Переезд

Валерий НЕФЕДЬЕВ

О том, что нашему селу в это лето исполняется семьдесят
лет, я, честно признаться, как-то не думал, вот сто
— другое дело, если дожил бы и если бы не заела суета.
Об этом юбилее мне напомнил мой средний брат Николай,
слесарь-наладчик, живущий в Ангарске.

Я давно заметил, что Николай чаще, чем кто-либо из нас
четверых, вспоминает свою деревню, чаще бывает в ней,
хотя привезен был в нее с Лебедевской заимки семилетним
парнишкой. Отрочество и юность, прошедшие в Новой Иде,
видимо, оставили в его отзывчивой душе более благодарный
след, несмотря на трудные военные годы. Поэтому и мемориальная
доска, что прибита на доме основателя села Тимофея Леонидовича
Агапова, — тоже его идея, его благодарная память малой
родине.

Кроме давно минувших событий Николай сохранил в памяти
и множество чудесных слов из языка наших отцов и матерей.
Слыша от него такие слова, как надевашка, пряженики,
гобцы, ленивка, навой, скальня, щеть, бало, очип и другие,
не перестаешь дивиться емкости, образности нашего языка,
однако тут же делается горько от того, что ушедший в
прошлое уклад жизни наших предков, во многом насильственно
сломанный, унес в небытие огромный пласт нашей культуры,
нашей родной речи. На место их теперь вероломно вторгается
нечто чуждое, механическое, подражательное…

Однажды зимой, будучи уже на пенсии, переделав все дела
на своей даче, изукрасив ее со своими сыновьями причудливой
резьбой, Николай сел и написал о том, как зародилась
у крестьян мысль о переселении на новое место.

— Это тебе, брат, задел, — сказал он, — дальше строчи
сам. К семидесятилетию нашей деревни ты должен написать
о ней очерк.

Я стал читать и… увлекся:

«Жизнь молодого государства набирала скорость, — писал
брат, — в крестьянских хозяйствах губернии шли перемены.
Назрел один важный вопрос и в Каменской волости: крестьяне
были стеснены землей настолько, что пахотных и сенокосных
угодий не хватало. Как после хорошего дождя растут грибы,
так на заимках отделилось от родителей много молодых
семей…

Особенно тяжело было на Лебедевской заимке: крестьяне,
поселившиеся в верховьях Кяхтинской пади в конце прошлого
века, имели по десять-пятнадцать десятин пахотной земли.
Теперь приходилось распахивать сенокосы, так что сено
косили в березняках, вокруг калтусов. Пасти скотину
можно было только в вершине, где сосновые рощи.

Весной в праздник масленицы мужики с тревогой о будущем
вели разговоры, встречаясь на своей односторонней улице.

— Власть новая, вся земля крестьянам, а где ее взять?
— высказался Спиридон Шишкин, самый бедный и многодетный
мужик крепкого телосложения. Остальные заговорили дружно
и невпопад. Неказистый Тимоха Агапов спокойно поправил
их:

— Чего галдеть, надо ехать к боханским бурятам да и
договориться насчет степи вдоль речки Иды.

Самый зажиточный крестьянин Борис Андреевич Лебедев
усмехнулся в бороду и произнес степенно:

— Так вас, голытьбу, буряты и ждут, нужны вы им…

Куда делось спокойствие Тимохи Агапова, он подскочил
к Борису Андреевичу и показал ему кукиш.

— Нет, мы поедем к бурятам и договоримся, они все одно
степь не косят и не пашут, — прокричал он.

— Иди, Тимоха, к бурятам, только сначала штаны зашей,
— сказал с ухмылкой Борис Андреевич и пошел к своему
дому с глухими воротами.

Всю ночь не спал Тимофей, ворочался на старой скрипучей
кровати.

— Че не спишь, Тимоша, опять клопы кусают? — спрашивала
его жена Татьяна.

Тимофей ничего не отвечал, лишь утром рассказал о своей
затее и то, как посмеялся над ним Борис Андреевич.

— Зашей-ка портки да собери котомку, Таня, — приказал
он. — Я ему еще нос-то утру, власть тепереча наша,
— грозился он, сидя в переднем углу в одной посконной
рубахе.

Собираясь, Тимофей беспокоился: на санях ехать — дорога
уже раскисла, верхом — ни потника, ни седла нет, опять
к Борису Андреевичу идти надо, опять смеяться будет.
Пока думал, прикидывал — время к обеду. Похлебав кулаги
с ржаным хлебом, разомлел и прилег на голую лавку отдохнуть.
«Ладно, завтра пешком пойду», — решил он.

