Сибирский
триптих Геннадия Машкина О книге
"Таинственные Лены берега"

Семен НЕФЕДЬЕВ,
заслуженный работник культуры
России

Романы Геннадия Машкина
"Дальняя тайга", "Выстрел из
кембрия", повесть "Свирепая
глухомань", составляя
своеобразный ленский триптих,
повествуют о жизни обширного края.
Вокруг открытий нефти и золота
разыгрывались события
драматического уровня — они
положены в сюжетную канву сборника.
Характеры героев под стать делам и
событиям, все по-сибирски масштабно
и полнокровно, колоритно и
самодостаточно. Многие образы
имеют прототипно-документальную
основу, документ нередко органично
врастает в художественную ткань
повествования, придавая
неповторимый след времени. Автор,
инженер-геолог, с особым
пристрастием исследует освоение
Сибири, душевные потенциалы героев
нашего времени и нравственную
сторону природопользования
насельниками XX века.
Таинственность
ленских берегов открывается перед
читателем триптиха вширь и вглубь.

В основу
романа "Дальняя тайга"
положена история золотого клада
купца-предпринимателя Ивана
Тимофеевича Курилкина, который в
своих странствиях по
витимо-ленской стране потерял
любимую дочь Катю. И это в смутное
время гражданской войны, когда
можно было самому лишиться жизни,
не говоря про золотишко,
накопленное правдами и неправдами
за годы неустанных трудов по
золотоприискательству. А походя
ушлый "снабженец" старателей
наносил на планчик проявления
коренного, рудного золота на
огромной территории междуречья
Лены, Чары и Витима, надеясь в
будущем попользовать золотоносные
жилы на промышленный лад.

И вот с
потерей дочери рушились личные
планы, а новая власть могла достать
и в Дальней тайге… Но
жизнецепкость Курилкина
подсказывает ему выход и здесь, на
Хомолхинском перевале — захоронить
золотишко с картой в гробу дочери
до лучших времен, авось, кривая
вывезет. "Лежать тебе, дочь
родименькая, в золотом гробу, —
стоном запричитал Курилкин. — Не в
кладбищенском скопе зато… Царицей
тайги ты здесь будешь, в вечной
мерзлоте! Ветры петь станут песни
тебе, звезды только тебе засияют,
ручьи по весне зажурчат. Кто ни
проедет мимо тропой, подивится,
перекрестит… Не вышло замуж тебе,
да приданое отец тебе оставит!"

Приданое
вроде бы спрятал отец надежно рядом
с зимовьем, да от хитрого глаза
своего служки-приемыша Сысойки не
устерег. И слух про клад пополз по
тайге, будто из самой могилы
вылетучился. Старательно отводил
от могилы всякие подозрения
Сысойка, ставший матерым
копачом-приискателем Сысоем
Мокреловым, который окопался рядом,
на Малом Патоме, и глаз не спускает
с захоронки вплоть до шестидесятых
годов, когда здесь появляется с
разведочными целями отряд горняков
под руководством молодого
специалиста-геолога Максима
Дарцева.

Найти золото
Курилкина жаждет и хомолхинский
зимовщик Никандр Жаркой, который
свихивается на этой задуме,
несмотря на все предупреждения
своей жены, "блаженной" Анны
Григорьевны с задатками сибирской
ведуньи. Как раз отстраненной Анне
Григорьевне дается прозреть в
коловерти всех событий
повествования место клада и выдать
его "от греха подальше" в
достойный обиход, через
участкового Иннокентия
Гавриловича Маркова, который и
ознакомит с найденным в гробу
планом-документом Максима Дарцева.

Обилие имен в
повествовании не утяжеляет
действия, все герои работают на
главную мысль. Дальняя по своему
природному потенциалу,
человеческой составляющей,
страстям и общению с окружающей
жизнью оказывается не такой уж
дальней и даже близкой читателю
разного возраста и уровня.

"Ешть же
любовь помимо жолота, Гошподи!" —
с ленским выговором восклицает
Анна Жаркая перед своим мужем,
обезумевшим от поисков клада, и это
утверждение венчает конец романа в
образном смысле.

Второй роман
— "Выстрел из кембрия" — вводит
читателя в конфликтную историю
открытия нефти в Восточной Сибири,
на Лене. Здесь события исходят из
треста "Сибнефтегазгеология",
где посланцем из нефтяной Тюмени
утвердился в должности
управляющего Эдгар Дмитриевич
Кукин. "Высокий ростом, с буйной
слегка посеребренной шевелюрой
красавец, сердцеед, блестящий
оратор, кандидат наук, что по тем
временам было большой редкостью
среди производственников, он сразу
произвел впечатление
"прогрессивной метлы". И в
самом деле, обладая несомненным
даром душеведа, Эдгар Дмитриевич
быстро разобрался в обстановке,
расклассифировал людей и энергично
разломал все группы и группочки,
доставшиеся ему по наследству от
генерала и реваншиста главного
инженера, засучив рукава начал
перекраивать все на свой лад".

