамарой. Не жили, а выживали,
как могли. В буржуйке сожгли все,
что можно было — мебель, книги,
летнюю одежду. Не было ни света, ни
воды. Одна за другой пустели
квартиры — соседи умирали от
болезней, голода и холода. В городе
не осталось ни собак, ни кошек, ни
даже крыс. Люди падали прямо на
улицах и замерзали. Отец мой умер от
дистрофии. Сейчас я понимаю, что
мама и тетя Тамара подкармливали
меня, отдавая последние крошки
пайка.
И вот однажды
тетя Тамара пошла за водой и не
вернулась. Я прождала ее до
следующего утра и пошла искать к
той проруби, из которой мы обычно
приносили воду. Шла долго, сил не
было. Вокруг никого, одни трупы.
Подхожу к проруби, а там — лед. И изо
льда смотрят на меня Тамарины
глаза… Случайно она упала в воду
или решила уйти сама из жизни? Глава
ее и по сей день даже во сне не дают
ответа.
Осталась я
одна в огромном доме, среди пустых
квартир и трупов. Как выбирались с
мамой из города, не помню. А наш
пустой дом стоит перед глазами как
памятник войне.
Я не умею
писать стихи. Но не дают покоя вот
эти строчки. Мне кажется, я их ношу в
себе всю жизнь.
| Я помню дом, огромный дом, В котором я росла. Стоит как склеп, И ни одной живой души — все трупы, трупы, трупы… И Томины глаза. Но я еще жива и поднимаюсь выше, выше. Уже до пятого дошла — И никого. Одна я в тишине и тьме, Как в склепе… |
Простите за
неловкие строки. Но они вросли в мою
память и уйдут со мной в могилу.
Лидия
Константиновна КОБЫЛКИНА.
г. Иркутск.
