По
трудной тропе
Листая
страницы нового романа Валентины
Мариной

Далеко не
каждый словарь дает толкование
слова "церападус". Все-таки
нашел: "Гибрид черемухи Маака и
вишни сорта Идеал, выведен И.В.
Мичуриным". Пацанами мы не знали,
что с чем скрещивал знаменитый
преобразователь природы, но слово
это заковыристое знали. По сходной
цене нам на тайшетском базаре
ранним летом покупали эти
водянистые сладко-кисло-горькие
ягоды. Странно ли, что вспомнился их
вяжущий вкус, когда читал роман
Валентины Мариной "Чернотроп"?

Церападус на
послевоенный базар в Тайшет
привозили из колхоза "23-я
годовщина Октября". Скажете:
"Ну и что?" Поясню. 23-я
годовщина — значит, 1940 год. Что за
крестьяне оставались до сих пор
неохваченными всеобщей
коллективизацией и только теперь
спохватились? Это были
спецпереселенцы из Западной
Украины, перешедшей под советское
крыло. Привезли их в Сибирь и под
неусыпным бдением комендатуры
сбили в колхоз. Они, люди привычные
к труду на земле, старались выжить и
в неволе, работали, как волы,
проявляли хозяйскую хватку,
пробовали обходить жесткие, часто
нелепые руководящие директивы. Вот
и выращенный ими экзотический
церападус помогал колхозной кассе.

Наш отец
после фронтового ранения и
полдюжины госпиталей был призван
на работу в райком ВКП(б), ездил
уполномоченным в тот колхоз и с
удивлением рассказывал, что
тамошний председатель отдает
распоряжения чуть ли не шепотом. В
других деревнях руководили больше
криком и матюгами. В "23-й
годовщине" дорожили авторитетом
своего вожака, общее горе избывали
дружной работой и жизнью.

Дочитав
"Чернотроп", я поделился
воспоминаниями своего детства с
Валентиной Ивановной Мариной. На
это она ответила, что прототипом
одного из главных героев романа
Михаила Фартушного стал
председатель именно того колхоза
по фамилии Соломко.

Как-то листал
я подшивки тайшетской газеты
"Сталинский путь" за военные
годы. Там чаще других мелькают
фамилии Соломко и Халамана,
руководителя еще одного колхоза,
собранного из таких же бедолаг. И не
просто мелькают. В газете
напечатаны адресованные им
телеграммы от Верховного
Главнокомандующего с
благодарностью за деньги,
собранные на танковые колонны и
эскадрильи самолетов. Диву даешься,
как это им удавалось, когда у самих
выгребали все до зернышка и
трудодни оставались пустыми
палочками на бумаге.

Роман
расшевелил воспоминания. Уже в 70-е
годы старушка в одной тайшетской
деревне плакала, рассказывая, как
они работали в войну. Ломишь от зари
до зари на уборке хлеба, а в
дождливый день надеешься заняться
дома по хозяйству. А тут тебя гонят
дергать лен. Бывало, в такой день
прискочит в деревню сам первый
секретарь райкома Воробьев, крикун
и матерщинник, и ну колотить по
окнам, гнать на работу, от которой
ладони становились изодранными в
кровь.

В
"Чернотропе" секретарь обкома
заказывает костюм
искуснику-портному, узнику
Озерлага. В Тайшете жены начальства
возили свои отрезы в женскую
колонию. В тот же Озерлаг.

Совпадения
до мелочей. В романе у колхозного
бухгалтера Ивана Федотовича из-под
распахнутого, сталинского покроя
кителя, надетого на майку,
выглядывает татуировка: грудастая
русалка. А у нас в школе в день
выборов плясал мужик в такой же
сталинке и с такой же русалкой на
голой груди.

Конечно, все
эти совпадения не случайны. То, о
чем пишет В. Марина, ситуации и
разговоры, характеры и конфликты,
обобщения и детали не взяты с
потолка, они не плод досужего
вымысла. Все это накоплено опытом
бесчисленных журналистских и
писательских командировок, опытом
жизни, осмысленным и мудрым.

"Чернотроп"
— вершина творчества писателя. Люди
деревни населяли и многие прежние
очерки, рассказы, повести В.
Мариной, однако именно в новом
произведении они раскрылись
сполна. В подцензурных условиях им
бы это сделать не удалось. Многие
стороны их жизни были запретной
темой.

О
"перегибах" в колхозном
строительстве мы читали у В.
Тендрякова, В. Белова, Ф. Абрамова, Б.
Можаева… Но, похоже, о великом
переломе, которому подверглось
российское крестьянство, сказано
еще далеко не все. Валентина Марина
поведала нам о приехавших в Сибирь
не по своей воле людях. Для них
колхоз стал не просто
беспаспортным крепостным правом, а
настоящим рабством. И это в те годы,
когда газеты и школьные учебники то
и дело напоминали, что "в царские
времена Сибирь была краем каторги и
ссылки".

Не намного
легче жилось и тем, чьи отцы и деды
осваивали сибирскую скупую пашню,
были на ней хозяевами. Им неуютно,
голодно на земле-кормилице. Умелому
руководителю Иннокентию
Развозжаеву поперек дороги стало
его прошлое: сын раскулаченного.
Люди в его колхозе едва сводят
концы с концами, им приходится
отбиваться от ретивых начальников,
требующих сдать хлеб "под
метелку". А то и хитрить, чтобы
хоть какая-то доля урожая досталась
семьям колхозников.

До самого
скончания советской власти
рисковые руководители крепких
хозяйств заводили свои Тальяны —
неоприходованный скот, не учтенные
в сводках поля. Кого они обманывали?
Партию? Государство? Ради кого? Ради
народа. Но если государство
народное, а "народ и партия
едины", то здесь даже не
противоречие, а противостояние.

Этот
постоянный конфликт отражен в
романе широко и объемно. Перед
читателем проходит вереница
партийных функционеров,
направляющих колхозную жизнь или
полагающих, что они делают это. Они
не на одно лицо: есть те, кто
искренне верит в правоту своего
дела, есть прожженные циники, есть
замученный сомнениями Приемышев. А
рядом — зловещие фигуры гебистов.

Было бы
неправдой сказать, что действующие
лица романа только борются: кто за
руководящие кресла, кто за хлеб
насущный. Нет, жизнь всегда брала
свое. Люди надеются, любят,
изменяют, ревнуют, при случае
радуются. Одна из лучших сцен
романа — праздник, который устроили
себе колхозники, выбравшие в
председатели, вопреки районным
властям, своего — Фартушного. На
часок забыв свои беды, они
обнимаются, целуются, пляшут, поют
скоромные частушки.

И все же
радости в жизни мало. "Любовь
умерла", — говорит Александра,
одна из героинь романа. Не
выдержало сраженное людской
подлостью сердце Фартушного.
Чувство пустоты и обреченности
завладело Иннокентием
Развозжаевым. В финале романа он
вспоминает свою поездку в забытую
богом деревню Челотку: "Вот за
такую убогую деревушку положил
свою голову Федя Басалаев! Челотка
и нынче, пятнадцать лет после войны,
такая же серая, невзрачная".

Челотки наши
и еще сорок лет спустя, если и
изменились, то едва ли в лучшую
сторону. А некоторые люди сегодня
недоумевают: кто разорил наше
сельское хозяйство, кто отучил
крестьянина быть хозяином на
земле?! Полагаю, роман
"Чернотроп" дает
исчерпывающий ответ.