Присягнувший
Северу

Ирина ЕЛОВСКАЯ,
журналист

Ирина
Еловская — заместитель главы
администрации по социальным
вопросам Катангского района. Но в
этой должности она всего полгода.
Пришла, оставив редактируемую ею
"Правду Севера". В нынешней ее
трудной, требующей полной душевной
отдачи работе приходит на помощь
истинно профессиональное качество
журналиста — интерес к людским
судьбам, а еще — искренняя симпатия
к тем, кто, как и она сама, влюблен в
суровый край. Сегодня Ирина
Еловская представляет читателям
"Восточно-Сибирской правды"
одного из таких верных рыцарей
Катанги — охотника Илью Глущенко.

Дощатая
погонка невесомо скользит по краю
таежного озера, с легким хрустом
обламывая тонкий полупрозрачный
ледок. Ослепительно яркое солнце,
чистое голубое небо, золото листвы
— прощальный подарок короткого
северного лета… На экране
телевизора — первый видеофильм,
отснятый Ильей Глущенко. Один сюжет
сменяется другим, осень плавно
переходит в зиму. Голос автора за
кадром подробно рассказывает о том,
что стало для него и смыслом, и
образом жизни, — об охоте.

Илья —
потомок донских казаков, в давние
времена обосновавшихся в степях
Казахстана. Там прошли его детство
и отрочество. Когда в девятом
классе с другом пришли в
охотобщество заключать договор на
отлов сурков, охотовед посоветовал
не заниматься ерундой, хорошенько
учиться и поступать в пушно-меховой
техникум. Пришлось основательно
попотеть, но десятилетку окончил
без троек и отправился в Иркутск.
После первого курса — армия, затем
вновь учеба в техникуме и практика
в Катангском районе. Первые
впечатления степняка от глухой
непроходимой тайги были столь
сильными, что сомнений в дальнейшем
выборе и не появилось — только
Катанга.

— После
распределения в 1981-м я отработал
год в Катангском коопзверопромхозе
управляющим участком. Ферма, коровы
— не мое это. Я же охотовед.
Выпросился в Инаригду
заготовителем.

Есть в
Катангском районе самая северная
деревушка с певучим именем
Инаригда. Словно на шаг отступила
тайга от высокого берега Тунгуски,
а уж люди тут как тут: срубили
немудреные домишки и зажили своей
жизнью. Что привело сюда, в самую
глухомань, выходцев из крупных
городов после окончания институтов
и техникумов? Илья Глущенко
продолжает:

— Тогда в
Инарингде жили 15-16 охотников, кто с
семьями, кто одинокий. Ни света, ни
телевизоров. А жизнь была
интересной. Может быть, молодые еще
были? Главное — свобода, воля:
живешь как тебе нравится, ни от кого
ничего не ждешь, никому ничем не
обязан. Правда, в те годы промхоз
так и норовил поприжать
инаригдинских охотников, мол, летом
бездельничаете, а мы вам работенку
подбросим: извольте на заготовку
сена для ербогаченских коров. Бред.
До ближайшего села по реке 155, а до
Ербогачена и того все 700 километров.
Не жаль было расходов на бензин,
катера, баржи. Сено косили на
границе с Якутией, оно потом все
равно в пути гнило. Но главное,
чтобы инаригдинцы не
"тунеядствовали". А охотник
летом должен находиться в тайге,
готовиться к сезону, строить
зимовья, прорубать путики, ремонтом
заниматься. Может, кому-то кажется,
что охота — сплошное развлечение,
прогулки с ружьишком по лесу. Я
запомнил фразу, сказанную в
техникуме уважаемым мною
преподавателем Виталием
Васильевичем Головных: "Когда
охота не является заработком — она
в удовольствие, в радость. Как
только она стала твоей профессией —
это каторжный труд". Вот уже
почти двадцать лет я только и
убеждаюсь в этом. Я иду на охоту, как
в цех на конвейер: насторожил
капкан, снял соболя, ободрал,
обезжирил, оправил и опять
насторожил…

За эти
двадцать лет много воды утекло в
Нижней Тунгуске. Кто-то далеко
изобретал различные реформы,
обозначал и менял их "курс",
скорее ради удовлетворения
собственного самолюбия и кажущейся
значимости, нежели для пользы.
Многое ли изменилось у
промысловиков? Не стало
промхозовских начальников и
приказчиков, охотугодья отдали
охотникам в аренду, договоры на
пушнину можно заключать с выбором
заготовителя. Соболь, а
следовательно, и труд охотников,
катастрофически подешевел. Если
раньше за одну шкурку можно было
купить 2-3 бочки бензина, 2 мешка
сахара, то теперь за сахар надо
отдать 2-3 шкурки соболя, столько же
за бензин. Чтобы прокормить семью,
запастись всем необходимым на
следующий год, приходится еще
больше вкалывать.