За окном раздавалось треканье балалайки.

… Поднявшись на Думскую гору, Тимофей остановился
отдохнуть, а заодно перекусить. Выбрал на солнцепеке
проталину, сел, достал из котомки ломоть хлеба и кусок
сала…

Перед ним лежала долина реки Иды в среднем ее течении.
Думская гора наполовину перегораживала эту долину, как
высунувшийся большой язык, хотевший достать противоположную
холмистую гряду. За ним долина расширялась. «Привольные
места, — вздохнул Тимофей, — тут и нам, и бурятам
места хватит». За речкой виднелся улус Хандагай — райский
уголок: и лес, и луга — по два укоса в лето буряты
берут с них…

До Бохана, центра бурятского аймака, оставалось меньше
половины пути, до ледохода на Иде считанные дни».

В этом отрывке Николай провоцировал меня уже не на очерк,
а на повесть или даже роман, но для этого нужен ой какой
огромный материал, знание всех его героев, хотя бы основные
черты характера их, я же родился на пятнадцать лет позднее
совершившихся событий. Я обратился к архивам. Однако
нужные документы о переселении крестьян с каменских
заимок в среднее течение Иды никак не попадались. Наконец
мне сказали, что эти бумаги переданы в Усть-Ордынский
окружной архив, но и там конкретных сведений было мало.
Своей неудачей я поделился со старшим братом Семеном.

— Не мучай себя, — решительно заявил тот, — я расскажу,
мне все-таки было восемь лет, когда Новая Ида строилась,
я помню безо всякого архива, мы с отцом ездили, и людей
всех я знаю.

«Каменские заимки — Лебедевская и Михеевская, Тыргур, три
Бахана — Верхний, Средний и Нижний, Гречехан, Вантеевская,
Черниговская — в двадцатых годах относившиеся к Черемховскому
району, не имели сенокосных угодий, косили сено в долине
Бугутуя Боханского аймака. Сено вывозили на санях после
установления санной дороги. В этом было для крестьян
большое неудобство. И вот один крестьянин заимки Лебедевской
Агапов Тимофей Леонидович проявил, как говорится, инициативу:
предложил переехать всем желающим в Бугутуй насовсем,
построить новую деревню, распахать степи. Он стал ходить
по заимкам и уговаривать жителей на переезд. На Лебедевской
согласились переехать девять из тринадцати домохозяев:
это братья Шишкины Гаврила и Иван Андреевичи и братья
Лебедевы — Петр, Николай и Иван Михайловичи, Шишкины
же Спиридон и Николай, три брата Хомяковых, и Иван Галафтифонович
Лебедев, старейший житель заимки, чьей фамилией она
и была названа, самый богатый из всех.

На Михеевской заимке согласились семь дворов: три брата
Нефедьевых, наших однофамильцев, Михаил, Иннокентий
и Александр с отцом Николаем Николаевичем, два брата Шишкиных,
забыл, как звать, и кто-то еще.

Иван Лебедев, как самый грамотный мужик, составил список
пожелавших переехать, написал заявление об отводе земли,
заверил в Гречеханском сельсовете, и Тимофей Агапов повез
документы в Черемховский райисполком. Но там сказали,
что надо довести список до тридцати дворов. Тогда Тимофей
Агапов пошел в Тыргур и записал там семью Краснояровых,
а в Гречехане — Тугарина. На Вантеевой — три семьи
Вантеевых и Склянова.

С большим трудом набралось тридцать дворов. Было так,
что хозяин соглашался, хозяйка — нет. Нашего отца Тимофей
не мог уговорить потому, что он недавно построил большой
новый дом о пяти окнах в улицу, шестистенок. Но я помню,
как отец живо интересовался новым местом, участком,
как его называли попервости, ездил туда во время строительства,
брал меня, восмилетнего парнишку.

