Просто
жить

Ему —
75, но за войну он набрасывает себе
еще сотню лет. Такой древний
молодой Астафьев. А, казалось, еще
вчера…

Была осень и
расходился на Енисее праздник —
литературные чтения. Поэты,
прозаики, библиотекари, критики и
даже генерал и алюминиевый магнат —
все кружились вокруг седого,
грузного старика, который
одинаково просто держался и с
генерал-губернатором, и с техничкой
из сельского Дома культуры. В
преддверии чтений освящали
часовенку в Овсянке. Около сельской
библиотеки (лучшей в России)
произносили речи. Басовитый
генерал и магнат уехали вскоре,
только пыль столбом. Следом, тут же,
укатили две дюжины столичных и
местных журналистов, враз
потерявших интерес к
происходящему. О литературе уже
спорили и рассуждали без них.

Ради
Астафьева приехали в это село с
дальних и ближних уголков России
более сотни человек. Время
размолотило всех литераторов по
своим группам, союзам. Начудили
немало и сами писатели. Есть Союз
писателей России и есть Союз
российских писателей — попробуйте
уловить разницу. В Овсянке, пусть
ненадолго, всего на три дня, но
представители всех враждующих
группировок попытались забыть
распри. Будут ли еще впереди
встречи — бог весть. Старый
писатель цепко оглядывал
приехавших, особым чутьем выделял
самых даровитых, подбадривал
разуверившихся. Он хотел дать им
праздник. Говорил немного, просил
писателей не тратить бесцельно
время на политику и дрязги, а
обсуждать литературные новинки,
читать стихи. Когда-то ночи
напролет он вместе с поэтами, мог
читать стихи, замирая перед
непостижимой тайной творчества —
будь то Блок или Пушкин.

Но политика —
"извращенная жизнь" —
стучалась в двери без спроса.
Литераторы сокрушались. Всюду
властвует нажива. Тиражи толстых
журналов упали, людям не хватает на
хлеб, не то что на подписку.
Совестливому писателю не
прокормиться литературой. Хорошо,
если где еще толковый губернатор
подбросит материальную помощь.
Времена, когда писатель благодаря
одной книге мог безболезненно жить
и работать целый год, канули в Лету.
Чтобы выпустить книгу — ищи
спонсора. Вместо гонорара получишь
тележку собственных книг и
умудрись еще их продать. Поэтесса
Нина Краснова из Москвы
поднаторела в этом неплохо и
делилась опытом. "Я лучше с
голоду помру, но не пойду продавать
свои книжки", — возмутился
забайкальский поэт. Анатолия
Байбородина из Иркутска чуть не
хватил удар, когда он увидел на
обложке глянцевого чтива фамилию
писателя, который своими первыми
вещами заявлял о себе не хуже
Шушкина. "Лучше бы он
застрелился, чем потратил свой
талант на такую дешевку". Кипели,
шумели и переливались, порой через
край, литературные страсти.
Дотошный читатель в лоб спрашивал
писателей: "Где герой
сегодняшнего дня? Неужели
проститутки и воры?" Литература
стала как проклятие миру. И в жизни
нищета и безнадега, и в книгах
ничего светлого.

Много
вопросов, немного ответов. Спросил
у критика Валентина Курбатова,
когда, по его мнению, ожидать
появления знаковой повести, романа,
подытоживающих десятилетие (уровня
"Пожара" или "Печального
детектива"). "А не ждите такой
вещи, — отрезвил меня критик, —
общество затуркано и взорвано
изнутри. Нет цельности, и как может
общество, потеряв цельность и
единение, распознать литературное
явление?". Миллионные тиражи и
читательские конференции все
позади. А что впереди?

Спросил
Астафьева вот о чем. Если вдруг
сейчас новый 26-летний Астафьев
постучится в двери издательств,
заметят ли его и сумеет ли, главное,
он пробиться, не утонуть в
безвестности?

Писатель
ответил сразу, словно и сам уже
задавал себе подобный вопрос.
"Если много работать будет, то
пробьется". В жизни он сам знает
лишь один универсальный рецепт —
работа…

Когда-то
молодой поэт стал жалобиться ему на
свою судьбину и неурядицы. Все не
так, хоть лезь в петлю. "Лезь", —
жестко ответил ему писатель и
оборвал жалобы. Почему он, в десятки
раз больше испытавший горя и
лишений, по "бисеринке"
выдавливающий из себя раба, не
покончил с собой? "И жизни нет
конца и мукам края". Почему изо
дня в день, по любой погоде, и даже в
дни, когда контуженная голова
скрипит и сотрясается, он берет в
руки перо и садится за письменный
стол?" "Не люблю слабых людей,
они погубят Россию" — врезались в
память слова, оброненные о том
поэте, который, кстати, прозябает и
поныне…

