Женский
портрет на фоне веков

Элла КЛИМОВА,
"Восточно-Сибирская правда"

Не очень часто, но
встречаются женские лица, не
погасшие под бременем лет. Не
холодные лики, не маски без
отблеска мысли. Встречаются подчас
лица, влекущие живой открытой
простотой. Потому и
привлекательные. Как у Надежды
Васильевны Куликаускене, ни разу не
задумавшейся над секретом своего
обаяния. Скорее всего потому, что и
секрета никакого нет. Ведь любая
таинственность предполагает некую
заранее просчитанную заданность. В
ее же жизни все естественно, но
подчинено одной цели. Однажды она
сказала о ней буквально так:
"Передо мной — долг: издать
иркутские летописи, сделать их
достоянием нас сегодняшних,
живущих на грани тысячелетий. В
этом — смысл моей жизни".

Итак, главные
слова — "ИРКУТСКИЕ ЛЕТОПИСИ"—
произнесены. Да послужат они ключом
к разгадке судьбы, не отмеченной
научными званиями, не обремененной
официальными почестями, но
счастливой, как могут быть
счастливы лишь состоявшиеся
судьбы. Исток этой —
университетская фундаментальная
библиотека. Белый, окнами на Ангару,
дом, родной всем гуманитариям
Иркутска. Она пришла сюда на работу
в семьдесят третьем году. Конечно, я
могла бы назвать иную, более раннюю
веху в ее восхождении. Скажем, год
шестьдесят седьмой, когда Наденька
Коваленко, окончив исторический
факультет университета, по
одаренности своей и призванию была
оставлена при вузе. Может быть,
когда-нибудь все написанные
Надеждой Васильевной статьи,
сейчас разбросанные по периодикам
Петербурга, Москвы, Чехословакии,
Новосибирска и, конечно, Иркутска,
все поднятые ею из небытия
иркутские летописи с ее же
комментариями соберутся под
обложкой одного или даже
нескольких томов. Вот тогда в
предпосланной биографической
справке, как и положено, будет
уместна и даже необходима каждая
дата ее жизни. Я же рискнула
осмыслить скрытую от равнодушных
глаз, понятную лишь немногим логику
ее поступков; попробовала
проследить череду ее светлых и
темных дней. Для этого хронология
совсем не обязательна.

Научным
сотрудником приняла ее тогдашний
директор — Валерия Юрьевна Либе.
Открывалась перспектива
самостоятельного поиска,
открывался таинственный мир
уникального фонда редких книг. Как
вы понимаете, Белый дом — это дом ее
юности. Будущий историк, она
провела в его стенах, может быть,
больше часов, чем на лекциях.
Однажды здесь она встретила
студента — технаря Арвидаса
Куликаускаса, и Белый дом молча
благословил их брак. Но все это:
тяжелые стопки учебников,
выписываемых через абонемент и
выдаваемых в окошко перед
читальным залом; радость свиданий и
волнения перед сессиями — все было
уже в прошлом. Надежда Васильевна
пришла в Белый дом научным
сотрудником в свои тридцать три
года. И он, казалось бы, знакомый до
каждой щербинки на ступенях
старинной лестницы, вдруг открылся
совсем по-новому, одарив
сосредоточенностью, строгостью и
теплотой истинной
интеллигентности. Потому что еще
царил в нем образ незабвенной
Людмилы Константиновны Жилкиной.
Потому что еще работала в фонде
редкой книги скромнейшая и
образованнейшая Анна Гдальевна
Боннэр. Спустя десятилетия, когда
имена этих женщин, убиваемые нашим
беспамятством ("Исчез из
библиотеки даже портрет Людмилы
Константиновны!"), уже ничего не
будут значить для молодых, Надежда
Васильевна признается:

— Именно они
дали мне почувствовать, что же это
такое — Книга в жизни человека; дали
понять, какое это счастье —
работать с Книгой в Белом доме.