Это было в 1928 году, летом, где-то после Троицы. Строительство
шло в самом устье Бугутуя, вдоль речки Иды, по излучине.
Костры дымились, топоры тюкали, балаганы из досок стояли.
Мы остановились у Тимофея Леонидовича Агапова. У него
дом уже под крышу был подведен, я спал на повети, на
сене, отец — в маленькой избушке в два окошка, а может,
в балагане. Печи не было еще, варили на тагане из трех
палок, над костром. У некоторых на улице стояли железные
печки. Воду брали в Иде рано поутру, когда она чистая,
пока бурятские стада не замутили. Рыбу ловили. Дед Тимофей
корчагу сплел из тальника, морду — тальника там много
росло. Ребята ихние, Алеша и Тимошке обмажут горловину
тестом, камней внутрь накладут и в омут ее: рыбы кишмя
попадет в нее. Один раз щука большая залезла…

Скот весь перегнали с заимок. Гнали через улус Шарахтуй,
там мельница была, мост с плотиной. Стройки огораживали
жердями, поскотин не было, коров, чтобы далеко не убрели,
спутывали, как коней. Трава кругом хорошая — наедались
на одном месте. Тут же доили, лапшу на молоке варили,
домашнюю. Мне понравилась тогда эта лапша — дымком
припахивала. Погребки у всех были нарыты, продукты хранить.

Буряты из соседних улусов часто подъезжали на своих
арбушках, таратайках таких легких, двухколесных. По-русски
плохо говорили, женщины совсем не умели по-нашему. Рукавицы
привозили менять на продукты, на картошку, в основном
на хлеб. Они пшеницу немного сеяли, овес, огородами
не занимались. Конфликтов не было. Они в это время
почему-то тоже уезжали со своих мест, кого, может, раскулачили,
кто в центр, в Улан-Удэ, кто в Бохан, по другим улусам.
Дома продавали нашим и уезжали. Многие из наших их дома свезли
и построились. С заимок мало кто перевозил дома, даже
самый богатый Иван Гарафтифонович Лебедев не стал перевозить
свой, а купил у бурят. Большой, хороший дом, где клуб
потом сделали. Его-то самого раскулачили, и клуб сделали».

Это уже то, что нам надо для очерка о возникновении
нашего родного села Новая Ида. Кстати, Новая потому,
что в вершине реки уже существовала деревня Ида,
это я по карте посмотрел. А слово означает само
название старинного бурятского рода, кочевавшего в
этой долине.

Чтобы очерк получился более полным, я съездил на родину
и записал еще два рассказа, два воспоминания старожилов.
К сожалению, брат Николай опоздал подсказать мне о юбилее
деревни, больше же всего я виню себя, что не вспомнил
о шестидесятилетии своего села — мало осталось, кто
участвовал в переселении. Вот что рассказала мне Татьяна
Николаевна Николаева:

«Нашего отца звали «Белоусом», — лошадь растащила и
ушибла, один ус после этого сделался белым. Мы на Михеевской
жили. Сюда с девчонками по ягоды приезжали, ягоды здесь
хорошие были, особенно клубника. Кругом степи, на горах
леса и тогда не было, пашен не было, сено на них косили,
ягоды собирали.

Когда перекочевывали в Новую Иду, мне лет десять было,
может, больше. Четыре дома с Михеевской перекочевали:
двое Шишкиных, Александр и Перфилий, и два наших, тятин
и брата Александра, кузнеца. У Александра и на Михеевской
кузница была, отец ваш Ефим Иванович, когда ковать учился,
приезжал к нему. Кеша, средний брат, построился здесь,
рядом с тятей, когда мы уже жили. Потом он дом свой
продал, а теперь сын мой Костя в нем живет. Дом этот
Кеша у бурят купил. Родительский дом тоже у бурят куплен,
их раскулачивали, богатых.

Помню, когда переезжали, коров с Михеевской гоном гнали,
овец тоже. Девять коров было, семьями собрались и гнали.
Дом строили — жердями огородили, курицы в полыни неслись,
мы яйца искали по полыням, под амбар лазили. Амбар тятя
сюда перевез, дом там на Склянку продал.

Я дикая была, ни с кем не дружила, на полянки редко
ходила. Раз Тимофей Тимофеевич Агапов, парень тогда,
пошел меня провожать, целоваться полез — я убежала,
он отстал. Мама сказала: «Иди за батрака замуж, у нас
уже все отобрали, теперь все одно». Признали нас выше
среднего и раскулачили. Тятя на завод в Макарьево уехал.
Через год вернулся. Мы с мужем Григорием Григорьевым,
где Мария Васильевна, учительница, живет теперь, избушку
поставили. Муж на север уехал, я за другого вышла…

С Тимофеем Леонтьевичем Агаповым мы вместе приехали.
Потом с Михеевской переехал Николай Степанович Шишкин,
избушку маленькую сначала построил. Потом Непомнящие,
а где магазин, дом был Василия Алексеевича Нефедьева,
он уехал потом. Где больница была — тетка Улита с Краснояровым
строили, они из Тыргура.