Под громкую
фразу Кукин, между тем, начал гнуть
свою линию в направлении поисков и
разведки на юге сибирской
платформы, где сосредоточены вдоль
Транссиба индустриальные узлы. В
случае удачи он мог взлететь на
самые верха по траектории
партийных директив. Но
геологическая обстановка
диктовала противоположное
направление, и деньги в южные
районы области вбивались зря, о чем
стали громко заявлять геологи
молодой волны во главе с Борисом
Лебедевым.

Первые
находки нефти были сделаны еще в
тридцатых годах "лоцманом
кембрийского моря" Василием
Синюковым на Лене, в экономически
невыгодном отдалении от центров
индустрии, но так уж распорядилась
Природа, и следовало, по мнению
лебединцев, все
поисково-разведочные мощности
ориентировать на Лену.

Исподволь в
тресте возникает
научно-производственный конфликт,
который должен разрешить на общем
собрании друг Лебедева старший
геолог Матвей Косач, от имени
которого и ведется
повествование-разбирательство.
Перед Косачем нелегкая задача с
двумя путями: склонить в пользу
Кукина геологическое мнение, с
адвокатской ухищренностью
списывая затраты на юг, — сделка с
совестью, решение в пользу Лебедева
— потеря собственных служебных
перспектив. Как примирить
руководство со строптивым, но умным
Лебедевым, потомственным геологом,
в отличие от функционера Кукина и
его низкопоклонного окружения,
куда подтянулась и жена Бориса
Ника.

В итоге как
награда за труды праведные
приходит к Борису Лебедеву
фартовый знак открытия, с которым
он прибывает в центр как
победитель. И на весы миротворца
Косача лебедевский фарт ложится
весомым аргументом за
окончательное перемещение
интересов треста на Лену.

Однако
струны главной интриги натянуты
были до предела, хватило победителю
Лебедеву одного пережима в самой
сокровенной точке — семейной, и
выстрел грянул. Натуральный
выстрел из нагана со смертельным
исходом для незаурядной личности,
как и случается в жизни в ее
диалектической сути. Маленький тот
хлопок, однако, предвещал мощный
газово-нефтяной взрыв, который
порожден сибирским кембрием.

В повести
"Свирепая глухомань" читатель
следит за поисками в нашем
сибирском общежитии. Четверка
молодых отпускников пытается найти
место отдохновения в родном краю.

Казалось бы,
в тихом дачном поселке чем не отдых?
Здесь можно было жить, —
оптимистично рассуждает главный
герой горный инженер,
золотоискатель, старатель с севера
Ефим, — в этом маленьком дачном
поселке с игривым названием Резвый.
Вырос он дачными стараниями на
середине Кругобайкальской
железной дороги между Иркутском и
Слюдянкой". Здесь места, по
выражению дачницы и доцента
медицины Любови Пантелеевны
Мериновой, "прямо Швейцария".

Однако дочь
Мериновой Настя, врач, чурается
этого дачного места, куда изобильно
вывезена не только старая мебель и
тряпье, но и стекаются сплетенные
потоки, устраиваются мелкие
разборки и слежка друг за другом
похлеще, чем в городе. Это открывает
скоро и Ефим, по-отпускному
увлекшийся Настей, благо жена с
дочерью Снежаной укатила на родной
юг. Пустоватый дружок Володька
Сокольничий-Барбаросса и его
подруга художница Танечка,
побывавшие на Резвой, тоже
затосковали и предложили Ефиму с
Настей поехать в неиспорченную
глухомань, на Лену, в поселок
Верхоленск, к Володькиному дяде и
тетке…

Сердца
четырех обыкновенных, чуть
экзальтированных людей не
выдержали "нормальной"
нынешней жизни ни в городе, ни в
дачных условиях, ни в сельской
глубинке, неприкаянные, они мечутся
по заколдованному кругу. Их
трагифарс в том, что они не видят
глухомани в собственных натурах. Об
этом состоянии сказано поэтом еще в
прошлом веке: "Суждены вам благие
порывы, но свершить ничего не
дано". Ефим ближе всего подходит
к пониманию свирепости нынешних
реалий, поэтому отвечает жене:
"Каким нормальным, когда мы все
ненормальные". И вздох
оптимистического отчаяния
завершает повесть: "Поедем жить,
только не плачь, поедем, пусть
по-ненормальному, да будем жить!"

Природа не
любит пустоты, заполнение
пустотелости должно произойти.
Каким материалом будут заполняться
души — другой рассказ. Однако в
самом слове "жить" заключено
немало оптимистического заряда. И
даст Бог, свирепое чудище,
изображенное на Шишкинских
складах, не сожрет солнце разума,
человеческого общения и высот духа,
не затмится небо над головами
милан, снежан и всего грядущего
поколения.

Хронологически
произведения выстроены в порядке
приближения к сегодняшнему дню,
актуальность изображенных событий
непреходяща. Претензии
взыскательного читателя могут
возникнуть в связи с обилием
документов, вмонтированных в
художественную ткань. Однако
авторский замысел явно
"привязывался" к истории добыч
на Лене по нарастающей. А это
законный жанр.