"Величавые,
колоссальные патриоты"

Ростислав
ФИЛИППОВ, член Союза писателей
России.

Не многие из
иркутского интеллигентного люда
припомнили, что приближается не то
чтобы уж очень значительная, но все
же любопытная юбилейная дата. Как
раз среди немногих оказался мой
товарищ, краевед и книголюб,
Георгий Вершинин. Он принес мне
изданный в 1986 году Академией наук
СССР в серии "Литературные
памятники" (стало быть, изданный
научно — со всеми материалами,
связанными с изданием) труд Ивана
Александровича Гончарова
"Фрегат "Паллада" — очерки
его полукругосветного путешествия
на этом корабле в двух томах. Эту,
читанную когда-то в студенчестве и
в обязательном порядке для сдачи
зачета по русской литературе
объемистую книгу, ныне почти мной
позабытую, я за три вечера
восстановил в памяти. Не люблю слов
"удовольствие" и
"наслаждение" при оценках
художественных произведений, но,
пожалуй, лишь эти слова могут
передать те чувства, которые я
испытывал при перечитывании
"фрегата": какой великолепный
русский язык! какие живые типажи!
что за дивные описания природы!
меткие наблюдения! каков юмор!
Короче — русская литературная
классика в полном своем блеске.

Впрочем, в
мою задачу не входит высказываться
о достоинствах книги Гончарова —
достаточно слов Д. Писарева, что
современники ее встретили "с
такой радостью, с какою редко
встречаются на Руси литературные
произведения". Из исследований
историков и литературоведов и,
естественно, из самих очерков можно
также узнать, как и для чего попал
сорокалетний писатель, весьма
уважаемый, ибо уже изданы
"Обыкновенная история" и
отрывки из "Обломова", в
экспедицию адмирала Е.В. Путятина,
на фрегат "Паллада". Мое дело
напомнить читателю
непосредственно о путешествии
Ивана Александровича:
"Паллада" вышла из Кронштадта
осенью 1852 года, обогнула Европу,
вышла в Атлантику, миновала мыс
Доброй Надежды, через Индийский
океан добралась до Явы, далее
Сингапур, Гон-Конг, потом Япония,
Нагасаки, и мимо Кореи прошла в
Татарский пролив. В устье Амура в
августе 1884 года Гончаров с
товарищами пересел на подчиненную
генерал-губернатору Восточной
Сибири Н.Н. Муравьеву шхуну
"Восток", где с ним и
познакомился. Шхуна взяла курс на
север Охотского моря, на Аян.
"Погода была серенькая, но
теплая, волнение небольшое, какое
именно нам было нужно. Обеды Н.Н.
Муравьева прекрасные, общество
избранное и веселое, вино, до
которого, впрочем, мне никакого
дела нет, отличное, сигары — из
первых рук — манильские, и
состояние духа у всех приятное".
От Аяна, уже посуху, Гончаров вместе
со своим "человеком" — поваром
Тимофеем — добрался в сентябре до
Якутска. Путешествие это было уже
менее принятым — "по ложбинам
между гор, по руслу речек и горных
ручьев, которые в дожди бурлят так,
что лошади едва переходят вброд,
уходя по уши". Но, замечает
Гончаров, "нет ничего ужасного в
этих диких пейзажах".

В конце
ноября он выезжает из Якутска, при 36
градусах мороза. Направление —
Иркутск, дорога — река Лена.
Каменская, Поледуйская, Чуйская
станция, Киренск, Жегаловская
станция, Качуг… "Слава богу! все
стало походить на Россию: являются
частые селения, деревеньки… В
деревнях по улице бродят лошади,
они или заигрывают нашими лошадьми,
или, испуганные звуком
колокольчика, мчатся что есть мочи
вместе с рыжим поросенком в
сторону. Летают воробьи и грачи,
пьют петухи, мальчишки свищут,
машут на проезжающую тройку, и дым
столбом идет вертикально из
множества труб — дым отечества!
Всем знакомые картины Руси!
Недостает только помещичьего дома,
лакея, открывающего ставни, да
сонного барина в окне… Этого
никогда не было в Сибири, и это, то
есть отсутствие крепостного права,
составляет самую заметную черту ее
физиономии".

Читатель,
предположительно, уже догадался,
какой вышеозначенный мы имеем в
виду юбилей: действительно, аккурат
145 лет назад, в 1854 году, — "В самую
заутреню Рождества Христова я, —
пишет Гончаров, — въехал в город.
Опухоль в лице была нестерпимая.
Вот уж третий день я здесь, а
Иркутска не видел. Теперь уже — до
свидания". Именно сими словами,
среди которых имя нашего города, и
заканчивается первое издание
двухтомного "фрегата
"Паллады".