От себя
замечу: и какая это была удача для
самой Надежды Васильевны! Потому
что именно Книга редкого фонда
открыла ей Нита Степановича
Романова, и эта встреча оказалась
самой значимой в ее творчестве. Не
из-за того, что была самой первой, и
за ней последовали другие: с
Василием Алексеевичем Кротовым, с
Петром Ильичом Пежемским. А потому
встреча с Нитом Степановичем была
откровением, что именно с нее
началось вживание в участь
давным-давно ушедших людей, каждый
из которых в силу своего разумения
составил хронику происшедших в
нашем городе событий, написал его
биографию. Нит Степанович Романов,
начав свой отсчет времени с
середины прошлого века, довел его
до двадцатых годов нашего столетия.

Да, эта
встреча была настоящим везением,
лишь прикинувшимся случайностью. В
восемьдесят шестом году, когда
Иркутск отмечал свое трехсотлетие,
она составила буклет о Ните
Степановиче, фактически почти
ничего не зная о нем. Потребовалось
пять лет, чтобы он приблизился к
нашим дням. С тщанием
исследователя, сознающего ценность
оказавшегося в его руках материала,
с вниманием ученого, привыкшего
уважать чужой труд, Надежда
Васильевна работала над его
подлинником иркутской летописи. Не
вдруг, не мгновенным озарением
пришло решение подготовить
Романовскую летопись к изданию. А
когда поняла она, что уже не сможет
отказаться от своего замысла,
подчинила ему всю себя. Трудилась,
не зная каникул, праздников, не
позволяя себе никаких послаблений.
Но этого всего было мало —
потребовалась жертва. Настал
момент, поставивший Надежду
Васильевну перед выбором: или
библиотека, ее редкий фонд ("Я
ведь жила редкой книгой; чем больше
работала с читателями, тем больше
получала для себя"), или летопись
Нита Степановича, которой
надлежало увидеть свет. В
библиотеке очень жесткие нормы: на
подготовку любой публикации не
больше сорока одного часа. На
статьи Надежде Васильевне вполне
хватало. Но на объемную рукопись
Романова, каждую страницу которой
следовало осмыслить и каждую дату,
каждую буковку надлежало
перепроверить, этого времени уже
очень мало.

Как же трудно
далось ей это решение! Она словно
отрывала от себя восемнадцать
прожитых лет. Отказывалась от
какой-никакой стабильности, от
скромного (наши библиотечные
работники никогда не получали
нормальную зарплату) оклада. И
уходила, как выразилась сама, "на
улицу вместе с Нитом
Степановичем". Шел девяностый
год, едва ли не самый горький в ее
жизни. Потому что, кроме
расставания с редким фондом, он
почти одновременно ударил еще
дважды. Сначала унес маму,
поднимавшую девочку без отца,
погибшего на фронте. Потом забрал
бабушку, неграмотную украинскую
крестьянку, первой приобщившую ее к
чтению. Они обе недодали Надежде
Васильевне ласки; ее послевоенное
детство теплым не назовешь. Но они
научили трудиться, приучили к
терпению. А такая наука дорогого
стоит. Наверное, из того сурового
далека ее холодноватая
сдержанность, ее неумение лукавить
ни с собою, ни с людьми. Но не будь
этой закалки, этого умения
переносить невзгоды ("Господь
все время как будто испытывает меня
на выносливость и веру"),
наверное, не хватило бы сил
воскресить Нита Степановича
Романова. Благодаря только Надежде
Васильевне летописец приближался
постепенно к нам, становясь
понятнее, словно обретая свой
голос. Осенью девяносто шестого
года, когда в Иркутске прошли
первые Романовские чтения, она
сделала о нем доклад. Не только о
Романове-летописце, но и о
Романове-книгочее и краеведе.
Спустя два года вторые Романовские
чтения уже собрали не сорок
человек, а широкий круг ученых,
интеллигенции. Ну а сегодня ни один
школьный учитель не начнет урок по
истории родного края без ссылки на
двухтомник Романовской летописи.
Именно за воскрешение Нита
Степановича, за то, что дала
возможность его летописи прийти в
наш сегодняшний день, стала Надежда
Васильевна Куликаускене лауреатом
премии Святителя Иннокентия "За
подвижничество", присуждаемой в
поддержку людей, призванных
искусством, Иркутской епархией.
Пожалуй, больше нигде в России
такой премии больше нет.

