"Ты —
наш кумир…"

Светлана ЖАРТУН

Когда
на сцену музыкального театра
немалым числом выходят мужчины во
фраках, белых манишках, высокие
красавцы, и начинают петь: "Без
женщин жить нельзя на свете, нет",
— зал взрывается громом
аплодисментов.

Среди
дамских угодников опереточных
героев — блистательный Вячеслав
Дычинский. Природа наделила его
недюжинной фактурой: его сто пять
килограммов веса приходится на сто
восемьдесят семь сантиметров
роста, оставляя артиста легким и
подвижным. Чувство юмора и какая-то
детская незащищенность натуры
определили актерское амплуа —
простак. Его сценических героев
легко провести и обмануть,
заставить идти на поводу и
одурачить. Без героев-простаков не
было бы интриги опереточного
спектакля, а на сцене воцарились бы
скука и обыденность.

Вот и
выходит, что заслуженный артист
России Вячеслав Дычинский нашел
свое профессиональное призвание в
том, чтобы с его выходом на сцену
зрители начинали улыбаться, а после
каскада трюков, подтанцовок и
"выходных арий" смеялись
громко и открыто. Ему не надо
особенно стараться — природная
органика и мастерство помогают
Дычинскому оставаться самим собой,
проживая множество жизней в
заданности, продиктованной
музыкальной драматургией.

Злодеев
Дычинский на сцене не играл
никогда, а если бы и попробовал, то
вряд ли это ему удалось. Он добр
необыкновенно — в поступках,
взаимоотношениях внутри
коллектива, с друзьями и просто
знакомыми людьми. Трудно
представить его гневным,
раздраженным, отзывающимся о
ком-либо плохо. Лучше он просто
промолчит. Он вообще молчун, свои
одобрения, осуждения, cогласия или
несогласия предпочитает выражать
мимикой, выражением глаз — больших,
чуть кругловатых василькового
цвета.

Обидеть
Славу Дычинского — все равно что
обидеть ребенка. Слава Богу, никто и
не пытается этого делать. На его
добро отвечают добром. Особенно
любят его театральные
"бабушки"-контролеры,
работницы многочисленных
технических цехов.

"… Ах, как
прекрасен миг общенья!

Ты —
божество, ты — наш кумир!" —

написали они
в альбом, оформленный по случаю его
пятидесятилетия.

С той поры
прошло пять лет, и вот вновь
знаменательная дата — пятьдесят
пять. Что изменилось? Стало болеть
сердце — в больнице, "на
профилактике" лежит каждый год и
ходить стал чуть медленнее (кто не
знает подумает: степеннее). В театре
его берегут, стараются не давать
лишних танцевальных и движенческих
нагрузок. Но разве можно уберечь
артиста на сцене?

За кулисами
можно все — задыхаясь хвататься за
сердце, обливаться холодным потом,
но стоит только переступить
волшебную черту, разделяющую
артиста от зрителя, как вихрь
привычной удали, неуемной энергии
возвратится с той силой, какая
нужна Морицу в "Графине
Марице", дежурному по тюрьме в
"Летучей мыши" Имре Кальмана,
барону де Гондремарку в
"Парижской жизни" Жака
Оффенбаха или Лоскуткову в
"Женитьбе гусара" Гладкова.

Кажется, еще
вчера репертуар театра музыкальной
комедии состоял в основном из
спектаклей советской оперетты.
Играли "Стряпуху", "Любовь
Яровую", "Вольный ветер",
"Белую акацию". Наверное,
трудно было после графов и князей
становиться матросами, шоферами,
революционерами. Ритмы Штрауса,
Кальмана тоже весьма отличались от
мелодий Гладкова или
Соловьева-Седого. Многим было
сложно (некоторые актеры и в жизни
играли бесконечную роль
героя-любовника), но не Дычинскому:
он перевоплощался легко и свободно,
оставаясь обаятельным увальнем,
рубахой-парнем, чуть наивным
недотепой и в ролях князей, и
советских колхозников. Он был
Петром I в "Табачном капитане"
и Тевье-молочником в "Скрипаче на
крыше". Но какую бы фактуру и
обаяние ни дал ему господь Бог,
каким бы талантом ни наделила
природа, всех этих качеств
недостаточно, чтобы сыграть в
оперетте или мюзикле человеческую
судьбу, особой открытости характер,
состояние неуемной души своих
героев. Здесь нужно мастерство.

