Моя
политика — хорошо сочинять для
детей

2001 год пройдёт в Братске под
знаком писателя Геннадия
Михасенко. В феврале ему
исполнилось бы 65 лет, но шесть лет
назад Геннадий Павлович ушел из
жизни, оставив книги и рукописи.
Сегодня друзья при финансовой
поддержке администрации Братска
выпускают в свет тр„хтомник
Геннадия Михасенко, в который вошли
известные, принесшие литературную
славу повести "Кандаурские
мальчишки", "Милый Эп",
"Неугомонные бездельники", а
также новые произведения, которым
только предстоит выйти к читателю,
"Ау, Завьялова!" и "Класс
дурацких фамилий". Весь год в
Братске будут проходить
мероприятия, посвященные Геннадию
Михасенко. Мы предлагаем вниманию
читателей нашей газеты очерк
Владимира МОНАХОВА, который был
рядом с писателем в последние годы
его жизни.

Подсчитал — я
знаком с Геннадием Павловичем с 1982
года, когда стал работать
собственным корреспондентом
областной газеты
"Восточно-Сибирская Правда" по
Братску. Тогда написал первую
заметку о творчестве писателя.
Встреча была короткой, но
информационно продуктивной. С тех
пор таких встреч было немало: часто
бывал у него дома, вместе выступали
перед читателями, собирались
неформальным литобществом у
хлебосольной Киры Викторовны
Вагановой. Но вот незадача — у меня
нет ни одной книги с автографом
Геннадия Павловича. Он не дарил, и я
как-то стеснялся попросить. Вс„
казалось, что это можно сделать
потом. И только после его смерти я
пожалел, что ни разу не протянул
книгу для автографа… Хотя мой не
очень упорядоченный архив хранит
немало страниц его рукописей,
заметок и пародий, которые он
охотно сочинял на братскую
литбратию. Это удивительные
рабочие рукописи, созданные на
обратной стороне производственных
документов, которые за
ненадобностью ему приносили
друзья, служившие в
конструкторском бюро, где раньше
работал инженер Геннадий
Михасенко. Геннадий Павлович писал
много, и бумаги катастрофически не
хватало, поэтому в ход шло вс„.

Я знаю, что не
всегда взрослые могли пробиться к
нему на встречу — он дорожил своим
временем, особенно в последние
годы. Но стоило ему получить
приглашение от детей, как тут же
откладывал рукопись, садился за
машинку и делал заготовки на
конфетных об„ртках, заранее
предвкушая, как радостно примут его
необычные подарки мальчишки и
девчонки… Стихи, напечатанные на
конфетных фантиках, он щедро
раздавал юным читателям на
встречах. А встречи с детьми
проходили не по соседству. Звали в
Иркутск, Читу, Усть-Кут…

— Не жалко
времени? — спросил я писателя.

— Для встреч
с детьми не жалко, — напористо
отреагировал Геннадий Павлович. —
Если не встречусь с детьми, как
пойму, правильно ли, хорошо ли пишу?
Только при встрече могу узнать,
интересны ли новые книги детям.
Свои пацаны уже выросли,
разъехались, внуки далеко, а мой
читатель вокруг меня. Идей и
замыслов у меня на двадцать лет
впер„д, сил бы хватило все их
осуществить.

И с каждой
новой встречи Геннадий Павлович
возвращался окрыл„нным, видя, как
восторженно детвора принимала
новые работы. Но всегда опасался,
что испишется и станет
неинтересным для своего маленького
читателя, как это случалось с
другими детскими писателями. Но с
каждой новой книгой убеждался, что
вырастает новое поколение его
читателей.

Мой хороший
знакомый Василий Кибирев, инженер и
заядлый болельщик футбола, узнав,
что я собираю материалы о
Михасенко, поведал такую историю. В
60-х годах он жил с родителями в
Братске. К ним приехала бабушка,
которая гостила долго. Василий так
сроднился с бабушкой, что, когда она
уехала домой, решил отправиться за
ней вдогонку.

— В дорогу с
собой я взял буханку хлеба и
любимую книгу "Кандаурские
мальчишки", — вспоминает Василий.
— На первой же остановке меня сняли
с поезда, препроводили к родителям.
К тому времени я не знал, что мне
дальше делать, потому что весь
хлебный запас по дороге съел, а
любимую книгу прочитал. Если мне не
изменяет память, "Кандаурских
мальчишек" в детстве я прочитал
десять раз. Тогда для братских
пацанов эта книга была, как сейчас
принято называть, бестселлером.
Кстати, до сих пор старое издание
"Кандаурских мальчишек"
хранится в домашней библиотеке.

