Эмблема
самой жизни

Живые
впечатления о Байкале я впервые
получил в 1943 году от своего отца —
зверового промышленника
Восточного Прибайкалья. В годы
Отечественной он работал в бригаде
охотников, добывавших для фронта
мясо диких копытных. Охотились они
на хребте Улан-Бургасы и той осенью
забрались в особенную даль, на
север. И там, с вершины горы Хурхак,
он увидел "цепочку желтых, еле
различимых на горизонте скал, а
перед ними-широкий темно-синий
простор, ограниченный зеленой
полоской леса".

Казалось,
Байкал, о котором мы, младшие
школьники, уже кое-что слышали,
лежит в какой-то непостижимой дали,
а он вот за теми горами, что синеют
на запад от нашей деревни Угэгэтэя.
И батя мой его видел!

— Подрастешь,
сходим на Хурхак, — пообещал он,
поскольку я вдруг тоже загорелся
хотя бы издали увидеть Байкал.

Прошло
немного лет, и мы, группа студентов
первого курса института, на борту
парохода "Комсомолец" в 1952
году идем по Байкалу в Баргузинский
заповедник — на практику. Я почти не
уходил в каюту, непонятной силой
держали на палубе медленно
плывущие серые цепочки горных
вершин на далеких берегах,
постоянно меняющийся с поверхности
цвет воды, ее невообразимая
прозрачность, пролетавшие низко
над водой плотные стаи бакланов.
Тех самых, с которых началось
обеднение живности на Байкале по
вине человека, тех самых, которые
вскоре совсем отсюда исчезли. В
мире виднелись неподвижные силуэты
безмолвных каменных островов,
изредка показывалась усатая морда
нерпы, которая тут же панически
ныряла.На остановках у неведомых
берегов "Комсомолец" натужно
пыхтел паром, набираясь сил к
следующему переходу. Дрожащий
силуэт корабля отражался на рейде в
зеленоватой от близкого дна воде.

Байкал то
покрывался разноцветной суетливой
рябью, то милостиво покачивал чаек
на небольшой пологой волне, то гнал
от себя высокие в неукротимой мощи
своей, крутобокие, тяжелые волны с
белой шипящей верхушкой.

За трое суток
хода "Комсомольца" от порта
Байкал до Нижнеангарска море, как
тогда думалось, успело показать нам
весь свой характер, все свои
красоты и грозности. Библейской
скромности желание мое — увидеть
загадочный Байкал с вершины
Хурхака хотя бы на далеком
горизонте — вознаградилось сверх
меры. Вот уже сорок четыре года, как
я на Байкале, четыре из них
непрерывно прожил в маленьком
поселочке на его северо-восточном
побережье.

Наивность
юности — когда-то в один рейс
парохода надеялся увидеть все на
Байкале! Я и теперь, зимою и летом,
осенью и весной, встречаясь с Морем,
вижу все новое и новое. Оно, Море,
неповторимо ни в чем и никогда,
потому что бесконечно сочетание
неисчислимых картин, его
составляющих: окраски неба и воды,
освещения берегов, направлений
ветров и ветерков. А прозрачнейшая
толща метрового льда после
ветрового нажима! Там, в этих
разноцветных, немыслимо
переламывающихся и
переплетающихся трещинах,
трещинках, до радужной паутинки
толщиною, полосках и полосочках —
тысяча на один куб льда! — вся суть
бесконечности видений зимою на
Байкале. Как на лике живой его воды
летом.

Я прошел
пешком, побывал на всех семи
хребтах, окружающих священное море,
считая и полуостров Святой Нос. Они
дали мне знания о животном мире
тайги и гор, это составило цель и
результат всей жизни.

Неотделимы
горные таежные берега Байкала от
самого моря, это единый, гармонично
устроенный мир. Это изумрудные воды
в драгоценной, благородного серого
цвета, каменной оправе берегов.

Как-то я
задумался: а что же за желтые скалы
видел когда-то Клим Дорофеевич с
вершины Хурхака? Теперь я знаю — это
могли быть только скалистые
береговые обрывы на Ольхоне, около
священной у бурят горы Ижимей,
более чем на сотни километров от
вершин Улан-Бургасы. Ничего в те
времена удивительного: в феврале 1953
года я, поднявшись на вершину
Керминского гольца в Баргузинском
хребте, видел одновременно пять из
семи хребтов, составляющих оправу
священного моря.

Это еще одно
из чудес Байкала — видеть дали под
двести километров с одного места!

Я бывал у
подножия Ижимея и смотрел на
восток, на темнеющие почти за
горизонтом гольцы Улан-Бургасы.
Где-то там и вершина Хурхака. Оттуда
отец, сам того не подозревая, увидел
на Байкале саму эмблему жизни:
теплую желтизну солнца на скалах,
живительную синь воды и ласковую
зелень растительности.

Это и есть
Байкал! Но теперь, увы, я не уверен,
что можно в задымленной дали
увидеть с одной вершины пять
хребтов-хранителей Байкала из семи
его стражей. И я точно знаю, что
теперь на Байкале не везде можно
напиться воды прямо из ладошки, как
бывало совсем недавно.

В слишком
грязной "обуви" прошелся
человек по святой земле и воде
Байкала, слишком много наследил
сбросами и выбросами. Обезобразил
саму среду жизни, родовые земли
людей.

Байкал на
грани терпения, он не будет дальше
выносить издевательств над собою.
Пора нам научиться "снимать
обувь", входя в священные его
пределы. Пора — и срочно — принимать
охранительный закон о Байкале.