Лопата
и Париж

Владимир НОТОВ,
"Трибуна", специально для
"Восточно-Сибирская правды"

Чтобы
прожить на зарплату, настоящий
провинциальный актер должен быть
талантливым огородником, рыбаком,
грибником и частным таксистом.

До
спектакля

— Японское
коромысло! — кажется, Попов
действительно не хотел, чтобы
обтянутый серым полотном щит
сорвался с крыши уборной и
приземлился на мою ногу. Ветхая
конструкция танцует шимми у
теплицы и падает на затвердевшую
землю той стороной, на которой
написано: "Гастроли. Иркутский
балет".

Вовка — мужик
хозяйственный. Многие предметы
театрального реквизита обрели на
его даче вторую жизнь. Летнюю кухню
с запада прикрывает герб форта
Дакота, с востока украшает
заголенная женская ножка (из
фанеры). Старые афиши пошли на обои.
Так и должно быть на участке,
который орошает своим потом солист
музкомедии.

— Рубероид
подавай! — кричит Попов с верхотуры.
Запаливает паяльную лампу, и через
пару минут податливая мазута ладно
приклеивается к крыше "белого
дома".

Рубероид на
дачной уборной — это, конечно,
барство. Любого другого в таких
случаях не мешает подзудить: новым
русским стал, скоро от нас начнешь
нос воротить? Но только не Володю.
Все четыре года, что мы знакомы с
Поповыми, они живут трудно. Он
подрабатывал машинистом сцены —
еще не остыв от спектакля, готовил
оформление на следующий вечер.
"Дедморозил" на елках. Даже
сибирские забавы — сбор грибов,
ягод и рыбалка — стали для него
отчасти промысловыми занятиями.

Все, чем
занимался, получалось у него
здорово. И скопил он наконец на
древние "Жигули", занялся
извозом, но разогнуться в
финансовом отношении не успел:
застучал движок. Со сбитыми
пальцами, злой на весь белый свет,
подошел он как-то к ларьку. Здесь
его и узнали. Мужик из породы
отощавших интеллигентов напомнил
три или четыре роли, которые сыграл
блестяще, по его мнению, Попов.
Когда Володя отверг идею насчет
пакета вина вскладчину, новый
знакомый убавил энтузиазм и
спросил, почему Попов ушел из
театра.

— Куда
"ушел"? — не понял Попов. —
Никуда я не уходил.

Но тощий
театрал не унимался: заприметил
где-то, как Володя разговаривал с
пассажиром.

— Это что
получается? — новый знакомый даже
рассердился. — Ночью ты таксуешь,
утром идешь на репетицию, а вечером
играешь?

— Выходит
так, — ответил Попов и подался
домой.

Нам пора
собираться. Потому что для короткой
вылазки на дачу мы выбрали время
между репетицией и вечерним
спектаклем. Опаздывать вообще
нельзя, а на премьеру особенно.

Спектакль

К
музыкальному театру в городе
отношение сложное. Все привыкли к
его старому зданию, да и называют
по-старому — музкомедией. Когда
коллектив переселили в здание из
стекла и бетона, когда пошли первые
балеты, зритель насторожился.

Конечно, пока
иркутский балет — это как
английский юмор. Жанровая ересь.
Бывает, что выросшие на опереточной
хореографии артисты спотыкаются.
Бывает, падают. А денег на
содержание музыкального требуется
много: численность труппы большая,
декорации дорогие. Нерентабельный
он кругом и громоздкий.

Мы
пробираемся к приставным местам.
Свободных кресел или стульев
вокруг нас нет — придется держать
младшую дочку на коленях. Впрочем,
это ее мало волнует: долетающая из
оркестровой ямы какофония
заставляет ее забыть про все на
свете. Останавливает взгляд на
одной ей известной точке на
занавесе и улетает своей детской
душой на сцену.

А мне сразу
становится неинтересно. Чего-то не
хватает в этой оперетте Оффенбаха.
Там, в прошлом веке, она была
злободневной: в герцогине
Герольштейнской многие находили
черты, присущие царствующим особам
женского пола, в том числе
Екатерине Великой. Но время прошло,
источилась злободневность, и
выяснилось: кроме нее, ничего
особого в сюжете не было.

Это, видимо,
чувствовал постановщик с Украины:
во втором действии советник
герцогини уже грозит горничной, что
после войны уволит ее по 33-й статье
КЗОТа. Не воевать ему нельзя, потому
что война обнажит кризисные язвы и
женщины начнут ругаться из-за
кончившихся гигиенических
прокладок с крылышками. Становится
муторно, обидно за Николая
Ивановича Хохолкова — ему ли, зубру,
читать такие тексты!