О том, как
продирается Надежда Васильевна
сквозь паутину неразборчивых
почерков, как всматривается в
каждую страничку рукописей, можно
рассказывать долго. Но лучше и
точнее ее самой все равно не
скажешь:

— Каждая
рукопись индивидуальна, как и ее
автор. Нужно ее переписать, тысячу
раз вычитать с подлинника;
разобраться в почерке, определить
принципы публикации текста. Я
должна сохранить автора; ни в коем
случае не осовременить его. Моя
обязанность — сохранить авторское
"я".

Хочу
обратить ваше внимание на
последние слова: "Сохранить
авторское "я". Для
ученого-историка это значит: не
нарушить дистанцию между минувшим
и сегодняшним днем, не навязать
автору ни своих понятий, ни своих
идеалов. Потому что история — наука,
не терпящая субъективности,
исключающая любые фантазии. Да,
"правда художественного
вымысла" Надежде Васильевне
Куликаускене не дозволена. Но разве
нет права на созвучие чувств, на
приятие моральных постулатов тех,
кого ученый воскрешает из небытия?
Этим правом Надежда Васильевна
пользуется в полной мере. Что, к
примеру, восхитило ее в Петре
Ильиче Пежемском, который первый
написал подробную историю
Иркутской губернии, включив в нее и
свою летопись губернского града
Иркутска? Не только продуманная
логика изложения, начавшаяся с
Ермака и казаков, "пришивших"
Сибирь к России. Ей близок его
нравственный посыл, четко
сформулированный автором: "Я
пишу все для того, чтобы сограждане
знали свою историю".

Вот и
стремление этой хрупкой, но очень
волевой женщины такое же: она
спасает от забвения и сами
иркутские хроники, и их
составителей, чтобы прошлое
оставалось с нами. Ибо человек, да и
все общество, — считает Надежда
Васильевна, — лишенные истории,
приговорены к духовной смерти; у
них никогда не будет будущего.

Подчас мне
сдается, что ее исследования
неразрывны друг с другом, как волны
на реке времени. Однажды вычитала у
Петра Ильича Пежемского, что тот
видел старинный список городской
летописи у преподобного
архиепископа Нила. Тут же
переключается внимание; кажется,
что и поиск меняет русло. Она словно
следует за этим человеком его
земной дорогой, открывая для себя и,
значит, для всех нас личность
неординарную, широко образованную,
серьезного собирателя архивов
Иркутской епархии, писем
декабристов. В Ярославле, куда его
преосвященство был переведен из
Иркутска, хранится старинный
список иркутской летописи —
спасибо Петру Ильичу за подсказку.
И вот уже в "Ярославских
епархиальных ведомостях"
публикует Надежда Васильевна очерк
об иркутском периоде жизни
архиепископа Нила. Словно одной
нитью соединяет между собой два
далеких друг от друга российских
города. В журнале "Земля
иркутская", выпуск которого
посвящен двухтысячелетию
христианства, появится о нем же
более глубокий и подробный
материал. Сама Надежда Васильевна,
как представляется мне, разыскивая
иркутские хроники, поднимая на
поверхность современности их
составителей, создает широченное
историческое полотно, свою
"Повесть временных лет".
Спросила ее недавно: кем она сама
себя чувствует среди своих героев?
Она ответила со спокойным
достоинством: "Публикатором".

