По
собольей тропе — в Копенгаген…

Александр
САВЕЛЬЕВ, "Восточно-Сибирская
правда"

Живые цветы
бывают в Ербогаче не только
коротким жарким летом, когда
воздух, напоенный травами, звенит
от комаров и кузнечиков, а собаки,
одурев от жары, тоскливо и сонно
бродят по поселку. В Ербогачене нет
рынков и киосков, где можно купить
букет тюльпанов, поэтому на 8 марта
женщинам здесь не дарят цветы.
Дарят платья, духи, перчатки, дарят
все, что можно подарить, но цветов
здесь нет. Наталье муж однажды
подарил ружье. Наталья родилась в
эвенкийской семье. Отец и мать —
педагоги. Но Наталья выбрала иное —
закончила ербогаченскую
десятилетку и укатила в Питер,
поступать в институт советской
торговли. Однако, отучившись два
года, Наталья безо всякого
сожаления плюнула на учебу и
вернулась домой, в Ербогачен. "Ты
не знаешь, — говорит она, — как
раньше смотрели на торгашей. Я
все-таки дочь педагогов… Наверное,
было бы стыдно". Вернувшись
домой, устроилась на работу в
аэропорт. Познакомилась с
черноглазым техником, вышла замуж.

В семи
километрах от Ербогачена каждую
весну, разливаясь, Нижняя Тунгуска
затопляет низкие поймы и ложбины.
Вода стоит в них до поздней осени, и
каждый год на эти озерца прилетают
утки — черно-белые гоголя, рябые
чирки и шилохвостки. Наталья
вставала задолго до рассвета и, не
мешкая со сборами, в белом
предрассветном тумане шла к озерам.
Зябкий и сырой воздух пробирался
под одежду, но, придя на озеро, нужно
сидеть не двигаясь, по возможности
не курить и слушать утреннюю
тишину. И когда в этой неподвижной,
застоявшейся тишине послышится
тонкий свист утиных крыльев,
бритвой распарывающий воздух над
озером, нужно одним махом вскинуть
ружье и стрелять…

Городским
красавицам, сгоняющим жирок
посредством шейпингов и
взбадривающим себя тоником и
растворимым кофе, покажется пыткой
четырнадцатикилометровая
дистанция, пройденная трижды за
день, но им незнаком такой
сильнейший допинг, как чистый
воздух, такой примитивный
сжигатель жира — постоянное
движение. Наталья тоже уставала, но
уже ничего не могла поделать с
собой, потому что что-то сильное
билось в каждой клетке нервов, в
каждой дрожащей жилке.

Когда
подросли дети, Наталья стала
уезжать с мужем на охоту.
Оставалась в базовом зимовье, муж
уезжал дальше. Полмесяца
одиночества, от которого мало
спасает рация. Полмесяца
каторжного труда. Если на улице за
пятьдесят мороза, пар, вырываясь
изо рта, тихонько потрескивает.
Мерзнут обмороженные щеки и нос, но
прикрывать варежкой нельзя —
обмерзнут еще сильнее. Снег на
лыжне сухой и сыпучий от мороза, но
лыжи подбиты камусом и идут
неслышно. Ежедневно — тридцать
километров путика — лыжни, по
которой стоят собольи капканы. Пока
снимаешь промерзшую тушку соболя,
мороз продирается под суконную
энцефалитку, накаляет прилипшую к
спине рубаху, и надо двигаться,
коченеют пальцы, болеет кожа у
ногтей.

Позже пальцы
покраснеют и распухнут и еще долго
будут болеть, но хуже всего первые
минуты в тепле, когда невыносимая
ломота выворачивает каждую
косточку, каждый сустав, и, уже
плохо соображая от боли, начинаешь
колотить руками по бедрам. Но
соболи иначе не достаются. Да и
стоят они, безусловно, дороже тех
денег, какие выдаст за шкурки
приемщик. Этой зимой головка первой
категории стоила в поселке тысячу
двести рублей. Первая категория —
мех царский. Темная, почти черная
шкурка, снятая с пяла, блестит
бриллиантовыми искрами и кажется
воздушно-легкой, невероятно теплой
и приятной на ощупь. Малейший изъян
— и цена падает сразу на пару сотен.
Но перед тем, как нести шкурку к
приемщику, каждый охотник долго
вычесывает своих соболей
специальной щеточкой, одеколоном
стирает смоляные катышки, пока,
наконец, длинный, роскошный мех не
начинает "играть".