Пути к удаче
в театре неисповедимы. В принципе,
ведь все работы делаются с расчетом
на успех. Но приходит день премьеры,
и результат все равно оказывается
не тот, на который рассчитывали.
Сейчас беспроигрышная, казалось бы,
постановка идет к провалу, а бывало
и наборот. В сыгранную на сто ладов
чуть не во всех театрах России
"Юнону" главный режиссер
Наталья Печерская пригласила
"пилигримов", и актеры из
разных коллективов заиграли друг
перед другом с небывалым куражом.
Повезли в Москву — успех, причем по
нарастающей день ото дня.
Сравнивали с ленкомовской
постановкой, только что сравнивать
Николая Мальцева с его безголосым
тезкой Караченцовым?

Там пошли
какие-то заморочки с декорациями,
да и жить пришлось в
протараканенной общаге. Но по
возвращении из столицы иркутяне с
трудом узнали своих актеров.

— Володя, —
говорил мне коллега Олег Харитонов,
— это же счастливые люди!

А сегодня мой
личный вечер мог спасти только
кардинал Казуинни. И он появился.

— Дядя
Володя! — почти кричит при его
появлении Юлька.

— Т-сс! —
осаживаю я ее, хотя чувствую, что
самому хочется крикнуть Вовке
что-нибудь ободряющее.

Я, конечно,
ошибался. Никаким провалом и не
пахнет, Публика вокруг довольна.
Может, и Володя играет не лучше и не
хуже других. Или действительно его
реплики и танцевальные отрезки
получаются четче, чем у других? У
него же балетная подготовка.
Поэтому дыхание при движении не
сбивается и текст доводится
доводится до зрителя 100-процентно.
Он, не имеющий почетных званий, и на
этот раз не теряется на фоне
заслуженных и народных —
темпераментом, юмором,
драматическим дарованием.

Сколько раз
люди, не знающие о нашей дружбе,
выделяли именно его! И мне
доставляло особенную радость
передавать эти оценки Попову. И
Вовка знает, что в Иркутске есть
люди, которые ходят в театр на него.

Роль
священника-интригана — его: Попов и
по жизни любит, как говоря в театре,
"мочить капканы". Как-то он
обратил внимание, что игравший
Емелю-дурака актер взял моду по
окончании явления срывать за
кулисами с башки потную шапку и
бросать об пол. Володя дождался,
когда тот ушел, и шапку к полу
прибил. Пришло время "Емеле",
возвращаться на сцену, хвать шапку
— не может оторвать от паркета,
второй — не получается. Короче,
выбежал, бедный, к зрителем в
головном уборе, разорванном в
клочья. Так что роль Казуинни —
поповская, законная.

Плохо только,
что "отрицаловка" пошла у него
косяком. Эдак в заслуженные да
народные не выбъешься до второго
пришествия. Ну что писать в бумагах
на представление? За воплощение
образов Ирода в "Иисусе
Христе", главаря рейджеров в
"Хоакине", Хвастова в
"Юноне", Налимова в
"Женитьбе гусара"? Одни
пьяницы, насильники, интриганы.
Масть пора менять.

После
спектакля

— Холодно? —
окликает нас у главного входа
Володя и первым ныряет в машину. Всю
зиму он ходит в кожаной куртке,
которую в совсем уж лютые морозы
меняет на армейский ватник. — Может,
заедем к нам?

Мог бы и не
говорить: моя умная машина после
каждой премьеры без понуканий
всегда везет нас в микрорайон
Университетский. Понимает: для меня
посидеть с другом в такой день —
святое дело.

Пока Поповы
что-то шараболят на кухне, мы с
женой вовсю нахваливаем Володину
игру. Маленько, конечно, привираем,
но совсем маленько. Быть
объективными в оценке его работы мы
не можем. Потому что видели, как
Вовка "на зубах" терпел
усталость от беготни по кедрачу с
тяжеленным колотом. Потому что мы
вместе пробирались к берегу через
байкальский шторм в легкой
резиновой шлюпке. Потому что потом,
еще мокрый, но выливший в себя
поллитра водки, пел у костра что-то
из "Поющих гитар".

И мы снова
поем до полуночи, потому что знаем:
морального, похмелья завтра не
будет.