С повестью
"Кандаурские мальчишки" у меня
тоже произошла история. В начале
девяностых годов в Калуге вышло
сразу две книги Михасенко —
"Неугомонные бездельники"и
"Земленыр". Мальчишки, которые
в детстве читали книги Геннадия
Павловича, когда выросли, создали
свое издательство и в числе первых
решили печатать своего любимого
писателя. Геннадий Павлович был
окрыл„н такими перспективами,
поскольку давно не издавался.

Часть
стотысячного тиража поступила в
Братск и вмиг разошлась, радовал
писателя и гонорар, который
Геннадий Павлович по отцовскому
долгу распределил среди сыновей.

Но в этот
литературный праздник ложку д„гтя
вбросил я, написав заметку об
успехе Геннадия Павловича в
областной газете. Вместо
"Неугомонных бездельников" в
спешке сообщил о выходе повести
"Кандаурские мальчишеки". А
люди стали спрашивать, где же эта
книга? Надо было дать поправку, но
Геннадий Павлович проявил
великодушие.

— Не надо
никаких опровержений, — сказал он
своему незадачливому летописцу и
пророчески добавил: — Может, с твоей
легкой руки "Кандаурские
мальчишки" будут переизданы.

— А вам этого
хочется?

— Конечно!
Ведь это моя лучшая книга! — но тут
же лукаво улыбнулся. — Хотя другие
тоже неплохи. Ты как считаешь?

Я был
согласен.

"Кандаурские
мальчишки" — это первое
прозаическое произведение
Геннадия Павловича, которое
сделало его знаменитым. Но сейчас
мало кто помнит, что первой книгой
Михасенко был небольшой сборник
стихов, который сегодня можно найти
разве что в библиотеке русской
поэзии второй половины ХХ века, что
создал в Братске Виктор Сербский.
Здесь же хранится самый богатый
архив рукописей, заметок и статей
писателя и о писателе. Все книги и
журнальные публикации
"усилены" автографами, для
создания которых Геннадий Павлович
вынужден был регулярно
наведываться в библиотеку Виктора
Сербского.

У Сербского
есть рукописная книга Геннадия
Павловича, в которую включено более
ста так называемых "датских
стихов". Дело в том, что гонораров
от изданий на жизнь не хватало.
Однажды Геннадий Павлович даже
провел расчеты и установил, что его
средняя писательская зарплата в
месяц составляла всего сто
двадцать рублей. Для жизни в
Братске это было немного. Но друзья
знали, что легкое перо Геннадия
Павловича может создавать не
только художественную прозу, но и
откликаться по случаю дня рождения,
юбилея… Все это писалось от души,
но со временем пошли заказы от
маленьких начальников, которые
хотели угодить высоким
начальникам. За долгие годы
Михасенко написано немало
заказных, но талантливых стихов, их
вполне можно сегодня поместить в
отдельную книгу как образец особо
вида творчества эпохи развитого
социализма.

Яркий дар
стихотворца Геннадий Павловича
использовал при написании
уникальной книги "Азбука
Братска", в которой на каждую
букву русского алфавита написаны
стихи о словах, которые
характеризуют историю Братска. В
ней и ЛЭП, и саранка, и экология, и
котлован, и топляк, и багульник, и
бадья, и Тёщин Язык…

Книга
Геннадия Павловича стала
настольной для многих братчан — ее
спрашивают в библиотеках, передают
друг другу, цитируют, на нее
ссылаются.

Когда-то
библиотекарь, а сейчас учитель
русского языка и литературы
Татьяна Драгунская поведала
забавную историю. Она училась в
Барнауле, и е„ сокурсница написала
работу о творчестве Геннадия
Павловича. Обыкновенная
студенческая работа, но один факт
поразил Татьяну Драгунскую.

— Почему ты
пишешь, что писатель умер? —
спросила она сокурсницу.

— А все
хорошие писатели уже умерли! —
простодушно ответила та.

— Я должна
тебя обрадовать: хороший писатель
Михасенко жив и продолжает
работать.

— А ты откуда
знаешь? — настало время удивляться
сокурснице.

— Так я ведь
живу с ним на одной улице, в одном
городе и недавно была на встрече с
Геннадием Павловичем.

Когда
рассказ об этом событии докатился
до Геннадия Павловича, то он гордо
заметил:

— Вот самая
лучшая рецензия на мое творчество.

Повесть "Я
дружу с Бабой Ягой" посвящена
морскому лагерю "Варяг", что
расположился на берегу Братского
водохранилища. Через него прошла не
одна тысяча мальчишек, многие из
которых потом становились морскими
офицерами. О лагере "Варяг"
много писали газеты и журналы, и вот
первая повесть.