Конечно, от
морозной опухоли Иван
Александрович вскоре излечится, и
наш Иркутск рассмотрит хорошенько
— отсюда он уедет в Петербург через
три недели. Для меня же и, думается,
для всех почитателей таланта
Гончарова смысл, может быть, и
надуманного "юбилея" в том,
чтобы на исходе нынешнего и в канун
будущего веков вспомнить о великих
иркутянах, вошедших не только в
историю нашего города, но и, если
хотите, в наши биографии, взглянуть
на них глазами великого же
писателя.

Две мощные
личности навсегда привлекли его
человеческое и художественное
внимание. Это наш земляк, по словам
Гончарова, "природный",
"урожденный сибиряк", в миру —
Иван Евсеевич Попов — Вениаминов, в
монашестве — Иннокентий,
выдающийся церковный работник и
миссионер, "апостол Америки",
тогда в Якутске, где с ним
познакомился Гончаров, архиепископ
Камчатский, Алеутский и Курильский,
а в будущем митрополит Московский и
Святитель; и генерал-губернатор
Восточной Сибири, известный
впоследствии под именем графа
Амурского, Николай Николаевич
Муравьев. Уже перед отъездом из
Иркутска, 13 января 1855 года, Гончаров
упоминает о них в письме семье
академика живописи Н.А. Майкова:
"… величавые, колоссальные
патриоты". И далее: "В Якутске,
например, преосвященный
Иннокентий: как хотелось мне
познакомить вас с ним. Тут бы
увидели русские черты лица, русский
склад ума и русскую коренную, но
живую речь. Он очень умен, знает
много и не подавлен схоластикою,
как многие наши духовные, а все
потому, что кончил ученье не в
Академии, а в Иркутске и потом прямо
пошел учить и религии и жизни
алеутов, колош, а теперь учит
якутов. Вот он-то патриот. Мы с ним
читывали газеты, и он трепещет, как
юноша, при каждой счастливой вести
о наших победах (речь идет о
Крымской войне, где против России
выступили Англия и Франция)".

"Фрегат"
свидетельствует, что Гончаров
знаком с изданными в 1840 году
"Записками об Уналашкинском
отделе Алеутских островов"
протоиерея Вениаминова. Писатель
горячо пропагандирует этот труд:
"… прочтя эти материалы, не
пожелаешь никакой другой истории
молодого и малоизвестного края. Нет
недостатка ни в полноте, ни в
отчетливости по всем частям знания:
этнографии, географии, топографии,
натуральной истории… Книга эта еще
замечательна тем, что написана
прекрасным, легким и живым
языком". Гончаров, пожалуй,
первым сообщил во "Фрегате"
широкому, а не "специальному",
читателю о переводе Вениаминовым
Евангелия на алеутский язык, об
издании им алеутского и
алеутско-кадьякского букварей и
т.д., о том, что ныне
"преосвященный Иннокентий
подвизается здесь (т.е. в Якутске —
Р.Ф.) на более обширном поприще,
начальствуя паствой двухсот тысяч
якутов, несколько тысяч тунгусов и
других племен, раскиданных на
пространстве тысяч трех верст в
длину и ширину области, о том, что
под его руководством"
перелагается евангельское слово на
их скудное, не имеющее права
гражданства между нашими языками
наречие". Гончаров побывал в
монастырской келье, где духовные
лица, знающие якутский язык,
занимались переводом Евангелия.
Там с этим переводом сличались
греческий, славянский и русский
тексты. "Перевод вчерне уже
окончен", — сообщает Гончаров. И
прилагает для нашего любопытства
"образец этих трудов" —
молитву "Отче наш" на
алеутском, тунгусском и
колошенском языках. "Что значат
трудности английского языка в
сравнении с этими звуками, в
произношении которых участвуют не
только горло, язык, зубы, щеки, но и
брови, и складки лба, и даже,
кажется, волосы! А какая грамматика!
То падеж впереди имени, то
притяжательное местоимение слито с
именем и т.п. И все это
преодолено!"

Гончаров
навсегда поражен и восхищен
работою архиепископа Иннокентия.
Даже тридцать лет спустя после
"Фрегата" "Паллады", в
очерке "По Восточной Сибири"
он снова вспоминает о том,
"якутском", архиепископе
Иннокентии, ставшем московским
митрополитом и уже ушедшим из
жизни: "Он — тоже крупная
историческая личность. О нем писали
и пишут много и много будут писать,
и чем дальше населяется, оживляется
и гуманизируется Сибирь, тем выше и
яснее станет эта апостольская
фигура". И через несколько
десятилетий писатель не забыл их
первую встречу: "Я все-таки
представлял себе владыку сибирской
паствы подобным зауральским
иерархам: важным, серьезным,
смиренного вида. Доложили архиерею
о нас. Он вышел нам навстречу. Да,
действительно, это апостол,
миссионер!.. Каким маленьким,
дрябленьким старичком показался
мне любезный, приятный, вежливый
маркиз-губернатор (это местный
якутский управитель — Р.Ф.) пред
этой мощною фигурою, в
синевато-серебристых сединах, с
нависшими бровями и светящимся
из-под них умными ласковыми глазами
и доброю улыбкой". Будущий
сценарист киносериала о жизни
святителя Иннокентия не может не
учесть этот взгляд великого
писателя на великого сибиряка. А
что такой сценарий будет создан,
возможно, даже нашими иркутскими
авторами, — не сомневаюсь. И рад
сообщениям, что дальневосточные
писатели уже отличились —
утвердили для кино сериал о Н.Н.
Муравьеве, графе Амурском, второй
выдающейся личности, поразившей
Гончарова в Сибири.