Считается,
человек должен посадить дерево,
вырастить ребенка и выстроить дом,
чтобы жизнь его состоялась.
Влюбленная в природу, Надежда
Васильевна взрастила на своей даче,
что у истока Ангары, маленький сад.
Иркутские летописи, как только она
стала ими заниматься, тут же
потребовали полного, безоглядного,
подобно материнскому,
самоотречения: "Бог не дал мне
детей; мои дети — это летописи, и я
постоянно сражаюсь за их жизнь".
Ну а дом… Его она строит по сей день
— дом своего внутреннего мира. Под
его высокими сводами просторно,
потому что столетия не разделены
стенами меж собой. Вот, в пяти
номерах журнала "Сибирь"(1998—1999
годы) опубликована подготовленная
Надеждой Васильевной неизвестная
часть "Летописи города
Иркутска", составленная
"любителем церковных
древностей" В.А. Кротовым. Это
настоящий научный труд, без всякой
скидки на журнальный вариант.
Редактору "Сибири" Василию
Козлову, предлагая столь глубокую
работу, объяснила: "Давайте дадим
с полным комментарием, с
предисловием и послесловием —
вдруг больше нигде не удастся
опубликовать". Но ведь
показалось мало, она разыскала в
Иркутске внучек Василия
Алексеевича Кротова, проследила их
родословную. Словно мостик
перекинула из прошлого через
сегодняшний день в будущее. Нынче
Василию Алексеевичу Кротову
исполняется двести лет со дня
рождения. Надежда Васильевна
продолжает работать с его
рукописью, надеясь опубликовать
книгу целиком в будущем году.

Под сводами
ее дома светло. Потому что
гармонично сосуществуют в нем
культура, память прошлого и
христианские идеалы.

Разумеется,
поднять такую громадину в одиночку
невозможно. Однажды кто-то почти
шутя спросил Надежду Васильевну:

— Как муж
терпит вашу самоотреченность и
верность науке? Не ревнует?

Она ответила
всерьез:

— Муж меня
понимает.

В самые
тяжелые минуты приходила подмога.
Как тогда, в девяностом году, когда
иркутские писатели Валентин
Распутин и Станислав Китайский
добились включения уже
подготовленной ею летописи
Романова в план
Восточно-Сибирского книжного
издательства. Как чуть позже, когда,
зная о положении Надежды
Васильевны после ухода из
библиотеки, поделился с ней своей
скромной ставкой доцента Семен
Федорович Коваль, ее учитель по сей
день, маститый ученый, чье слово в
истории декабризма непререкаемо.
Но дом-то все-таки возводится ею.
Назло неурядицам: "Чтобы стать
человеком, нужно испытывать
трудности; они закаляют". С
презрением к любой конъюнктуре. С
полным неприятием досужей суеты.
Между прочим, Надежде Васильевне
однажды предложили занять
должность ректора
негосударственного гуманитарного
вуза — отказалась: "Я совсем не
деловая женщина, да и время
отрывать от летописей не могу".

Что правда,
то правда: житейской хватки у нее
никогда не было и сейчас тоже нет.
Получив гонорар за сборник ранних
иркутских летописей, сама без
твердого заработка, все до копейки
отдала компьютерщику, которому
предстояло набрать текст
"Панорамы Иркутской губернии"
Петра Ильича Пежемского. Рядовая
пенсионная книжка да сорокалетняя
иркутская прописка в российском
паспорте — это все, что есть у
Надежды Васильевны. Разумеется,
если выпустить из виду ею
подготовленные и изданные два тома
Романовских летописей; сборника
ранних иркутских летописей; многие
статьи о редких книгах в Сибири и в
Иркутске; с тщанием и любовью
составленное описание библиотеки
декабриста Лунина; наконец, если
"забыть" о составленных вместе
с Семеном Федоровичем Ковалем,
Марком Давыдовичем Сергеевым и
другими библиографических
указателях литературы
"Декабристы и Сибирь",
"Монголия в трудах ученых
Восточной Сибири"; если не брать
в расчет научную редактуру серии
"Полярная звезда".

Не очень
удобная в будничном общении, потому
что лицемерить не может, но очень
талантливая, Надежда Васильевна
однажды назвала себя белой вороной.
То бишь человеком, не привыкшим к
строевому шагу. И это правда. Как
правда и то, что, занимаясь далеким
прошлым, она душой и сердцем
остается в современности. А из
иркутских летописей, как из
драгоценных фрагментов, складывает
зеркало, глядя в которое наш город
познает самого себя.

Прелестное
лицо, живость интеллекта и
неординарность мысли позволяют
назвать ее годы — нынешним
сентябрем Надежде Васильевне
Куликаускене исполнилось
шестьдесят. В день ее рождения с нею
были муж, университет, Белый дом и
Байкал. Был и ее любимый Иркутск, к
сожалению, промолчавший. Наверное,
так и не нашедший подходящих слов…