Человек
человеку — волк или товарищ?

Был теплый,
солнечный день второй половины
июня. После затяжного ненастья с
серыми, пасмурными днями и
холодными ночами этот щедрый
по-летнему на тепло и солнце день,
словно по постановлению свыше, был
приурочен к поселковому празднику.
Хотя в календаре эта дата значилась
рабочей пятницей, в праздник ее
превратила традиция национального
праздника, у которого нет
определенного дня. И кажется, не
просто настроиться на праздничный
лад в рабочий день? Но не нам,
настроенным на халявные выходные.
Хотя от излишества выходных
отдыхать активно, с пользой для
здоровья не умеем и не учимся.
Праздновать, как пионеры, — всегда
готовы. Кто с вечера пьян, тот
празднику рад. Это о нас.

Добрая
половина поселка на праздник
собралась на местном стадионе с
одной трибуной и беговыми
дорожками, одетыми в асфальт. С двух
сторон стадиона расположились
торговые ряды. По старой советской
традиции: куда народ, туда и
торговля. И по этой же, удивительно
живучей и в условиях безбедного
рынка, традиции добрая половина
празднующих толкалась у прилавков.
Отчасти по привычке, которая стала
нашей второй натурой, когда на
праздниках мы были больше
озабочены дефицитом, а не
зрелищами. Люди активно покупали
все то, что теперь свободно можно
купить в обычный день.

К одному из
частных торговцев съестным я встал
в небольшую очередь за бутылкой
минеральной воды. Продавец,
приветливая женщина лет тридцати
(ее возраст в нашей истории очень
важен), обслуживала расторопно,
позволяла покупателю выбирать
фрукты. К прилавку в стык очереди
подошла молодая пара. Женщина
примерно тех же лет, что и продавец,
на нас, очередников, ноль внимания,
фунт презрения, говорит хозяйке
прилавка:

— Десять
минут назад мы у вас брали сливы, и
вы нам не дали сорок рублей сдачи.

— Да, я помню
вас, — сказала продавец. — Вы еще
попросили меня открыть новую
коробку. Но я так же хорошо помню,
что сдачу я вам дала. Вы в это время
разговаривали с женщиной.

— Нет, сдачу
вы мне не дали, — настаивала
покупательница. — Можете
посмотреть, в кошельке их нет. — И
она раскрыла перед продавцом
кошелек из добротной кожи,
украшенный тисненым рисунком.
Содержимое кошелька видели
очередники. В одном из отделений
лежала плотная пачка
пятидесятирублевок. — Все мои
деньги по пятьдесят рублей, —
сказала женщина. — Других денег
нет…

— В сумочке
посмотрите, в карманах, — сказала
продавец.

— Я все уже
осмотрела. Сдачу вы мне не дали. И
пока не отдадите, я не уйду и
работать вам не дам…

— Да отдай ты
ей эти сорок рублей, пусть она ими…
— посоветовала продавцу соседка по
лотку, не закончив фразу.

—
…подавится, — взвизгнула, будто
ужаленная, женщина. — Вы это хотели
сказать?

— Нет, не это,
— сказала продавец. — Я хотела
сказать: пусть утрется…

— Все вы
такие, — завопила обиженная
покупательница. — Хамите,
обсчитываете… — Женщина, похоже,
сорвалась с тормозов.

— Истерикой
вы ничего не добьетесь, — спокойно
сказала наш продавец. — У меня нервы
крепкие. Вы что, не знаете правило
торговли: считать деньги, не отходя
от кассы?

— Вы меня не
учите, как обращаться с деньгами, —
уже спокойнее сказала обиженная. —
Я это знаю лучше вас — я работаю в
банке…

— Тем более! —
как-то обрадованно воскликнула
продавец.

— Но это
ничего не меняет, — сказала
обиженная. — Дарить вам сорок
рублей я не намерена.

Как-то
отстраненно к происходящему стояли
очередь и муж или знакомый
"обсчитанной". Все это время он
рылся в сумочке спутницы, очевидно,
все-таки муж. Потом закрыл сумочку и
сказал женщине:

— Пойдем.

— Отстань, —
отмахнулась она.

— Я говорю:
пойдем, — решительно сказал
мужчина.

— А я говорю:
отстань! — истерично выкрикнула
женщина.

— Отойдем, я
тебе что-то хочу сказать, — спокойно
сказал мужчина, но при этом крепко
сжимая руку спутницы.

— Ладно, — со
значением сказала
"обсчитанная". — Утритесь
моими деньгами. — И после паузы,
вперив взгляд черных, как смоль, от
гнева глаз в продавца, она
членораздельно, почти по слогам
сказала: "Пусть у вас никогда не
будет детей".

Пара отошла
от прилавка. Продавец побледнела,
задержала дыхание, потом с шумом
выдохнула, растерянно засуетилась.
Это заметила соседка, подошла,
обняла за плечи:

— Да
успокойся ты, Лена. Дети у тебя есть
и еще, Бог даст, будут. А вот у
колдуньи из банка с потомством
могут быть проблемы. Она, видно, по
молодости или по злобе не знает
того, что в пятницу до полудня
пожелаешь плохого людям, то к тебе и
вернется.

