Трофейные
часы

Михаил БАРЫКОВ,
пенсионер

Есть у меня
один хороший знакомый, участник
последней мировой войны. Приятный
старичок, и что интересно, всю войну
прошел от рядового до старшины, все
время на передовых позициях, если
не считать госпиталей, где в общей
сложности больше полугода
провалялся.

Наград у
Сидора Поликарповича много, если
все наденет, костюм на пару
килограммов потяжелеет, ему с такой
ношей трудновато, поэтому чаще
колодку ленточную цепляет. От войны
у него разные памятки остались:
монетки немецкие, венгерские,
трофейный бинокль цейсовской фирмы
в том числе. Но есть, к сожалению, и
опасные: два осколка в груди до сих
пор сидят. Вытащить во время войны
без риска для жизни нельзя было, а
теперь, в пожилые годы, на операцию
сам не пойдешь. Но самой главной
реликвией часы немецкие почитает.
Обычные часы, на металлической
цепочке, в специальном брючном
кармане носят. Когда хозяину новые
брюки покупаются, жена его, Авдотья
Тихоновна, такой клапанчик сразу и
вшивает. Любит Сидор Поликарпович
историю про эти часы рассказывать.

А начинает
обычно так: "Вы, молодежь зеленая,
о войне превратное понятие имеете —
всякие глупости, что в романах
пишут и в фильмах показывают. Лично
в кино видел, как пехотинец даже в
тылу фронтовом в каске ходит. На
самом деле каски и у нас, и у немцев
больше для проформы имелись, редкий
солдат их постоянно носил. Ты сам
пойми, весит она почти три кило,
летом жара, солнце печет, в каске
мозги за полдня напрочь
расплавятся. На фронте по траншее
идешь, или в атаку если, то никогда
руки не пустые, всегда что-нибудь
тащишь, а этот вес на башке тебя еще
по сторонам мотает.

Когда зимой в
шапке, эта каска проклятая на нее не
лезет, и в самый неподходящий
момент набок сваливается.

Но часы при
себе обязательно нужны были. В
начале войны у нас в армии не
больше, чем у каждого десятого, они
имелись. Даже у многих командиров
отсутствовали. А каждая операция —
атака, огонь или с соседом
взаимодействия — по времени точно
назначается. Вот за часами у немцев
охотились, у них, почитай, каждый
имел. Противник знал об этом, и при
отходе заминированные часы на
видном месте оставлял. Первое время
мы на такие удочки попадались, а
потом только с раненых или убитых
снимали. В конце войны все солдаты с
часами были.

А эти часы
интересно мне достались. Три месяца
в разведке служить пришлось, пока
не очередное ранение. В обороне
стояли. Отправили нас ночью
"языка" взять. Позиции наши от
противника близко находились. И
передовой немецкий пост всего
метрах в восьмидесяти. Двоих нас
назначили поэтому, с позиций огнем
готовились поддержать. Подползаю с
одной стороны к окопчику, где
доходные немцы сидят, с другой —
Петро, напарник мой. Вижу, немец-то
один — легче нам будет. И тут, как
назло, брякнул у меня нож, из чехла
случайно выскочил; понял — конец
мне, он же точно услышал. Правильно,
немец голову ко мне поворачивает, и
негромко, почти без акцента,
по-русски говорит:

— Слышу, Иван,
и скажу, вовремя ты пришел. Не
стреляй, иди сюда, не бойся: я оружие
впереди положу и с тобой уйду с
охотой. Не шуми, главное, что б наши
не узнали, что я сам ушел, тогда и
моя семья наказана не будет.

Тут же
выложил автомат и в окопе руки
поднял. Очень удивился я, однако
открылся и отвечаю:

— А ты не
врешь? Я тут не один.

— Знаю, —
говорит, — по одному сюда не ходят.
Не теряйте времени, пошли к вам,
наши вот-вот появятся.

Что делать,
как поступить? Добровольный
пленник улыбается и мне толкует:

— Иоганн я,
по-вашему тоже Иван, на Урале по
контракту четыре года наше
крупповское оборудование
монтировал. Гитлер наш — дерьмо, это
я давно понял и воевать не хочу.
Сдался бы раньше, так ведь как к вам
полезешь, как раз пулю в лоб и
получишь. И для семьи опасно…

Такой редкий
случай. Думали мы его связать, он и
ремень подает, но не стали,
поверили. Дело к концу войны шло.
Взяли все оружие и к своим поползли.
Смотрю, немец быстрее нас
по-пластунски перемещается: легче
нам, обычно связанного тащишь.