У Вантеевых Иннокентий Федорович, самый старший, здесь
первым умер в тридцать первом году. Его могилка на Ново-Идинском
кладбище первой стала. У него там плита каменная, и на
ней написано.

Видел я эту песчаниковую плиту с серым налетом времени,
заботливо поправленную потомками первопоселенца, должно
быть, Иннокентием Федоровичем младшим и его сыном Александром.
Уже все главы переселенческих семейств лежат на Ново-Идинском
кладбище, за исключением тетки Кристины Хомяковой, которой
уже далеко за девяносто и от которой я мучительно и
безуспешно пытался хоть что-нибудь выведать — «не помню,
не помню, не помню». И Семен Андреянович Макуров, переехавший
из Усть-Тарасы, позднее уже ничего не мог сказать, даже
меня не узнал. Господи, действительно, кто я, где я
все эти годы был, неужели я родом отсюда, неужели с
этими людьми я когда-то работал, жил, рос… Не узнаю
себя. Не узнаю…

Шел я расстроенный от дяди Семена Макурова по Середкинской
главной улице, будто только что заглянул в глаза смерти,
испытав глухую защиту души человеческой от земной памяти
перед самым ее исходом, и клял себя. Вдруг увидел на
лавочке, у одного из домов, где сорок лет назад проводил
со сверстниками полянки, старуху. С ее сыном Витькой,
Виктором Ивановичем, мы учились в школе. Увидел и подошел,
просто повидаться, посидеть рядышком. Это была Елизавета
Павловна Шишкина, в девичестве Середкина. Не так стара,
чтобы помнить то, что меня интересует, но оказалось
ей есть что рассказать.

«Мне десять лет было. Привез отец маму и Евдокию, сестренку
маленькую. Здесь только при въезде в падь Бугутуй Андрея
Матвеевича, бурята, юрта была и колодец, летник его,
это напротив нынешнего кладбища, где старая ферма. За
рекой — улус Шарахтуй, за Думской горой — Корминский.

Отец первых перевез нас, потом Гаврила Андреевич Шишкин
зимовьюшку привезли, где Иван Хомяков жил, за ним, там
еще Матуевы жили и погреб каменный был — колхоз потом
занял. Следом дед Спиридон с Иваном Андреевичем, после
Агаповские, Вантеев Иннокентий Федорович, Чернигов.
Нефедьевы, «Белоусовски» после нас приехали, в одно
время с Перфильевскими. За Перфильевскими Середкины:
Прокопий, Федор, Леонтий.

Помочи делали, жеребий тянули, кому первому помогать,
и землю кому где под пашню — тоже жеребий, по жеребью
все…

Потом построились Петр Николаевич, Кузьма Николаевич,
Вантеевы с Вантеевской заимки. Где клуб старый был Иван
— это Иван Галафтифонович — построился. Шишкины приехали
с Бахана, Отец «Сохатого», Александра Николаевича, что
в нашем доме теперь живет, — с Лебедевской, Середкины
с Михеевской. Потом уже — Батраченко с Байхановской,
Петр Николаевич с Харенской. Грицких попозже, примерно
в одно время с Ершовыми с одноименных заимок.

Отец привез баню, поставил на углу нашего участка, потом
Шишкину отдали, он ее в кухню переделал. Русской печки
еще не было, а там, где была старая Тарасинская мельница,
жил Василий Константинович Нефедьев, зажиточно жил,
так мама моя к ним возила на коне квашню, печь хлеб.
Помнится, мимо Тугарина Афанасия проезжали, он уже жил
там, на краю — маленькая избушечка у него была,- он,
пожалуй, вперед всех построился. В это время в Шарахтуе
Тархаевских раскулачивали, в Усть-Тарасу все свозили.
Мы с мамой квашню везем, а их оттуда отары гонят в
коммуну. В Усть-Тарасе тогда уже коммуна была, «Имени
Первого августа». Сара Мангутова там, Марья, Петра Екимова
тетка, Лаврушка Нефедьевский, Ивана Кузьмича, — комсомольцы
были, девки стрижены, таку беду..! Что еще сказать?
Школа старая — это дом дяди Антона Иннокентьевича Вантеева
был, раскулачили его тоже. Его дом здесь, за дядей Кузьмой
стоял, потом уж перевезли его за Тугарина на бугор —
да ты, Валерий, должно, учился в нем, захватил еще…
А где хомутарка — в этом доме Александр Андреевич Шишкин
жил, брат Перфилия. Жатку только купил, ни разу не пожал
на ней, и их раскулачили. Когда увозили, надеть нечего
было у них: моя сестра собрала че есть, чирки, чулки,
платки каки, отнесла им. У нас сепаратор был, из-за
него раскулачили. Такие дела…»