"Я верю
режиссерам, — говорит Дычинский, —
иду за ними, не сомневаясь в правоте
их решений". Да, режиссеры
помогают актеру задать верный тон,
найти психологическую
устойчивость образа, дальше уже он,
свободно "дрейфуя", как парус,
подхваченный "ветром"
спектакля, самостоятельно
"плывет" в нем. С Вячеславом
Дычинским общаться и работать
легко. Он, действительно, доверчив.
Но если с ним что-то случается,
товарищи всегда приходят на помощь.
Одно время он никак не мог
научиться завязывать
ленту-галстук: так и сяк крутил ее в
своих больших ручищах, но увы —
красивого банта не получалось.
Выручал Евгений Васильев, товарищ
по гримерке, завязывая другу
галстук и терпеливо пробуя научить
его этому искусству. Однажды, когда
актеры за кулисами ждали выхода,
Васильев подскочил к Славе, дернул
за кончик и развязал бант. От
волнения и ответственности
Дычинский автоматически завязал
его снова и вышел на сцену. С той
поры узлы галстуков перестали быть
для него проблемой.

Кажется,
Вячеслав Дычинский всю жизнь
работает на иркутской сцене. Это
так и не совсем так. Родился он в
Красноярском крае, рос на Украине и
в Узбекистане, кочуя всей семьей за
папой — военным врачом. Он хотел бы
исполнить волю родителей —
посвятить свою жизнь врачеванию. Но
неожиданно для себя запел. Пел он в
горно-промышленном училище, в
котором постигал ремесло
многочисленных шахтерских
профессий, в армии попал в
эстрадный ансамбль солистом.

Когда
вернулся в Красноярск (в котором
тогда жили родители), друзья стали
советовать поступать в музыкальное
училище. Он так и сделал, только
"солистом" был всего год,
дальше продолжил обучение на
факультете "актер театра
оперетты". Работал в театре
музыкальной комедии.

Но тут в
Красноярск приехали из Иркутска
актеры Геннадий и Наталья Данилины,
Макс Шнейдерман, и, возвращаясь,
"прихватили" с собой и
Дычинского. Покоренный мудростью
директора Николая Загурского,
страстным темпераментом режиссера
Мирона Лукавецкого, остался здесь
уже навсегда.

Те времена он
вспоминает с большой теплотой. Все
были молоды, готовы были каждую
минуту радовать шутками зрителей,
не забывая пошутить и над собой.

Как-то на
гастролях Дычинский подрабатывал
рабочим сцены. Монтировочной
работы было много, и он пару раз
опаздал на актерские репетиции.
Лукавецкий сделал замечание: "Ты
выбирай, совмещать не успеваешь",
Загурский узнал об этом и,
предупредив Дычинского, вечером
вывесил приказ о переводе артиста в
монтировщики сцены. Что тут
началось! Возмущенный Лукавецкий
побежал заступаться за актера,
убеждать директора в том, что без
Дычинского сорвутся гастроли.
Директор был страшно доволен своей
шуткой.

После роли
Тевье-молочника Вячеслав Дычинский
стал заслуженным артистом России —
получить звание было приятно, но
принципиально это не изменило
ничего. Он по-прежнему молчалив,
больше слушает, нежели говорит. Он
смешлив и влюбчив, но рассмешить и
влюбить в себя его сложновато.
"Что я, герой-любовник
какой-нибудь?" Но воспоминания о
женщинах-возлюбленных (имена
которых он держит в тайне) делают
его лицо просветленным и лучистым.

Удивительная
это все-таки профессия — выходить
на сцену и во множестве лиц
рассказывать зрителям, каким
должен быть мужчина, как могут
изменить его характер и поступки
обстоятельства и капризная игра
поворотов в судьбе.

Одна из
зрительниц написала Вячеславу
Дычинскому письмо: "Редко, но
встречаю Вас то в городском
транспорте, то на улице. Отойду в
сторонку (если возможно) и смотрю на
Вас. Вы, видимо, очень часто устаете.
Знайте, что Вы очень нужны нам,
иркутянам, думаю, что могу писать от
их имени…" А еще поклонница
таланта актера написала, что у нее
часто не хватает денег на билет и
она лишена радости ходить в театр.

Дычинский
был взволнован и расстроен этим
письмом — обратного адреса не было.
Он пригласил бы эту женщину на свой
спектакль. Он пригласил бы всех, кто
любит и понимает искусство, кто
умеет радоваться и, забыв дневные
огорчения, вечером в театре легко и
свободно перемещается вместе со
всеми героями праздничных оперетт
во времени и пространстве.