Слова
соседки немного успокоили нашего
продавца, но былой прыти и легкости
в ее работе уже не было. Она
переспрашивала покупателей,
путалась при расчете. На глазах
человек сломался от слова.

— Вы меня
извините, — рассчитавшись за
покупку, обратилась к продавцу
пожилая женщина. — Ваша подруга
права: вы напрасно расстраиваетесь
— деньги, кажется, нашлись.

Окружающие,
затаив дыхание, смотрели на
женщину.

— Мужчина, ну
тот, что был с ней, стал копаться в
сумочке, раскрыл книгу, а в книге
несколько десятирублевок лежат.
Рылся рядом со мной, не таясь.
Деньги, видно, те самые, потерянные
— потому он и стал ее уводить…

— Спасибо
вам, — сказала продавец и,
отвернувшись, заплакала.

А я подумал:
женское, человеческое достоинство
у "колдуньи" из банка дешевле
сорока рублей. И далеко не
последних…

2. Старик
и курица

Старик по
натуре вздорный и злой, хотя внешне
и пытается казаться соседям и
знакомым добряком, рубахой-парнем.
Но если в огород залетит мяч или
детская игрушка, старик звереет,
готов растерзать провинившегося
ребенка. В характере старика масса
всякого рода причуд. Наиболее яркие
— собирательство всего, что плохо
лежит, громкое пение в подпитом
состоянии и держание собак.

К
собирательскому хобби старика в
поселке все привыкли, как к
достопримечательности. Везет в
основном пиломатериал, порой
совершенно новый. Накопленное
потом забирает знакомый мужик на
своей машине в обмен на молоко,
сметану. Российский Плюшкин конца
двадцатого столетия прагматичен,
не лишен коммерческой жилки. Не
брезгует он и железным хламом.
Везет старые железные кровати,
концы труб и кабелей, мотки
проволоки. Все это вешает на забор
огорода, который делает грядки
совершенно неприступными, как
линия Манергейма.

Выпив, старик
всегда орет во все луженое горло
одну и ту же песню и всегда с одной и
той же фразы: "…И трюм парохода
угрюмый…" Пением этот
неожиданный крик во всю мощь не
слабых легких даже при полном
отсутствии слуха признать
невозможно. Посетив таким
необычным макаром Колыму, старик
мирно засыпает на лавочке. Пьет он
не часто и, очевидно, на стеклотару,
которая является наиболее доходной
статьей в его собирательстве.

Собак старик
держит не из любви к братьям нашим
меньшим. Чужого пса, ненароком
забредшего во двор большого жилого
дома, он готов линчевать. Собак
держит для охраны огорода, сарая.
Собаки в основном беспородные,
дворняги, не злые, но шумные и
беспутные. Теперешний кобелек
по-собачьи метит колеса заезжающих
во двор авто, что, естественно, не
нравится хозяевам машин, особенно
местным. Но что взять с неразумной
животины. Беда, когда хозяин пса не
отличается большей разумностью.

Так вот, этот
хозяйственный песик, спущенный с
цепи на вольный выгул, придушил у
соседей курчонка. Дробного,
черного, как грач. Пес был пойман с
поличным, и хозяин птицы, молодой и
горячий мужик, явился к старику с
вещдоком. Как должен был повести
себя в данной ситуации мудрый,
степенный, знающий цену мужскому
достоинству, убеленный сединами
старец? Успокоить парня, предложить
в спокойной беседе обсудить
случившееся и оплатить курчонка. А
нашкодившего пса в присутствии
парня наказать, натыкать носом в
курицу и надолго посадить на цепь. И
конфликт был бы исчерпан.

Но старик
повел себя, как диктовала его
натура. Укрывшись за забором, стал
защищать пса, оскорблять хозяина
птицы, и без того рассерженного, аки
цербер. Тот еще более рассвирепел и
кинулся через забор охаживать
старика палкой, обзывая при этом
непотребными словами. Перебранка
завершилась ненавистной ничьей, и
двумя человеками, снедаемыми
взаимной ненавистью, стало в России
больше. Парень, оставив вещдок, ушел
с угрозами "достать" старика и
его пса.

Ненависть на
всех и вся — опасный союзник и
советчик. Живущий с ненавистью в
сердце копает две могилы: врагу,
часто незримому, и себе. При этом
свою копает с большим успехом,
потому как заступом служит мысль о
мести, сжигающей здоровье и
укорачивающей жизнь.

