Солдат
не вернулся из наряда

Владимир
МОНАХОВ, "Восточно-Сибирская
правда"

Еще можно понять, почему наши
сыновья гибнут в Чечне. Но почему
они гибнут на мирной службе?

В апреле 1996
года семья проводила Николая
Корнышева в армию, а спустя полтора
года встречала в цинковом гробу.
Вслед за этим медлительной почтой
пришло от Николая и письмо. Хорошая,
теплая весточка домой от служивого
человека. Написано оно было утром, а
к концу суток Николая Корнышева не
стало. Он не вернулся в солдатскую
казарму из наряда по столовой — его
нашли повешенным на строевом плацу.
Самоубийство — признали военные
власти и прислали семье
пространное письмо с извинениями,
что не уберегли сына. "Доведение
до самоубийства!" — настаивает
мать солдата Наталья Корнышева и
второй год стучится во все судебные
и военные инстанции, добиваясь
такой оценки трагедии. Именно с
помощью юристов Наталья Корнышева
обратилась с гражданским иском в
военный суд Братского гарнизона,
чтобы гибель сына была признана при
исполнении обязанностей военной
службы.

— Зачем вам
это нужно? — откровенно спросили ее
военные, намекая на
бесперспективность этой тяжбы.

— У меня
растут еще два сына, — ответила на
это мать. — Известно, что если один
из детей погиб при исполнении
обязанностей военной службы, то
братья могут быть освобождены от
призыва в армию. И я хочу, чтобы они
такое право получили — в армию я их
не отдам.

— Но они же
еще маленькие, пока вырастут до
призывного возраста, ситуация
может в стране поменяться, служить,
например, будут только
контрактники, — убеждали женщину
военные.

— Я не знаю,
как там будет дальше, но я должна
защитить свою семью. Если командиры
в мирное время не сумели сберечь
моего сына, то я должна дать
гарантии его братьям, что они будут
иметь освобождение от воинской
службы.

Николай
Корнышев вырос в семье, где отец
пьянствовал. Это драма многих
русских семей, и на бытовом уровне
большой трагедией это никто не
считает. Николай закончил училище,
получил рабочую профессию, немного
поработал слесарем. А когда получил
повестку на службу в армию, не искал
лазеек, чтобы "закосить".
Служить, говоря откровенно, не
хотелось, но гражданский долг надо
исполнять. В воинской части
новобранцу не повезло, он сходу
попал в молотиловку неуставных
отношений и ничего лучшего не
придумал, как сбежать из части. И
добежал аж домой. Семья, убедившись,
что уголовного преследования со
стороны военных не будет, уговорила
вернуться Николая в часть.
Казалось, в армии многое меняется —
это чувствовалось уже по тому, что к
беглецу отнеслись с пониманием, и
хоть встретили не с распростертыми
объятиями, догадались перевести в
другую часть. Письма оттуда шли
хорошие, сын нес службу и не
жаловался. В семье успокоились. Тем
более, время летело быстро —
оставалось служить полгода.
Николай был уже не рядовым
солдатом, а ефрейтором. Не высок
чин, но и такое продвижение по
службе говорило, что все идет
нормально. И последнее письмо
Николай отправил из части в день
гибели. Сколько раз его читали в
семье, в комитете солдатских
матерей, юристы — даже задним
числом в нем не найти намека,
который бы мог послужить сигналом к
той трагедии, что развернулась
поздним вечером 15 сентября 1997 года.

Это был
праздник — День танкиста, и каждый
по мере своих возможностей
стремился его отметить. Николай нес
в этот день наряд по солдатской
столовой. Сослуживцы наказали ему
поставить в казарму праздничный
пирог. Около 23 часов, когда
дежурство закончилось, Николай нес
пирог в казарму. На выходе из
столовой он столкнулся с
подполковником Радкевичем,
заместитель, командира танковой
части по тылу. У Николая от этой
встречи все внутри застыло — будет
взбучка. Как разбирался
подполковник Радкевич с рядовым
составом за нарушение устава,
Николай уже однажды на себе
испытал. Месяц тому назад начальник
по тылу застал солдата курящим в
неположенном месте, он выхватил
сигарету и потушил ее о солдата.
Правда, по версии офицера, он просто
бросил горящую сигарету в
подчиненного, но сослуживцы
признавали, что подполковник
потушил сигарету о грудь Николая.
По случаю праздника подполковник
был подвыпившим. Нам сложно с
точностью восстановить картину
"разбирательства" офицера с
ефрейтором, поскольку в разговоре
часто употребляли ненормативная
лексика, поэтому будем
придерживаться литературного
варианта описания событий.