— Вот ты
спрашиваешь, чего в охоте больше:
удачи, как у нас говорят, фарта, или
профессионализма, знаний? Наверное,
и то и другое надо, но более всего
труда. Если с осени соболь хорошо
идет в капканы — успевай
поворачиваться, и потопать, и
попотеть. Упустишь время, ударят
морозы, нажива не пахнет, снега
навалит собакам по самые уши — хоть
с утра до вечера топчись по тайге,
ничего не добудешь. Я не понимаю,
как можно сидеть и ждать получку. Я,
к примеру, лет десять ее вообще не
имел. Получал то, что зарабатывал, и
то один раз в год. Привык так:
поохотился, добыл, сдал пушнину,
мясо и рассчитывай, как год жить.
Никто мне ни помогать, ни думать за
меня не будет. Богатый ли я человек?
Нет, ни в коем случае. Но и нищим
себя чувствовать не хочется. Борюсь
с тем, чтобы не стать нищим. Просить,
кланяться, дескать, мне есть нечего?
Не буду! Что я, не мужик, что ли? У
меня семья, жена и три сына. Я же у
них единственный добытчик.

Семья
для Ильи Грущенко святое, его очаг.
Любит, чтобы его встречали с охоты
или рыбалки, да и когда по многу
месяцев не видятся, связь не
прерывается. И у него и у семьи есть
рации, разговаривают часто. Так уж
сложилось, что день рождения Ильи
выпал на самый разгар охотничьего
сезона. Но в этот день он устраивает
себе выходной, выкладывает на стол
припасенные деликатесы, шоколад,
печенье, замороженный фруктовый
сок. В круге света керосиновой
лампы — его улыбающееся, заросшее
бородой лицо, поднятая рука с
кружкой: "Поздравляю вас, Илья
Владимирович!" А потом наступает
самый приятный момент:
"Шестьдесят второй, ответьте,
пожалуйста. Оля, здравствуй. Как вы
живете, как дети?" Илья глушит
звук на экране: "Дальше тебе
неинтересно, там личное".
Охотники не любят говорить о
чувствах. За долгие месяцы, когда
вокруг на сотни километров ни души,
чувства настолько выясняются,
становятся простыми и понятными,
истины — очевидными, что объяснять
их так же нелепо, как доказывать,
что снег белый, а водаа в ручье
чистая и прозрачная. И так же
бесполезно, как если бы взяться
объяснять, почему из года в год
охотники предпочитают домашнему
уюту полные опасностей и лишений
таежные тропы.

— К
одиночеству привыкнуть невозможно.
Всегда хочется к людям. Если кто-то
приезжает в гости, а такое
случается редко, наступает великий
праздник. Ночь напролет — одни
разговоры. А в будние дни главные
слушатели — собаки. Я с ними всегда
разговариваю. Года через три
совместного сосуществования
собака начинает понимать не только
интонации, но и смысл сказанного.
Таких совпадений не бывает.
Например, говорю им: "И не надоело
вам, друзья, без мяса жить? Хватить
бездельничать, работайте".
Назавтра, веришь, выковырят где-то
сохатого, чуть ли не к порогу его
пригонят и гордятся, могут и в
зимовье как хозяева зайти, знают,
что в этот день им можно. Вообще, о
лайках могу говорить сколько
угодно. Собаки с детства для меня —
люди.

Каждый
вечер на многие сотни километров
вокруг окружающее пространство
пронизано невидимыми нитями эфира.
Появляется много новых друзей и
знакомых, ни разу не видевших друг
друга. "Илья, ты где потерялся?
Почему давно на связь не выходил,
как дела?" Обмениваются
последними новостями, спорят.
Подчас охотники в лесу лучше знают,
что творится в родном районе и за
его пределами, чем те, которые живут
в селах. Раньше много говорили о
политике, в последние годы о ней
молчат, больше — о домашних
проблемах. Что толку от политиков?
На чиновников надежды нет, надо
самому крутиться, думать, жить.
Подрастают сыновья, им выбирать
свою дорогу. Но Илья не хочет, чтобы
они пошли по его стопам.

— Я только
обрадуюсь, если они себе другое
занятие найдут. Не желаю им такой
каторги. Пусть уж лучше ко мне
отдыхать приезжают, по тайге
побродить, пострелять в свое
удовольствие.

Тем не
менее для себя ни другой жизни, ни
другой судьбы охотник не мыслит.
Казалось бы, молод еще (сорока не
исполнилось), образован, умен,
трудолюбив — мог бы и другое дело
найти, чтоб денег и свободного
времени побольше.

— Может быть,
и мог бы. Да, видно, отстал я от
городской жизни. Сейчас для меня
город — удушье сплошное. Я там
больше двух недель не могу
оставаться. Суета давит. Иногда
бывают моменты, особенно в конце
сезона, удачи нет, мороз за 50
градусов, думаю: "Да зачем мне все
это надо? Вернусь к родителям в
Казахстан, там и квартира, гараж,
машина, буду спокойно жить и кушать
фрукты". А потом едешь в сумерках
на снегоходе, только свет фар
дорогу обозначает, и другие мысли
приходят: "А как я буду без собак,
без моторки и "Бурана"? А
осенью, когда гуси закричат, я же
взвою".

Недалеко
от зимовья Ильи широкую гладь реки
режет надвое Хомдинский остров.
Каждый год сюда прилетает пара
орланов-белохвостов. Подправят
родное гнездо, выведут птенцов,
чтобы к осени увести свое потомство
в теплые края. Но лишь наступит
весна, вновь вернутся домой, в этот
суровый, богом облюбованный,
напоенный тишиной, не имеющий
границ северный край, гордые птицы.
Так было и так будет.

пос.
Ербогачен.