* * *

Кажется,
вчера было его 65-летие. 1 мая в
назначенный час поднялись по
ступенькам серого панельного дома
в Академгородке. Хозяин вышел из
рабочего кабинета в трико и простой
рубахе. "Заработался с утра, —
чуть виновато пояснил он, — край
нужно было на письма своим
друзьям-окопникам на Алтай
ответить". И вечером, проводив
гостей, вновь заспешил к
письменному столу. В рабочем
кабинете только книги да
фотографии родни и близких
писателей: Носова, Белова,
Распутина. В белой рубахе и сапогах
на фотографии Шукшин. Когда тот
снимал на Вологодчине "Калину
красную", заезжал к Астафьевым
ненадолго. "Когда помру, велел в
изголовье положить рукопись о маме
и Василии Макарыче". Самое
сокровенное не может поведать ни
читателям, ни жене, ни другу.
Астафьев — русский человек, и в нем
много всего — и любви, и ненависти…
А еще бесшабашности.

* * *

Летели в
таежную факторию на Север. Застряли
в промежуточном аэропорту Ярцево, в
том самом месте, где проживают
герои "Царь-рыбы". Забарахлил
движок у трудяги Ан-2, падали
обороты. То ли ждать, то ли
возвращаться в Красноярск. Если
сильно хочется, можно и лететь
дальше, но летчики безопасность не
гарантировали. Астафьев настоял на
полете. Ни до, ни после я не видел,
чтобы так "по-чудному"
заводили движок. Летчик
раскачивался в кресле вместе со
штурвалом, наверное, целый час. Мы
сидели внутри, и пока дожидались,
художник-компаньон достал
белоголовую из рюкзака. В полете
уже было всем весело. В таежном
зимовье, в минуты полной
уединенности, вдруг произнес:
"Пушкину было дано пронзить
время. А нам — нет. Ни мне, ни
Вале". Распутина всегда ставил и
ставит наособицу от других
писателей. А уже был написан
"Пожар" — предтеча всех
потрясений. В небольшой емкой
повести — отражена один к одному
картина сегодняшних дней.
Случилась беда, и люди потащили с
пожара все, что попадется под руки,
а кто встает на пути — убивают. Лишь
немногие спасают добро, спасают
страну. И был самим Астафьевым
написан уже "Печальный
детектив". Автор в числе первых,
если не первым вообще, показал, как
разъединяются родственные души,
рушится семья, и не сто, а тысяча лет
одиночества впереди. И был
опубликован один из сильнейших
рассказов — "Людочка". В 1987
году рассказ этот читал Виктор
Петрович в краевой библиотеке, и
зал молчал, потрясенный этой в
общем-то теперь привычной для нас
историей деревенской девчушки. В
рассказе есть ключ к пониманию
сегодняшней жизни. Строки о том, что
вскоре сольются два мира —
уголовный и наш обычный. "Дело
идет к этому", — как бы невзначай
замечает автор. Все так и случилось.
Только где же знаковая повесть
сегодняшнего бытия?

* * *

Не узнаю
Астафьева в последних вещах. Там
много надсады и много горечи о
прошлом и нет почти совсем
высветляющих полосок. И даже в
повести "Веселый солдат" нет и
намека на веселье. Это другой
Астафьев. Лучшие страницы
"Последнего поклона",
"Царь-рыбы" и рассказов, вне
всякого сомнения, войдут в мировую
классику. Помните Акимкину мамку из
северного рыбацкого стана? Жила,
просто радуясь солнышку и своим
ребятишкам, нарядному платьицу и
кульку конфет. Бесхитростное
северное дитя, не причинившее
никому зла, смерть приняла
безропотно и виновато, хотя ни в чем
и не провинилась. Страничку,
повествующую о ее гибели,
перелистываю. Так явственно все
предстает. Автор выплеснул не
чернила, а капельки своего сердца.
Сколько же любви и сострадания
вместилось в нем.

* * *

Читатели не
раз и не два подступали и будут
подступать к писателю с вопросом
"как жить?" В фильме о
довоенной Игарке и детдоме
писатель уже попытался ответить.
Если бы он знал, как жить, то
напечатал бы листовки и сбросил их
с самолета. Но нет у него готовых
ответов. Знает лишь, что нельзя
рвать кусок у ближних, оттирать
слабых. "Есть хлеб и вода на
столе, а пропади все остальное
пропадом".

Виктор
Петрович, воды чистой в Байкале
хватит на всех, и хлеб еще рожает
земля покуда, так что будет жить,
просто жить.

Николай
САВЕЛЬЕВ.

Редакцию
поздравляет юбиляра и шлет ему
низкий поклон, не последний. Кроме
того, поздравляет писатель с
присуждением ему ордена "За
заслуги перед Отечеством", II
степени.