Огонь
на себя

Александр
ГОЛОСОВ, "Восточно-Сибирская
правда"

… И все-таки
каким-то чудом, словно бы всем
смертям назло, Иван Егорович Пензин
выжил! И, будучи инвалидом второй
группы по документам и первой по
тяжести ранения, жил и работал без
скидок на увечье и себе на
удивление дожил до восьмидесяти
лет, сохранив ясную память, обретя
мудрый взгляд на жизнь, в основе
которого истинно народный юмор с
горьким привкусом самоиронии и
сугубо русский фатализм: "Кому
суждено утонуть, того не
повесят". Фатальность, или вера в
неотвратимость судьбы, в той или
иной мере присуща всем народам. Но у
российского фатализма есть
особенная черта. В нем сила духа
нередко берет верх над
обреченностью, диктуемой
обстоятельствами. Наш человек
только и ждет, когда "жареный
петух" клюнет в одно место, чтобы
взбодриться, расправить плечи и
ринуться наперекор судьбе. Оттого,
думается, мы и воюем лучше чем
живем. Сражаемся отчаянно, а живем
нечаянно, как бы случайно и нехотя.
В последней мировой бойне только
советские солдаты ложились грудью
на вражеские пулеметы и вызывали
огонь на себя.

— Огонь на
себя, — говорит Пензин, — разведчики
называли "крестинами". Мне три
раза довелось принимать крещение
от своих. Тяжелое было
противостояние под городом Гдыней
— нашей 18-й стрелковой дивизии с
полками из русской освободительной
армии. Им даже немцы подчинялись.
Остервенело воевали, спасая шкуры.
В одну из ночей нос к носу
столкнулись две разведки. Они шли к
нам, мы — к ним. Завязался
рукопашный бой. Нас было больше,
однако мы двоих потеряли, но
четверых взяли в плен. На подходе к
передовой попали в окружение.
Ракетой вызвали огонь на себя.
Странное испытываешь ощущение,
когда тебя долбит своя, родная
артиллерия. Кажется, не допускаешь
мысли, что можешь от своих
погибнуть. Как будто у этих
снарядов нюх на своих и чужих.
Выбрались благополучно, привели
"языков". А на другой день —
наступление…

Трижды из
подобных "крещений" Пензин
выходил без царапин. Тогда как от
вражьих пуль и осколков отметин на
его теле было не счесть. К счастью,
обходилось. К легкому ранению он
относит и пулевое ранение в шею
навылет. Находясь в госпитале,
пришлось спасать штаб, попавший под
бомбежку. За это Пензин был
представлен к награде, которая
искала солдата 55 лет. И только в
канун нынешнего юбилея Победы
Ивану Егоровичу вручили орден
Славы. Из госпиталя он в тот раз
сбежал в часть, но вскоре получил
тяжелое ранение и надолго стал
пациентом многих госпиталей. Не
просто было ордену найти ветерана.
Родом Пензин из Качуга, но на фронт
ушел в августе сорок первого из
Якутска. После трехмесячной школы
для сержантского состава в городе
Бийске попал в Карелию, в лыжную
бригаду батальонным разведчиком.
После смерти родителей из Качуга
переехал в Баяндай, где живет и
поныне.

Тяжелое
ранение Пензин получил 3 апреля 1945
года в Восточной Пруссии. Два
осколочных ранения в голову,
осколками изрешетило левую руку.
Шутит: "В плече дыра, можно
голубей разводить…" Но жизнь ему
в тот раз спасла медаль "За
отвагу", что висела напротив
сердца. Осколок угодил в медаль,
пробив ее почти насквозь. Медаль,
что защитила однажды Ивана
Егоровича, не сохранилась. Осталась
наградная книжка, а одну из
почетнейших боевых наград дети
затеряли в тот период
государственного беспамятства,
когда о победителях забыли. А когда
вспомнили и скомандовали:
"Фронтовики, наденьте ордена!",
многие боевых наград
недосчитались.

Инвалид
войны Пензин и в мирное время
постоянно вызывал "огонь на
себя" бездушных чиновников, для
которых параграф был важнее
человека. Дело в том, что по тяжести
ранения Ивану Егоровичу полагалась
инвалидность первой группы,
которая по существующему трудовому
законодательству до минимума
ограничивала трудоспособность
инвалида. Как содержать жену и
троих детей на мизерную пенсию? И он
скрывал инвалидность. Работал в
лесу на валке, на вывозке древесины
— практически с одной рукой. Однако
на судьбу не ропщет, никого из
правителей России — ни прошлых, ни
настоящих — не ругает. Но некоторые
моменты в своей жизни вспоминает с
сожалением. Мечтал побывать в
Японии, не побывал. Во время войны в
Великих Луках променял кожанку за
три литра самогона из буряка. Но
жалеет не куртку, а адреса
однополчан, что остались в ней.
Жалеет, что не может помочь советом,
опытом нашим солдатикам в Чечне.

— Я смотрю по
телевизору войну в Чечне, — говорит
Иван Егорович. — Мне она напоминает
Кандалакшу. Такие же горы, леса. Не
знаешь, где сидит снайпер или
пулеметчик. Потом мы научились их
вычислять. И там, и тут наемники
всех мастей. Ведь на стороне немцев
воевали карелы, литовцы, латыши,
русские… История повторяется.