Время
солнечных дней

Семен УСТИНОВ,
Байкало-Ленский заповедник

Давно
мечталось мне побывать на
отдаленной заповедной территории в
"глухое" время года. Время,
когда в опромышляемых, не говоря уж
о заповедных угодьях, людей не
бывает. Начинается оно в последних
числах февраля и заканчивается в
начале мая. А события таежные в этот
период происходят наиважнейшие.
Лоси, изюбри, северные таежные
олени, косули переходят с мест
зимних стоянок на летние место
обитания. Идут десятки, иногда и
сотню километров к виднеющимся на
горизонте горам.

Снег как
лежал, так и лежит, только приосел,
загрубел. Мусора лесного за зиму на
спину себе насобирал — потемнел.
Скоро, перед сходом своим, он еще
как пригрозит лесному люду! Наст
будет, а в апреле и особо прочный,
"железным" назовется. Хорошо,
что недолгая это пора, несколько
дней. Волка — что, медведя
выдерживает! Беда копытным, если
гнать их, — ноги заледеневшей
коркой режет. Благоденствуют
хищники, обжираются.

Удивительно!
Света чуть побольше прибавилось, а
уж тронулись в родные дали
копытные, невзирающие на все такой
же высокий снег, который остановил
их на зимовку. Птицы песни весенние
распевают, а у копытных зимний еще
снег хрустит под копытами. В первой
половине апреля медведи выходят из
берлог, а теплый свет к этой поре
приготовил им обтаявшие участки
речных, озерных берегов, где хоть
чем-то можно перекусить. Но они об
этом не сильно переживают —
прошлогоднего жира под шкурой до
первой зелени им обычно хватает.

Прилетают и
пролетают этой порою птицы, оживают
насекомые, первоцветы изготовились
сразу же при сходе снега озарить
желтым или синим серые окрестности,
даже раскиданные кое-где еще не
стаявшие обноски зимы. Словом,
много событий грядет в
"глухую" пору. А видят все это
лишь счастливые одиночки.
Причислив себя к ним, и устремился я
нынче в заповедные дали, в синеющие
февральские просторы
Байкало-Ленского заповедника. Пору
эту я хорошо знаю, тысячу
километров в былом прошел на
камасных лыжах по хребтам
Баргузинскому, Чикойскому,
Восточному Саяну.

Беглые
воды Аная

Яркий
полдень, с крыши зимовья на берегу
Малого Аная идет капель. С
фотоаппаратом я иду вниз по речке,
чтобы проследить свежий ход выдры.
Идти по льду, как на него выбрался,
заопасался: он, даже закрытый
снегом почти полуметровой высоты,
от шагов явственно бунчит. Это
значит — он висит над пустотою.
Ничего нет опаснее: провалишься, а
там под более чем метровой высоты
пустотою ждут твои ноги камни,
покрытые ледяной глазурью… Такие
участки на реках называются
сушенцами. Случалось, воз с лошадью
туда проваливался и, если не ломали
ноги, рубил бедный мужик топором
лед чуть ли не над головою, чтобы
добраться до берега. Тяжелые лоси,
изюбри избегают ходить по таким
местам, настолько предупреждающе
бунчит лед. Местами на речке лед под
тяжестью снега проломился, показав
эти камни, и туда обязательно
уходит след выдры, который, идя по
берегу, я не теряю из вида. Там ее
стихия. Выдра с верховий
возвращается старым своим следом,
теперь это уже тропа. Она не нашла
там не только рыбы, но и самой воды.
С верховий некрупных горных рек по
осени-зиме почти вся вода сбегает,
создавая вот эти грозные сушенцы.

Таков и этот
заповедный Малый Анай.

Замечателен
ход выдры. Вот она делает несколько
прыжков, кажется — разгоняется, в
даль речную устремилась большими
прыжками. Но тут зверь припадает
брюхом на снег, складывает вдоль
тела лапы и скользит, иногда, если с
уклона, несколько метров. Быстро и
без труда! На брюхе у него для этого
плотные жесткие волосы, растущие
назад. В конце скольжения выдра, не
теряя времени, привскакивает и
начинает разбег для следующего
броска. Под один из провалов льда
она так на брюхе и уехала. Что ей
обледенелые камни?

