Серый
конь моего детства

Вячеслав Пляскин
Рассказ-быль

— Напоить
Серого сможешь? — испытующе смотрит
на меня дядя Митя, отрываясь на
минуту от своих чириков, которые он
тщательно смазывает дегтем во
дворе.

— Ага! — я
быстро кивнул головой, расплываясь
в улыбке.

— А водопой
найдешь?

— Найду. Там
он, — неуверенно машу рукой в
сторону реки…

Деревенька,
где мы остановились с матерью
пообедать и переждать жару у
родственников дяди Мити, мне
незнакома. Был один раз здесь
проездом. Хорошо, что мать в избе с
девчонками пьет чай, не слышит наш
мужской разговор. Разрешения у нее
напоить коня я спрашивать не буду.
Ни за что не отпустит! Все боится —
не стряслось бы со мной
чего-нибудь…

Дядька
быстро вывел Серого из оглобли,
снял хомут со шлеей. Поддержал меня,
пока я взобрался на широкую конскую
спину, пожал в руки мне повод.

— Молодцом,
казак! С богом! — шл„пнул Серко по
крупу.

Выехав за
ворота, стегаю мерина прутом, он
переходит в галоп. Красота! Надо
мной — полуденное солнце, стрижи
вьются в поднебесье. Стеной стоящий
сосновый бор возле села уплывает
все дальше, остаются позади
последние избы… Чувствую себя
удалым наездником, кавалеристом.
Как сверкающей шашкой, бью наотмашь
прутом по цветущим макушкам
высоких трав. Эх, мне бы сейчас
саблю острую! Готов сразиться со
злым врагом, вырвать из его плена
красивую кучерявую девчонку, ее
показывали недавно в кино… Я ув„з
бы ее в таежное зимовье, там бы
рыбачил.

Скачу по
густому зеленому ковру-лужку.
Из-под копыт Серко стремительно
вылетают белые бабочки. Мне весело,
а у них — беда. Серко не виноват, это
я направляю его, забыл правило: не
трогать самых маленьких. Даже мне,
малышу, еще раньше думалось: для
чего живут все эти букашки, козявки
и мотыльки? Неужели и у них есть
друзья и подруги? Да, есть! Мухи вот
как звонко и задорно гоняются друг
за другом. Муравьи бегут
по-солдатски, целыми взводами — так
весело. Иногда, бывало,
рассердишься: ах ты кусучий
муравьишка! Больно вцепился в ногу!
Раздавишь его, потом пожалеешь…
Сам виноват, что пошел по
муравьиной тропке.

Натягиваю
повод, чтобы умерить прыть Серка и
заставить свернуть его с лужков на
утоптанную ст„жку. Так хорошо!
Кричу звонко: ого-го! Жаль, что
слышит меня один-единственный
мальчишка, сидящий с кнутом прямо
на пыльной дорожке у поскотины.
Босоногий и равнодушный, он,
наверное, ужасно завидует мне, но
делает вид, что ему все равно.
Постой! Слышу: он свистит.
Придерживаю Серко и вслушиваюсь.

… Кричит
пацан:

— Не туды
шпаришь! Поворачива-ай!

Я уже и сам
понял, что скачу "не туды":
вместо брода у мостика, где
резвятся телята, направляюсь к
болотистому лугу. Частые дожди
обильно смочили его. Тропа
становится вязкой. Серый переш„л
на быстрый шаг. Несколько раз он с
трудом выдергивает ноги из липкой
грязи, резко останавливается, я
едва не перелетаю через его шею…
Черная жижа чавкает под копытами.
Серый переступает осторожно,
как-будто не решаясь идти дальше.

Я спрыгиваю
на кочку, тяну коня за повод к речке:
до нее недалеко, шагов двадцать, не
больше. "Но! Но!" — нетерпеливо
д„ргаю уздечку. Серый делает
скачок вперед и погружается в
зловонную, пузырящуюся жижу почти
по грудь…

— Эх, зачем я
сюда полез? — только сейчас
соображаю, что надо тянуть Серко не
вперед в воду, а поворачивать назад,
к твердому грунту. Надо помочь ему
выбраться из трясины… Но как?

Он же
стремится к реке и все глубже
уходит в тину. И сам я уже стою в ней
выше колен. Хорошо, что еще правой
ногой упираюсь в какой-то твердый
корень. Тяну за повод назад. Но уже
поздно… Черное болото засасывает
коня. Пузыри лопаются с шипением.
Над осокой вьются тучи комаров,
впиваясь в мое голое тело: рубашка
задралась на спине. Комариных
укусов почти не чувствую, некогда
отмахиваться… Грудь коня уже
скрылась в трясине. Торчат спина,
хвост да голова. Серко вдруг глухо
заржал и захрипел. В глазах у него
отчаяние…

На мои крики
сбежались деревенские ребятишки.
Стоят в сторонке, не желают
мараться в грязи. Говорят друг с
другом:

—
Захлебнется счас! Смотри…

— А, может,
выберется еще?

— В прошлом
году тута-ка телок утоп…

От этих слов
меня знобит, першит в горле. Я
держусь за осоку, подходит пацан
лет пятнадцати:

— Слышь, ты
подпругу ослабь, растяни ее!

Я вспомнил,
что в кармане моих штанов складной
ножик, достаю его, подбираюсь
вплотную к Серко, с трудом разрезаю
подпругу. Войлочное седло
подпрыгнуло, валится с конской
спины в жижу. Конь вздохнул полной
грудью, перестал хрипеть…

— Ну, Серко,
милый, иди! Иди! — тяну уздечку,
второй рукой что есть силы цепляюсь
за осоку. Собрав все силы, конь
рванулся. Еще рывок, еще! Передник
ноги показался из болота, а хвост
погрузился… Это нелегко ему далось
— порывисто, жарко дышит,
обессиленный, валится на бок. Я
готов умереть от натуги — лишь бы
поднять Серого на ноги. Но моих
силенок не хватает…

— Бей его
корягой! — советуют мальчишки.

Коряга под
рукой. Но бить не стал…

Забыв
опасность, отпускаю осоку и тут же
по грудь проваливаюсь в прохладную
слизь. Судорожно, с большим трудом
выбираюсь из нее, хватаясь на
жиденький куст тальника. Серый
почему-то жадно тянется к ветвям.
Счастливая догадка осеняет меня.
Начинаю ломать и резать ближние
кусты и бросать ветки к морде коня.
Руки ноют от усталости и ссадин,
трясутся, но я не останавливаюсь.
Много раз скольжу и падаю в стоячую,
гнилостную воду, захлебываюсь, а в
голове жгучая мысль: "Скорее,
скорее!"

Серко
двигается, поворачивается назад,
наваливается грудью на ветки…
Вылезает, выбирается! Остаются
последние усилия… Наконец, Серый
вырывается из плена трясины, встает
на твердую почву. Ноги у него
подкашиваются. Он весь облеплен
тиной и грязью словно огромная
рыба, вытащенная из реки сетью.
Фыркает, отряхивается, шмотья грязи
летят мне в лицо. Я растираю ее по
щекам и облегченно перевожу дух,
смеюсь.

— Серый, ты
жив?! Живой! Живой! — самому не
верится. Замечаю, как по тропинке к
нам бегут моя мать и дядя Митя. Лица
у них тревожные и бледные от
волнения. Но все худое уже позади…
Беда миновала.