Меха делятся
на четыре категории. Третья стоит
восемьсот рублей, четвертая и того
меньше. Если сезон удачный и
хорошие угодья вдалеке от поселка,
охотник добудет сотню соболей и его
семья будет сыта до нового сезона.
Если же не повезло и к концу января
у охотника десяток-другой шкурок,
он не оправдает даже затраты:
бензин, запчасти к "бурану",
продукты. Надо занимать деньги под
следующий сезон, но кто поручится,
что он окажется удачным.

…
Успокоенный мнимым одиночеством,
Сохатый стоял в молодом сосняке,
могучий и большой, как скала.
Карабин остался в зимовье — с собой
был старенький дробовик, и Наталья
медленно ползла, не чувствуя
жгучего мороза, приближаясь к
зверю, и только помнила, что
стрелять надо в ухо — так слышала от
какого-то охотника. А между тем,
снег беззвучно проседал под
распластанным телом, позади уже
оставалась белая марь со странным,
вьющимся следом, и, скинув рукавицы,
можно было стрелять, но голова не
попадала в прицел, и Наталья снова
поползла, и снова, сквозь частокол
сосенок видно было только широкое,
мощное основание рогов, а пальцы,
побелевшие от
пятидесятиградусного мороза, уже
не сгибались, и тогда Наталья стала
стрелять, но не услышала сочного,
характерного удара пули, и зверь,
вскинувшись, стал уходить. Наталья
подошла и увидела, что пуля
застряла в сосне (росли они так
густо, что попасть было невозможно),
а громадный сохач, уходя, низко
опустив голову, прорубил рогами
широкую, полутораметровую просеку
в молодой поросли. Вечером на связь
вышел муж, и на волне, забитой
голосами людей, раскиданных по
тайге от Братска до Забайкалья,
Наталья рассказала ему о встрече. А
потом еще долго, включив рацию,
можно было услышать, как
какой-нибудь таежник рассказывает
напарнику свежий анекдот про
"Карат-2" (ее позывные), который
полдня метил сохатому в ухо. Как
недавно-давно это было.

В то время
она уже не работала в аэропорту —
работы там попросту не стало, и
долгие промежутки между сезонами
проводила дома. Вязала, шила на
своих и соседских ребятишек. Когда
пришли вольные, реформаторские,
времена, вспомнила, чему училась в
Питере — занялась коммерцией. Эта
работа требовала совершенно
непривычных качеств: доверять
можно было далеко не всем, не
прощать долгов ни своим, ни чужим, а
чтобы в конце концов наваривать
копейку — накидывать двух-
трехзначные цифры процентов. Но
новый мундир пришелся не по ней, и
коммерческий магазин Натальи
Починской просуществовал недолго.

Теперь
многие говорят, что идея создания
объединения эвенкийских родовых
общин принадлежала Починской,
однако это не так. Впервые об этом
задумалась мэр Катангского района
Галина Головченко. Монополист
таежных дел ЗАО "Катангская
пушнина" успешно торговал
соболями, исправно платил налоги и
рассчитывался с охотниками. Все
было хорошо, но появление
конкуренции стимулирует рост цен
на меха, и в конечном итоге выиграют
охотники — эвенки ли, русские ли —
неважно. Это и многое другое
Наталья говорила мужикам в
эвенкийских поселках, куда той
осенью прилетала с мужем. Давно не
бывала в поселках, многое было в
диковинку, так что комом в горле
вставали слова, и понимала — не
слова им нужны. Вертолет всей
деревней встречают — редкость, раз
в месяц, а то и реже бывает. Осеннюю
грязь в крестиках льда полуголая
детвора месит босыми ногами.
Чумазые. Пропахли дымом, потом, как
будто не было сотен лет
цивилизации, словно бы всегда так —
едкий листвяжный дым, оленьи шкуры,
грязь, вьевшаяся в трещины морщин.