Мои
уважаемые соседи

Яркое
февральское солнце уже начало
"зажаривать" надувы в
редколесье и снег на невысоком
берегу речки, смотрящем на юг. Там
на его поверхности образовалась
уже плотная корочка, начало наста.
Здесь, а также в снегу над льдом всю
морозную зиму устраивались на
ночевку рябчики. Но сейчас я вижу
след: по привычке один из таких
"постояльцев" с лету
вознамерился нырнуть в снег, а не
получилось. Бедная птица ударилась
грудью, но снег выдержал. Рябчик
недоуменно потоптался, озадаченно
походил туда-сюда (всю зиму было
можно, теперь нельзя?!) и, наверное,
превозмогая боль, улетел.

На
пригреваемых местах, где
участочками сошел снег, появились
махонькие длинноногенькие мушки.
Легкомысленно расправив еле
видимые крылышки, они отлетают от
спасительного тепла, садятся на
снег и застывают от холода. Это за
ними ныряют из крон всевидящие
синички-гаички.

В месте
выхода безымянного ключа в долину
Ельничного путь мой пересек свежий
след рыси. Огромный, судя по следам,
"василий" спустился по склону,
прошел по краю калтуса, отметился у
валежины, прошелся по ней, осыпая
крошки снега, и вернулся. Идет время
высокой яркой луны, и я представил
себе, как это пятнистое изваяние с
темной медленной тенью под своими
ногами осторожно шло-серебрилось
по валежине…

В ясные
морозные ночи выхожу из зимовья
послушать, полюбоваться небом,
звезд сияющей бесконечностью. На
душе хорошо — светло, просторно,
рождаются добрые замыслы, картины
чистые рисуются. Нигде, никогда не
ощущаешь столь ярко бескрайность
миров и истинную вечность времени,
как в безмолвный ночной час
радостного одиночества под ясным,
бездонным небом. Ощущение своей
невообразимой малости перед этим
величием никак не угнетает,
наоборот, возвеличивает чувством
причастности, естественной к нему
принадлежности.

Слово
кедровкам

Днем
кедровок где увидишь, обязательно
понаблюдаешь за ними. Прямо с
дотошной заинтересованностью
осматривают они вытаиващие из-под
снега участки на вздыбившихся
выворотах корней валежин. Лазят,
перескакивают, там-там искательно
ковырнут клювом. Вглядываются,
наклонясь, поворачивая голову, в то,
что отковырнули. Не забывают
что-нибудь тихонько сказать при
этом, изречь про себя или заорать
вдруг, задрав голову, во всю мочь.
Кедровки, неподвижно сидя на
вершинах сухостоин,
переговариваются. Их там на
каком-то расстоянии друг от друга
может быть и две, и десяток. Говорят
по-разному: одна и та же то
покаркает, то пискнет, то как-то
вякнет в нос, то заведет долгое,
ровное, отрешенное кррр… Но,
чувствуется, с явным личным
отношением к окружающему. Заявив о
себе в одном месте, как бы нехотя
перелетают, чтобы и здесь все
повторить. Оживление у них хоть и
деловитое, но с ленцой. А стань на
виду, подлетит какая,
удостоверится, отвернется и кррр…
либо отрывисто покаркает-поскрипит
на весь близкий лес. Особо нравится
кедровкам так красоваться на этой
старой гари: деревья голые, где ни
сядь, откуда ни заори — отовсюду
слышно и видно. Веснуют! Раз заметил
— до сих пор смешно: что-то громко
отвечала соседке и в азарте, с
раскрытым клювом вертела головою. И
попала "пастью" на тонкий,
торчащий сучочек. Поперхнулась,
изумленно на него вперилась —
откуда взялся? — и с новым
воодушевлением: кррр!

Давно ли все
давили тут эти тяжелые морозы?
Голоса то были короткие, быстрые:
поел — и скорее в укрытие. А чуть
всего несколько дней пригрело,
света прибавилось — и вон что
объявилось, откуда что взялось!
Поползень на полчаса заведет:
чи-чи-чи! Гаичка непрестанно
цивкает, а кедровки вон, что
выделывают, истинно веснуют. В
феврале то!