— С рукописью
автор меня не знакомил, и потому я
впервые прочитал "Я дружу с Бабой
Ягой" в книге, — вспоминает
бессменный командир лагеря
"Варяг" Фред Юсфин. — Несмотря
на многолетнюю дружбу с Геннадием,
я вдрызг с ним разругался. Между
тем, что было в жизни "Варяга",
и тем, что изобразил писатель, мало
общего. Больше всего меня
возмутило, что в книге юнги
собирали пустые бутылки, чего
отродясь у нас не было… "Это же
литература" — пытался убедить
меня Геннадий Павлович. Но все в
городе понимали, что литература
литературой, а за этим стоит наш
лагерь, и мне было неприятно и
обидно. Поэтому я долго с Михасенко
не разговаривал.

Примирил
писателя и начальника лагеря
"Варяг" Марк Сергеев,
популярно объяснивший Юсфину, что
правда жизни не всегда
тождественна правде литературы.
Писатель имеет право на правду
вымысла, которая зачастую
оказывается достоверней, чем
подлинные события жизни. Так
случилось и с повестью "Я дружу с
Бабой Ягой".

— Сегодня
отечественная детская литература
создается в лагере "Варяг", —
полушутя-полусерьезно в начале 90-х
годов любил говорить в кругу друзей
Геннадий Павлович. Дело в том, что
это было время, когда перестали
выходить детские книги, издатели не
интересовались, над чем работает
писатель, и у него создавалось
ощущение, что кроме него, книги для
детей уже никто не пишет. И Геннадий
Павлович чувствовал себя последним
защитником бастиона детской
литературы.

А лагерь
"Варяг" — это пристанище
писателя, где он в таёжной тиши
служил сторожем и работал над
своими повестями. Великолепный
инженер-конструктор по профессии,
став профессиональным писателем,
Геннадий Павлович выбрал тихую
профессию сторожа, чтобы иметь для
творчества побольше свободного
времени. К тому же за эту свободу
ещ„ и платили небольшие деньги,
которых ему вполне хватало на
скромные запросы. До этого охранял
Геннадий Павлович и музей
"Ангарская Деревня", и
пионерлагерь "Тимур", черпая
на службе сюжеты. Огорчало
единственное: что читатели, как
взрослые, так и дети, испытывали
чувство разочарования, когда
узнавали, что любимый писатель в
обыкновенной жизни сторож.
Михасенко сердился на таких
недот„п.

А однажды
Геннадий Павлович на одной из
встреч подлил масла в огонь:

— Оставляю
писательство и ухожу на
сельхозработы!

— Насовсем? —
недоумевали читатели.

— Пока на
лето, а там видно будет! — отвечал
загадочно писатель.

А за городом
была у писателя дача с ухоженным
огородом и сказочным домиком на
курьих ножках, которую он удобно
обустроил по своему вкусу и обожал
возиться на грядках, обеспечивая
себя сельхозпродуктами, получая
большое удовольствие. Работа на
даче была источником многих
экологических сказок, которые в
последние годы сочинял Геннадий
Павлович, определив свое
творческое кредо того времени
такими стихотворными строками:

Я сказке
верю! Сам я — сказка!

Я в замысел
так ухожу,

Что, вдруг
опомнившись, с опаской

На мир
всамделишний гляжу.

И думаю:
властитель слова,

С какой же
правда стороны?

И постигаю
вновь и снова,

Что обе
правды мне нужны!

На одной из
литературных встреч Геннадий
Павлович сразил всех великолепным
чтением пушкинского стихотворения
"Я Вас любил…" на английском
языке. Не успели затихнуть
аплодисменты, как писатель перешёл
на французский. В запасе у него ещё
был испанский, но он предложил
поверить на слово на… итальянском
языке. И мы верили, потому что знали
о его способностях к иностранным
языкам, которые он изучал в надежде,
что когда-то придётся поездить по
миру. Но выезжал за границу только
один раз в соцстраны. Но, тем не
менее, языки продолжал изучать,
веря теории, что достаточно знать
пять иностранных языков, а потом
освоение новых пойд„т как по маслу.

— Хочешь,
покажу портрет Пушкина? —
таинственно произнес Геннадий
Павлович, когда я зашёл к нему. И
протянул грубую рамочку, в которую
он "замуровал" корягу,
удивительно похожую на профиль
великого поэта. Я был очарован. Видя
мою реакцию, Геннадий Павлович
самодовольно заметил: — Не только
тебе, но и всем нравится. Вот наша
матушка-природа в себе держит образ
Александра Сергеевича Пушкина.
Надо нам из этой коряжки сделать
открытку для нашего Пушкинского
общества.

Открытка не
получилась, а вот Пушкинское
общество — у истоков его рождения
стоял Геннадий Павлович — работает
до сих пор. Выпустили мы четыре
альманаха. Их по традиции открывают
стихи Геннадия Павловича. А его
великолепное пушкинское
восьмистишие и по сей день да„т нам
надежду на поэтический успех.