И вечером в
просторной бревенчатой избе
(импровизированный клуб), где
собрались эвенки, Наталья стала
выговаривать: стыдно, мол, уж
помыть-постирать-то можно. Ее не
перебивали, слушали, а потом словно
бы прорвало — заговорили разом:
"Поживи-ка ты, бабонька, с нами.
Хозяйственное мыло — десятка, да о
нем и думать забыли. Все лето, вон,
на рыбе просидели. Наловят мужики —
сыты, не наловят… Масла купить — не
подступишься, так мы ее на воде. А ты
говоришь, постирать"… Солярку
завезут — есть свет, не завезут —
нет. Вечный дефицит то одних, то
других продуктов, вечное
безденежье. В соседнем поселке
Тетея прошлой осенью застрелился
пацан-охотник. Пришел из тайги и
застрелился. Отчего? Никто толком
не знает. Живет в Тетее сотни
полторы душ. Кровь давно не
обновляется, потому что жить туда
никто не едет, а выбраться оттуда
никто не может — некуда. Молодых
женщин в поселке нет, а те, что есть,
давно замужем. Перспектив —
никаких.

Наверное,
объединение родовых общин было
вызвано необходимостью. В
председатели прочили мужа Натальи,
но эвенки выбрали ее. И замелькали
календарные дни, завертелось
колесо, всего лишь за год набравшее
силу инерции. Объединение
называется "Гиркил". В
переводе с эвенкийского — друзья.
Два с половиной миллиона гектаров
охотничьих угодий. В составе
объединения, первоначально только
эвенкийского, теперь едва ли не
половина русских. В договорных
обязательствах с охотниками
записано все, что положено, а кроме
того, совершенно новый пункт:
руководитель обязан отчитаться
перед охотниками по результатам
пушного аукциона и выплатить
дивиденды.

Зима-весна
прошли в бумажной волоките. Летом
Наталья завозила в поселки
продукты, бензин, запчасти к
"Буранам", словом, все, что
нужно для охоты. Под катангских
соболей, известных далеко за
пределами страны, кредиторы давали
деньги, поэтому удалось завезти все
необходимое. Оружие привезли уже
осенью. Новенькие, глянцевые от
заводской смазки "Севера" и
карабины "Вепрь". Когда везла,
в иркутском аэропорту подошли
ребята, вежливо попросили пройти на
досмотр. Напрасно показывала
бумаги, напрасно говорила, что все в
порядке. Перетряхивали стволы,
вещи, пальцами лезли в карманы,
усмешками — в душу. Фото на память в
профиль и анфас, отпечатки
пальцев… Когда отпустили и самолет
оторвался от земли, три с половиной
часа полета просидела, молча
вглядываясь в заплаканное стекло
иллюминатора. Но этой осенью
охотники получили новое оружие и
разъехались по тайге.

В декабре,
когда первые охотники стали
возвращаться с промысла, в
Ербогачен приехал один из
кредиторов, дока меховых дел.
Неделю просидел в конторе, наблюдая
приемку соболей. Уезжая, сказал
одно: "Впервые у тебя видел, что,
сдавая соболей, эвенки
перво-наперво рассчитываются с
долгами". Обыкновенно процедура
возврата долгов за взятые под
пушнину продукты и бензин
затягивается надолго, особенно
если сезон выдался не совсем
удачный. Чтобы не рассчитываться,
сдают через знакомых, у которых нет
долгов, или продают налево. Но
оставаться должником Починской не
хотели ни русские, ни эвенки.

Сегодня я
встретил Наталью в аэропорту.
"Куда собралась?" Махнула
рукой: "В Копенгаген, на аукцион.
Сейчас некогда, приеду —
поговорим".

Вечером по
радио я слышал, что в Копенгагене
идет дождь…