О нем
писатель отозвался в уже
упомянутом письме Майковым из
Иркутска в Петербург так: "Другой
патриот, человек бодрый,
энергический, умный до тонкости и
самый любезный из русских людей —
это Николай Николаевич Муравьев,
генерал-губернатор Восточной
Сибири. Ими его довольно популярно
у нас: все знают, как сильно и умно
распоряжается он в Сибири, не
секрет уже и то, что он возвратил
России огромный и плодоносный
лоскут Сибири по реке Амур
включительно, вопреки Министерству
иностранных дел, действуя под
непосредственным надзором и
полномочием царя, при множестве
врагов, доносов и проч. Молодец!".
Но в первом издании "Фрегата"
"Паллады". в его сибирской
части имя Муравьева упоминается
как бы безоценочно, нейтрально:
по-видимому, все же Гончаров,
оглядываясь на разночинную
критику, поопасался восторженно
отозваться о генерал-губернаторе,
как он сделал это в частном письме,
— губернатор есть власть, о властях
же входило в моду говорить с
вызовом. Но в очерке "По
Восточной Сибири", своеобразном
через много лет дополнении к
сибирским страницам "Фрегата
"Паллады", Гончаров дал полную
волю своим чувствам и наблюдениям:
"Какая энергия! Какая широта
горизонтов, быстрота соображений,
неугасающий огонь во всей его
организации, воля, боровшаяся с
препятствиями, с "barons dans les rones"
("с палками в колесах", франс. —
Ред.), как он выражался, которыми
тормозили его ретивый пыл! Да, это
отважный, предприимчивый янки!
Небольшого роста, нервный,
подвижный. Ни усталого взгляда, ни
вялого движения я ни разу не видал у
него. Это и боевой отважный борец,
полный внутреннего огня и
кипучести в речи, в движениях". И
далее очень важное свидетельство:
"Чиновники не разделяли его пыла,
упирались, смотрели на все его
затеи, ковыряя в носу, и писали
доклады, донесения, тоже
подкидывали исподтишка, где могли,
своему шефу "barons dans les rones".

Пылкий,
предприимчивый дух этого
энергического борца возмущался:
человек не выдерживал, скрежетал
зубами, и из обыкновенно ласкового,
обходительного, приличного и
любезного он превращался на
мгновение в рыкающего льва. И тогда
плохо было нарушителю закона".

Ну, что тут
сказать? А то, что нынешнее
положение губернаторское не
намного лучше тогдашнего. В том
смысле, что и ныне из немало —
чиновников, "задумчиво
ковыряющих в носу" и исподтишка
вставляющих палки в колеса. Да и не
только чиновников, но и так
называемых общественных деятелей…

Вот,
собственно, и весь юбилей.
Небольшой, но, как видите, живой,
потому что прочно связан с нашими
днями и с нами самим. Ибо кто мы
есть, живой, потому что прочно
связан с нашими днями и с нами
самими. Ибо кто мы есть, как не
последователи наших
предшественников, которые "
населяли, оживляли и
гуманизировали Сибирь".
Заканчивая "Фрегат
"Палладу" странствием по
Сибири, Гончаров нигде не высказал
о нем ни одного недоброго слова.
Наоборот! Когда он говорил о ее
настоящем и будущем, его голос
наполняется пафосом: "И когда
совсем готовый, населенный и
преосвященный край, некогда темный,
неизвестный, предстанет перед
изумленным человечеством, требуя
себе имени и прав, пусть тогда
допрашивается история о тех, кто
воздвиг это здание, а так же не
допытается, как не допыталась, кто
поставил пирамиды в пустыне… А
создать Сибирь не так легко, как
создать что-нибудь под
благословенным небом…"

Иван
Александрович с благодушием
воспринимал сибирский говор, он
подтрунивал, например, над
привязанностью сибиряков к словам
"однако", "шибко" и пр.
Скажем, главы "Из Якутска",
оправдывая необходимость скорого
своего отъезда, он закончил,
улыбаясь: "Пора, однако, шибко
пора!". Он заметил весело, что
приезжего из Москвы в Берлин тут же
произведут в путешественники, а
здесь, в Сибири, вы можете изъездить
пространство втрое больше Европы,
"и вы все-таки будете только
проезжий".

Так вот,
отвечу на добрые слова о Сибири и ее
деятелях проезжему по нашим краям,
но навсегда оставшемуся в
сибирской душе замечательному
писателю на нашем же, сибирском
наречии: однако шибко браво
сказано!