Геннадий
Павлович закончил большую работу
по составлению антологии братских
поэтов, дав название "И пальцы
просятся к перу". Это была
кропотливая работа, но доставляла
ему большое наслаждение.
Апрельским вечером он позвонил мне
и сказал:

— Работа
закончена — приходи за рукописью.
Если есть что выпить, прихвати. Надо
это дело вспрыснуть. — Был в
приподнятом настроении писатель.

Я пришел к
нему, прихватив бутылку водки. Он
сгоношил стол, на котором среди
закусок лежала рукопись, которую он
время от времени раскрывал, читая
понравившиеся ему места. Незаметно
разговор перешёл на музыку. Я
обронил, что предпочитаю слушать
классическую музыку, и Геннадий
Павлович тут же включил
проигрыватель и достал виниловые
пластинки. Комнату наполнили звуки
Штрауса, Моцарта, Шопена.

— Узнаёшь
мелодию? — спрашивал меня Геннадий
Павлович, ставя новую пластинку.

Я, не моргнув
глазом, называл и автора, и мелодию,
чем несказанно воодушевлял
Геннадия Павловича. Он ставил всё
новые и новые пластинки, но я
безошибочно угадывал композиторов
и произведения.

— Ты где так
образовался? — спросил Геннадий
Павлович, решив пропустить ещё по
рюмочке за музыку.

— Когда-то
учился играть на виолончели, а
сегодня у меня вся семья
музыкальная, — сообщил я
подробности своей биографии
Михасенко.

— Тогда всё
понятно! — успокоился писатель. И
признался: — Жаль, что я не умею
писать музыку. Я бы хотел быть
композитором. Я многое в этой жизни
умею, но сочинять музыку Бог не дал.
А жаль!

Прошло
достаточно времени, и сегодня я
могу раскрыть тайну свей
музыкальной осведомлённости. Дело
в том, что я сидел очень близко к
проигрывателю и благодаря зоркому
глазу мог прочитывать надписи на
пластинках, заглядывая через плечо
Геннадия Павловича. Но раскрыть
тогда своей тайны не смог,
поскольку видел, какое
удовольствие доставил Геннадию
Павловичу в тот вечер, когда мы
встречались последний раз.

Геннадий
Павлович был значительным
писателем, но, сколько помню,
никогда не бахвалился, не
выпячивался, жил скромно. Рядом с
ним легко себя чувствовал и
начинающий, и безнадёжный автор,
хотя за успехи хвалил, а за неудачи
журил прямо. Но никогда не
уклонялся от критики соперников.
Дельные замечания принимал с
благодарностью. Когда Геннадий
Павлович умер, то город воздал ему
должное. На могиле установили
хороший памятник с надписью Жени
Ковалёвой "Он не умер — он ушел в
зарю". Две библиотеки — в Падуне и
Вихоревке — получили имя писателя.
Братский кукольный театр стал
называться "Тирлямы" — это
сказочный герой книги Геннадия
Павловича. На доме, где жил
писатель, установлена памятная
доска со словами "Здесь жил…".
Хотя теперь я убежден: куда
справедливее, если бы при жизни
писателя мы установили табличку:
"Здесь живет…" Но так не
принято, хотя я думаю, Геннадию
Павловичу эта идея понравилась бы.
А рассуждаю я об этом в связи с тем,
что табличка на доме "Здесь
жил…" предприимчивыми
коммерсантами была перенесена.
Случилось так, что на первом этаже
дома "новые русские" открыли
магазин "Три поросенка", где
местные сторонники Бахуса
пополняют свои запасы
горячительными напитками.
Почитатели таланта писателя
возмутились такому соседству,
поскольку мемориальная доска
оказалась вблизи с вывеской
магазина. Коммерсанты уговорили
власти перенести мемориальную
доску на другую сторону. Негодовал
и я, а потом успокоился, подумав, что
писатель отнесся бы к такому
вмешательству в историческую
память с юмором, поскольку сам
любил "побахусить". Недаром
самой популярной среди братчан
стала его эпиграмма на стихи Юрия
Черных "Кто пасется на лугу…"
Вот она:

Он любил
шутить, но становился объектом
шуток друзей, причем охотно
вышучивал себя сам, и потому рядом с
ним было уютно. К сожалению,
исторический и мой собственный
опыт подсказывает, что
литературный процесс — это зачастую
процесс упр„ков и обид. Когда в
Братске жил и творил Геннадий
Павлович Михасенко, то он не
позволял разгуляться нездоровым
чувствам писательской братии,
умело гася окололитературные
разборки. И я заметил: как только мы
собираемся на очередной день
памяти Геннадия Павловича, так
исчезают обиды, упр„ки и
недовольство. Михасенко
по-прежнему объединяет нас, живущих
по его литературным законам:
главное — литература, остальное —
видимость.