Рыбачье
счастье

Он был
небесного окраса, а на груди
полыхала зорька, отчего мы и
окрестили голубя Огоньком.

Красные,
чешуйчатые лапки Огонька были
опутаны паутиной тончайшей
рыболовной лески. Шагать он не мог и
ему приходилось прыгать
по-воробьиному: пальцы скрючило в
кулачки, на позвонках наросли
роговые шишки.

К плавающим у
кромки берега крошкам рыбьей
подкормки голубиная стая калеку не
подпускала, била почем зря.

Геннадий, мой
приятель по рыбалке, и я жалели
несчастную птицу и щедро
подкармливали семечками
подсолнуха, крупой… Надо заметишь,
что с появлением Огонька на водоеме
рыбалка стала веселее, фартовее.

— Клюй
досыта, счастье ты наше рыбачье, —
лазарем пел Геннадий, выворачивая
карман с вкусными гостинцами.

Вскоре
голубь перестал нас остерегаться.
доверчиво склевывая с ладони корм,
благодарно поглядывая на нас
лучистыми янтарными глазами. Стал
даже озорничать. Раз, набив зоб
кедровыми орехами, пытался
пробежаться по нависшему над водой
удилищу и свалился.

— Окреп
Огонек, операцию делать пора, ноги
огольцу ремонтировать, — деловито
сказал Геннадий. — А то зима
нагрянет и загнется наш герой.

— Без наркоза
не выдержит, — всполошился я. —
Живая душа все-таки…

— Распустил
нюни, — приятель осуждающе глянул
на меня. — Я и ножичек отточил, хоть
брейся.

Я не
сдавался:

— Вдруг
инфекцию занесем?

— Водочка на
что? — лукаво улыбнулся он. — Не
трясись. Ты только подержишь
Огонька. Когда резать начну, можешь
отвернуться…

Сложнейшая
операция длилась больше часа.
Геннадий вспотел от напряжения, у
меня тоже от волнения рубаха к
спине прилипла. Тончайшая
рыболовная леска глубоко вросла в
живую ткань птицы, разрезать и
распутать капроновую паутину было
непросто, но "хирург" блестяще
справился с этой задачей! Затем он
аккуратно срезал роговые шишки,
ампутировал атрофированные
передний и задний пальцы на одной
ноге и средний — на другой.
Обработал раны водкой.

— Уф-ф-ф… —
облегченно вздохнул Геннадий. —
Устал, как будто на мельницу целый
день мешки с зерном носил. — Руки
его дрожали.

Я отпустил
Огонька. Обретя свободу, голубь от
радости аж ввинтился в сияющее
небо.

— Прощай,
Огонек…

— Не горюй,
завтра припрется, — успокоил
Геннадий, наливая в пластмассовые
стаканчики водку. — Давай лучше
выпьем за его здоровье.

И, точно,
прилетел, да не один — с бравой
голубкой!

Важно
вышагивая по галечнику, Огонек уже
свысока поглядывал на нас, гулко
ворковал, требуя корма.

— Выправился
мужик, — восхищенно сказал
Геннадий. — Еще и женился. Молодец,
Огонек!

Мы диву
давались: женился Огонек — рыбачье
счастье еще пуще повалило нам в
руки. Лещ, сазан, щука — такой
крупной рыбы мы давно не ловили.
Радовались и исступленно
крестились, глядя на этого
волшебного голубя.

Теперь
голубиная стая держалась от
Огонька в стороне. Он и близко не
подпускал ее к нашему месту
рыбалки.

К другим
рыбакам голубь никогда не
подсаживался, вероятно, опасался
какого-либо подвоха. Мы одевались в
разную одежду (смотря по погоде —
плащ или куртка), он ни разу не
ошибся, всегда приземлялся только к
нам. Рыбачили мы иногда порознь:
Геннадий — на одной стороне
водоема, я — на другой. Прилетит,
бывало, Огонек со своей бравой
голубкой, у меня покормится и — айда
к Геннадию. Как он узнавал нас среди
армии рыбаков?!

Вскоре
молодожены стали появляться
поочередно: то он, то она.

— Гнездо
свили, — догадался Геннадий. —
Парить сели.

Прошло время
и они привели с собой парочку
писклявых деток небесной окраски, с
полыхающей зорькой на груди.

— Вылитые
папаша! — изумленно воскликнул я,
увидев их.

— А тебе надо,
чтобы они на Ваньку-китайца
пошибали? — подковырнул Геннадий. —
У такого мужика, как наш Огонек, не
шибко на стороне хвостом вильнешь.

Я спросил
ехидно:

— За что
тогда он поколачивает ее?

— Для
профилактики, — не растерялся,
ответил приятель. — Это мы своим
кралям волюшки через край дали…

С
приближением осени на водоем в
гости зачастили туманы. Огонек со
своим семейством стал прилетать на
кормежку с опозданиями.

Я журил его
за это:

— Долго спать
стал, дружок…

Геннадий,
наоборот, хвалил:

— Умницы,
Огонек! В тумане-то и разбиться
можно.

Однажды
голубь прилетел один. От корма
отказался. Скорбно охал, протяжно
стонал.

— Неладно
что-то у Огонька. — встревожился
Геннадий. — Один прилетел!

Несколько
раз еще появлялся Огонек, но к нам
не садился. Покружит-покружит и
растает в солнечной дымке. Вскоре
он исчез, а вместе с ним и наше
рыбачье счастье.

Без Огонька
на водоеме стало неуютно и
тоскливо. В струях ветра, в
переплеске волн нам чудилось его
звонкое воркование, а в шорохе
стареющих трав — шелест его упругих
крыльев. На лико воды легла тень
увядания. Ивы плакали по Огоньку
золотыми слезами.

Эх, Огонек,
Огонек…

Что
случилось с его семьей, с ним самим,
кто знает? Люди и те нынче теряются
бесследно…

Сидим на
берегу. Дымит костерок, в походном
котелке верится чай. Над заалевшим
от первых утренников водяным
перцем зависают поздние стрекозы.
Поплавки замерли на голубом
зеркале бабьего лета. Я молчу,
молчит и Геннадий. Над нами изредка
проносятся голуби. И мы
запрокидываем головы, с надеждой
всматриваемся в скользящих по
вечному небу птиц: не Огонек ли там
летит, не несет ли обратно наше
рыбачье счастье и нашу прожитую
жизнь?