Потом перед
самой позицией нашей, в ямке, и
говорит:

— Эх, забыл в
нише плитку шоколада, может его до
самой смерти не увижу. Вместе бы и
угостились. Ну, жизнь дороже,
обратно за ним не вернешься. — На
прощанье, когда Ганса в штаб повели,
он мне руку подал и говорит:

— Вот тебе,
Сидор (тогда мы уже познакомились)
по случаю моего избавления от войны
подарочек. Часы карманные, очень
хорошие, долго прослужат. Я их в
Гамбурге купил, в механизмах этих
разбираюсь. Теперь они мне не нужны,
да и ваши, пожалуй, отберут.

Хранил я в
заначке сапоги, дал ему померить —
подошли, и тут же обул вместо
ботинок старых. Мы с Петром, все как
получилось, доложили, к Гансу
командиры наши отнеслись хорошо. В
лагере его переводчиком назначили,
и домой он уехал одним из первых, мы
с ним до самого отъезда
переписывались.

Сослуживцы
мои смеялись, дескать, друга себе
нашел, но я не обижался. Потом он
пару раз мне из ФРГ написал, это
когда я демобилизовался. Но в КГБ
меня вызвали, все расспросили, и
охота отвечать Иоганну пропала.

В конце войны
такая игра расцвела: "Махнем не
глядя". Часы на часы. Один, может,
корпус пустой меняет — все равно. И
мне не раз предлагали, но я свои
часы немецкие не отдал — подарок.

Уже после
войны чуть было их не лишился. Еду в
трамвае, народу уйма, со всех сторон
прессуют. И тут приятный на вид
молодой человек меня спрашивает:
"Не скажете, сколько времени?"
Он мне понравился, хоть и давка,
часы достал и отвечаю:
"Шестнадцать часов, сорок две
минуты", он вежливо ответил
"спасибо", и минуты через две к
выходу подался. Три остановки
спустя выхожу сам, после вагонной
давки одежду оправляю, по поясу
рукой провел, твердость в кармашке
не ощущаю. Пальцы в брюки — нет
часов и цепочки заодно — аккуратно
очень отстегнута. Тогда купить
трудно их было, "Победу"
первого выпуска по блату или
случайному везенью приобрести
удалось, не то что сейчас, и воры за
часами охотились. Выходит, приятный
молодец заметил, что с колодками
мужчина, значит, часы есть, а где
они, не знает. Так я их сам показал,
ему осталось только свою сноровку
применить. И деньги, разумеется,
стянул. Но деньги, черт с ними,
наживу, думаю, а часы жалко —
памятные.

Недели три
прошло, на вокзале оказался.
Подходит пожилой "мазурик" и
спрашивает: "Ходики надо?" Я с
ними, бичами или бомжами, по новой
терминологии, дела иметь не любил,
поэтому сразу отрезаю: "Не
надо". А потом вдруг в голову
мыслишка залетела: "Постой, —
кричу я его. — "Покажи". Достает
он часы, из своих рук не выпускает,
недоверчивый. И что же? Мои часы,
зарубки на цепочке, по немцам
убитым засекал, три всего, потом эту
глупость бросил. Денег у меня —
рубли и мелочь. Что делать?
"Сколько просишь?" — спрашиваю.
Время тяну и обдумываю. Назвал он
цену несуразно большую, я
согласился, все равно денег нет.
Спланировал поведение свое и
жулику говорю: "С собой такой
суммы нет, деньги в багаже. Пойдем в
камеру хранения, я чемодан возьму и
с тобой рассчитаюсь".

Слава богу,
он согласился, на большие деньги
позарился, идем в соседний зал. Там
народу мало и всегда пост
милицейский. Здесь я его, бича
этого, достал. В милиции после
долгой волокиты часы мне отдали, а
судили или отпустили
"мазурика", я не знаю, мне
неинтересно. Позднее того случая
другие часы купил, вдруг опять
приятные молодые люди по дороге
встретятся; а немецкие, как
музейную редкость, по
торжественным дням ношу. Вот,
смотри, до сих пор ходят. Иоганн,
друг мой немецкий, действительно в
часах разбирался.

Недавно я
встретил Сидора Поликарповича:
постарел, поседел весь, но на ногах
по-прежнему. После обмена новостями
сообщил он, что письмо Иоганну два
месяца назад отправил, страхи-то
прежние кончились. И вот вчера
ответ получил. Жив Ганс, хотя и по
другому адресу, но нашли его, немцы
народ пунктуальный. Как и я, болеет
часто, но живет в достатке. Помнит
все, и встречу нашу на тропе
военной. Приглашу в гости, может, и
приедет. Человек-то он хороший.