— В столовую
кругом марш! — скомандовал офицер.
На подкашивающихся ногах Николай
Корнышев вернулся назад. — Для кого
несешь пирог?!

— Для себя! —
с трудом выдавил ефрейтор.

— А три ложки
зачем? — наседал подполковник. —
Сейчас ты нам и продемонстрируешь,
как будешь жрать тремя ложками.

Николай
Корнышев оцепенел. Но подполковник
настаивал, чтобы ефрейтор прямо
здесь ел пирог тремя ложками. Одну
предложил вставить себе между
пальцами ног и таким образом
ужинать. Солдат дрожал, не смея
возражать Радкевичу.

— Придется
доложить командиру батальона, и он
уж с тобой разберется по полной
программе! — отчитывал солдата
подполковник.

— Прошу Вас,
не надо этого делать, — взмолился
солдат.

— Тогда
скажи, кому нес пирог? — потребовал
Радкевич.

Для читающих
материалы дела и эту статью
останется, вероятно, загадкой, как
этот рядовой для армии инцидент мог
подтолкнуть солдата на
самоубийство. Нелепость какая-то.
Сколько раз каждый из нас
оказывался в подобных ситуациях, и
ничего, живы и здоровы. Но мы не
можем рассуждать и принимать
решения за другого. Для Николая
Корнышева эта ситуация оказалась
безвыходной. Он боялся командира,
но еще больше он боялся сослуживцев
по казарме, и, судя по
психологическим тестам, которые
проводились в части до смерти
Корнышева, чувство загнанности и
неутихающего страха жило в нем. И
проведенная посмертно
психиатрическая экспертиза
признавала, что накануне
самоубийства Николай Корнышев
находился в состоянии острой
психической напряженности, без
четкого осознания путей выхода из
сложившейся ситуации. Специалисты
признавали, что по личностным
свойствам Корнышев не был склонен к
самоубийству, но унижающее честь и
достоинство солдата поведение
командира сработало в его душе как
взрывное устройства. Отпущенный
подполковником Радкевичем солдат в
казарму не пришел. В полночь его
нашли висящим на ремне. Спасти
Николая уже было нельзя.

И было
возбуждено уголовное дело.
Следователь более или менее точно
разобрался в деталях трагического
события праздничного дня, но ничьей
вины не признал. Действия
подполковника Радкевича были
признаны "неумышленными и
неосторожными", офицер отделался
дисциплинарными взысканиями.
Поскольку было совершено
самоубийство, то и гибель Николая
Корнышева не прошла по графе "при
исполнении обязанностей воинской
службы". Армия постаралась
быстро забыть об этой трагедии,
выполнив положенные в таких
случаях по закону ритуалы.

Но не
успокоилась мать, не успокоился
Братский городской комитет
солдатских матерей, где,
познакомившись с делом о
самоубийстве Николая Корнышева,
считают, что оно проведено не полно,
виновные офицеры наказаны мягко.
Однако во время слушаний
гражданского иска матери погибшего
солдата представители прокуратуры
продолжали настаивать на том, что
требования гражданских
неправомерны. Дело по гражданскому
иску матери было отложено ввиду
того, что мать обратилась к
Генеральному прокурору РФ с
заявлением об отмене постановления
о прекращении уголовного дела по
гибели ее сына. Военная прокуратура
отозвала дело для ознакомления. И у
убитой горем женщины появилась
надежда, что расследование будет
возобновлено, а с какими
результатами — покажет время.

— Сына мне не
вернуть, — с дрожью в голосе говорит
Наталья Корнышева. — Но я должна
защитить своих младших.

— Вы уж
сильно не порочьте армию, — сказал
мне за пределами судебного
заседания один из прокурорских
работников, отстаивавший
официальную версию военных властей
о гибели Николая Корнышева.

— Значит, и у
вас есть сомнение? — удивился я
откровенности военного прокурора.

— Когда так
гибнут молодые ребята — сомнение
есть всегда, — сказал офицер и ушел.

И
затеплилась надежда: а вдруг
сердечная боль матери найдет
подтверждение в сухих документах
томов уголовного дела по факту
смерти ее сына Николая Корнышева,
который ушел в наряд и не вернулся.
Ведь там, где молчит закон,
частенько начинает молчать и
совесть.