3. Страх

Первый час
ночи. За окном плотная июньская
темень, упакованная в затяжное
ненастье. В ожидании телепередачи
футбольного матча из Франции с
чемпионата мира я читаю любопытный
документ из 37-го, злопамятного года.
Копию протоколов допроса работника
НКВД, оговоренного во
вредительстве коллегами. Чтение
захватывает настолько, что я
забываю о футболе. И в какой-то
момент ловлю себя на мысли: во мне
помимо моей воли запущен механизм
бдительности, чутко просеивающий
тишину в коридоре и за окном.
Убаюкивающая, усыпляющая, она вдруг
стала напряженной, точно туго
натянутая тетива лука. Подобный
подспудный страх перед тишиной я
пережил в детстве, читая после
двенадцати, в час шабаша темных сил
— как того требовала традиция для
получения кайфа от страшилки —
гоголевского "Вия". Отрываясь
от протоколов, прислушиваясь к
безобидным шорохам большого дома,
которые вдруг стали
подозрительными, я представил, как
миллионы безвинных жертв
вслушивались в гулкую тишину
пустынных улиц и уснувших
коридоров в ожидании стука в дверь,
требовательного и настойчивого. И
само ожидание беды ломало волю и
желание сопротивляться.

У Михаила
(фамилию не называю по просьбе его
родных) ожидание ареста не было. Он
случился внезапно и был воспринят
арестованным как недоразумение.
Возможно, поэтому он стойко и
независимо держался на первых
допросах, проводимых "без
пристрастия". Побои и пытки
начались неделю спустя и — по
полной программе. Били
профессионально, не оставляя
следов: палками по пяткам, кожаной
"грушей", начиненной мокрым
песком, били по почкам, по голове. От
боли и сотрясения мозга его
тошнило, рвало с кровью, он часто
терял сознание. В чувство приводили
ледяной водой или иглоукалыванием.
Его палачи с издевкой спрашивали:
"Фруктов желаешь или массаж? А
может, посмотреть Австралию?" И
его подвешивали за ноги вниз
головой. Когда терял сознание,
снимали, приводили в чувство,
заставляли подписывать протоколы
допросов. Он отказывался, повторяя:
"Я не виноват". Следователи
зверели. Особенно усердствовал в
злобе с острым, как у хорька лицом, и
странной фамилией Дион. Бить стали
без предосторожностей. Выбивали
зубы, оставляли синяки,
кровоподтеки. Лицо превратилось в
сплошной багровый синяк. Стали
отказывать опухшие ноги. Но он
упорно, словно в бреду, твердил:
"Я не виноват".

Его упорное
непризнание вины ломало стереотип,
заставляло сомневаться, кажется, не
способных к сомнению. Ему сменили
следователя. Он оказался не
мясником. Первое, что он сделал,
положил Михаила в лазарет, поставил
на ноги. И стал не спеша разматывать
клубок прежнего кошмарного
следствия. На следователя
оказывали давление, но он упорно
стоял на своем: "С
подследственным допущена
ошибка". Очными ставками,
перекрестными допросами изобличал
давших ложные показания. Не путался
лишь Михаил. Он знал наизусть все не
подписанные им протоколы допросов.
Это выяснилось, когда по просьбе
нового следователя он написал
несколько объяснительных, назвав
новых свидетелей по его делу.
Читаешь эти объяснительные и диву
даешься. Грамотное письмо со
сложными оборотами речи. Не
верится, что писал их человек с
трехклассным образованием
церковно-приходской школы.
Несомненно, личность незаурядная.

Михаил был
оправдан. А прежний его следователь
был арестован, предстал перед судом
и расстрелян. Михаил из органов
ушел, работал в колхозе, воевал.
Умер в середине семидесятых, много
болел — давали знать допросы
костоломов. И до последних лет
жизни никому из родных не
рассказывал о пережитом. Он тогда
был еще не женат. Незадолго до
смерти рассказал обо всем старшей
дочери, наказав молчать об
услышанном. И она хранила семейную
тайну до перестроечной гласности.
Посвятила в нее всю родню. А вскоре
было получено и документальное
подтверждение подвига отца и деда.
Копии протоколов его допросов снял
внук, ныне работающий в органах.
Возникла идея опубликовать их.
Состоялся семейный совет. Верх на
нем взяли осторожные. Время
тревожное. Всякое может случиться.
Прежние и новообращенные дионы и не
помышляют о покаянии, открыто точат
сабли, призывая к гражданской
смуте…

Эпилог

Россия
фактически так и не вышла из
состояния гражданской войны.
Впрягла птицу-тройку в тачанку,
вручила каждому гражданину по
сабельке и благословила на поиск
"врагов". Когда внутренние
"вражины", вроде страдальца
Михаила, были истреблены,
человеконенавистная идеология
принялась прививать гражданам
собачий рефлекс ложиться грудью на
вражеские пулеметы. В стране, где
десятилетиями играют во врагов,
объективно невозможен гражданский
мир. Новое проявление гражданской
войны — это когда каждый с каждым
находится в состоянии недоверия и
агрессивного неприятия. Что и
наблюдается в сегодняшней России.
Из всенародной войны невозможно
выйти враз всем обществом. Надо
выходить по одному. Как это делать?
Очевидно, не так, как это делают
некоторые герои из описанных
историй. Из стандартных ситуаций с
честью надо выходить…
нестандартно. Как это делает
английский джентльмен, которому
дама во время танца наступает на
ногу. Он извиняется за то, что его
нога оказалась не на своем месте.
Попробуйте поступить так же, когда
в переполненном автобусе вам
наступят на обе ноги.