Дар
чудесный, дар бесценный

"Венок Пушкину"
— так называется сборник
произведений, посвященных юбилею
гения русской литературы, который
скоро должен выйти в столичном
издательстве "Русский миръ".
Средства на его выпуск выделило
правительство Москвы.

В эту красочно
оформленную книгу, редактируемую
поэтом Геннадием Ивановым,
включены размышления о творчестве
великого классика его и наших
современников — поэтов и прозаиков,
рисунки самого Пушкина, портреты
знаменитых художников России,
запечатлевших облик "невольника
чести".

Немало места в
сборнике занимает и пушкинская
анкета, на вопросы которой отвечают
многие писатели, критики,
литературоведы, в том числе
Валентин Распутин. Думается, слово
нашего земляка о великом
предшественнике будет интересно
читателям "Восточно-Сибирской
правды".

Как вы
теперь, в конце ХХ века,
воспринимаете Пушкина?

— Как
"чудный дар", как "дар
бесценный", ниспосланный России
во исполнение замысла о ней. Как
кудесника и виртуоза, сделавшего
поэзию прелестной и одновременно
мудрой, давшего ей юношеское
обаяние и государственное
значение. Как столп, выше
Александрийского, с которого
началась слава русской литературы,
не меркнущая весь XIX и XX века.
Сияющий сонм великих на этой стезе
шел от Пушкина и оглядывался на
него. Это он, Пушкин, надолго задал
тон и вкус, высоту и
отечественность нашей словесности
да и всей культуре. Он окончательно
освободил русский литературный
язык от косноязычия, слово при нем
стало радостным, сияющим, крылатым
и вездесущим, способным уловить
мельчайшее движение чувства,
услышать несказанное и поднять до
небесного вострубия торжественные
минуты. Это он, Пушкин, соединил в
один два языка — простонародный и
царского рода Пушкина. Из рода
теперь уже захиревшего,
потерявшего благородство, но на
гербе которого все те же слова
Александра Сергеевича: "Клянусь
честью, ни за что на свете не хотел
бы я переменить Отечество или иметь
другую историю…"

Пушкин — мера
русского таланта и русской души.
Удастся ли когда-нибудь эту меру
вложить без остатка в нового гения,
трудно сказать. Но уже то, что у нас
гений такого масштаба и такой
красоты был, значит чрезвычайно
многое как для прошлого, так и для
настоящего. С явлением Пушкина
Россия была приподнята над уровнем
духовности самых культурных
европейских стран и не осела ниже
их до сих пор.

— Каково было
воздействие Пушкина на вас в разные
периоды вашей жизни?

— Оно
действительно оказалось
ступенчатым, не скажу, от простого к
сложному, а как бы в соответствии с
разными периодами самосознания.
Казалось бы, нет ничего проще, чем
пушкинская проза в "Повестях
Белкина", ан нет, при позднейшем
чтении понимаешь, как много было
упущено раньше, когда ты поддался
только очарованию простоты. Думаю,
что под сенью Пушкина мы проходили
университеты духа в более или менее
схожей последовательности, когда
начальные приятные прогулки со
временем превращались в занятия,
требующие и духовных, и
нравственных, и, само собой,
умственных усилий. Некоторые
пушкинские страницы, такие, как сон
Татьяны в "Онегине" или
стихотворение "В начале жизни
школу помню я", до сих пор
остаются загадочными. По
стихотворению "К вельможе"
можно проходить курс классического
образования, по стихам, посвященным
Чаадаеву, и по письмам к нему — все
степени посвящения в сына и мужа
Отечества, цикл "Пиндемонти"
венчает мудрость Пушкина, до какой
мало кто поднимался и в его
просвещенное время.

Кто-то из
великих, кажется, Василий Розанов
сказал, что Пушкин — это луг, от
ранней весны до поздней осени
дающий разные всходы, во всякую
пору свежего и прекрасного рисунка.

Лет до 25-28 я
был под впечатлением лирики
Пушкина, чувственной и виртуозной;
молодому — молодое… Это увлечение
не прошло. Но затем он поднялся для
меня в фигуру иного масштаба —
государственника и патриота,
навсегда указавшего место поэта в
общественных борениях. Чего было
метаться и выглядывать счастье на
стороне нашим либералам и
демократам даже и последнего
времени, когда за полтораста лет до
них было сказано Пушкиным:

Недорого
ценю я громкие права,

От коих не
одна кружится голова…

— Может ли в
обозримом будущем произойти такая
переоценка ценностей, что
подавляющее число читателей
перестанет улавливать особую связь
Пушкина и России?

— Думаю, что
может, как это произошло в 60-70-х
годах прошлого столетия, вплоть до
открытия памятника Пушкину в
Москве, когда первый наш
национальный поэт во всех смыслах
доставлен был на подобающее ему
место. И как это произошло в 20-х
годах века нынешнего, когда
возобладало писаревское: "сапоги
выше Пушкина". Предстоящими
юбилейными торжествами 99-го года
произойдет закрытие ХХ века,
который при всех неизбежных
оговорках все-таки оставался
культурным и почитал великие имена.
С началом нового тысячелетия, когда
все народы, похоже, придут в
неизбежное волнение, чтобы
утвердиться в новом положении,
вместе с общим падением культуры
может случиться и охлаждение к
Пушкину, которое достигнет пика в
год его 200-летия: после
воодушевления, подъема — спад. Дай
Бог, чтобы он оказался недолгим и не
вышел из границ спокойного, тихого
понимания Пушкина.

— Какую роль
вы отводите Пушкину в судьбе
будущей литературы?

— Если жива
будет литература и не переродится
она во что-то
развлекательно-увеселительное, то
ей так или иначе не на чем будет
стоять, кроме как на своей
национальной и духовной почве, где
Пушкин — первая и незыблемая
величина. Выше Пушкина уже никого
не будет, я в этом не сомневаюсь,
лишь бы не упала русская литература
настолько, что с места ее падения
неразличим он станет в своей
высоте.