Да, такие вот дела, такое время было. Мы говорим «такое
время», а время-то, оказывается, давно уж научились организовывать
люди, правительства. Прав мой брат Николай: «страна набирала
скорость», но куда, куда с такой сумасшедшей скоростью
ее направляли величаво? А куда направляют, торопятся
сейчас? Как будто чуяли мужики заимочные, что надо сматываться
от того времени, как бы перебить его своим движением,
своей передвижкой: на заимках уже начинали сгонять людей
в артели, машинные товарищества — иначе семенами не
помогут, сельхозмашины не дадут купить и прочее, прочее. На
Склянке было организовано машинное товарищество «Рассвет»,
на Лебедевской и Михеевской — «Труд крестьянина», в
Каменке — «Ангарстрой», на Старой заимке — «Красная
Кяхта», улусы бурятские сплошь перекрасили в красный
цвет: «Улан-Шарахтуй», «Улан-Бугутуй», «Улан-Заглик»
Улан-Готольского Булсовета. Организовывались семеноводческие,
мелиоративные, бычьи и молочные сельхозкооперативы,
проводится государственный заем, образуется «Автодор».
В Гречеханском сельсовете отправляется «Красный обоз»
с хлебом для тяжелой индустрии непременно к «Дню Парижской
коммуны». За активное участие крестьянам обещают вознаграждения
и премии сельхозмашинами. Учителю Валуенко поручено
написать плакаты; у домов злостных держателей хлеба
«поставить чучела с наклейкой этих плакатов». Хлеб по
домам собирают некто Шенин вместе с уполномоченным по
хлебозаготовке Шифриным. В Черемховском районе шумно
идет случная кампания и организуется подписка на журнал
«Социалистическое земледелие». Все это из документов
архива. В архиве же есть упоминание о машинном товариществе
«Труженик» на Нижнем Бахане. Это название мужики перевезут
вместе с домами и семьями в Новую Иду и вспомнят о нем,
когда их сгонят в колхоз. Однако буквально через год
многие истинные труженики земли проклянут его. Читатель
заметил, конечно: кто бы ни вспоминал о переселении в
Новую Иду, все сводят его к одному, к раскулачиванию.
Но «Труженик» все же устоял, укрепился, пережил войну
и живет сейчас. Я уже писал в «Вещем детстве», как крепко
сколотили мои односельчане свой колхоз под руководством
умелых хозяйственников, первых председателей: Прокопия
Ивановича Чернигова и Николая Спиридоновича Шишкина.
Все как есть в хозяйстве было: две мельницы, сушилка,
оборудованная по последнему слову тогдашней техники,
прекрасный зерноток с молотилками, клейтонами, снопотаской,
столовой и общежитием, пимокатня, шерстобитка, маслобойка,
кузница, столярка с токарным станком и балами для гибки
колес и полозьев, великолепный конный двор, обширные
телятники, ферма, амбары — все, единственно чего не
было, так это своего рудника и железоделательного завода,
кирпичный завод даже был, помню, грешным делом, я по
сырым кирпичам босиком любил бегать.

Крепки были духом и телом раскулаченные, но много таковых
еще осталось. Я помню, какие это были красивые, зачастую
рослые, богатырского склада люди. Такого же склада были
в колхозе и его руководители, как первый председатель,
защитник крестьян от притеснений высшего начальства,
дважды смещаемый с должности Прокопий Иванович Чернигов.
За ним репрессированный по навету Николай Спиридонович
Шишкин, после войны — первым награжденный малой золотой
медалью ВДНХ Александр Иванович Грицких, бригадиры:
Александр Прокопьевич Чернигов, Иннокентий Федорович
Вантеев, Гаврила Александрович Середкин — стабильно
державшие в колхозе и дисциплину, и урожайность, и надои
молока. Могучими тружениками были сын организатора переселения
Тимофей Тимофеич Агапов, — зав. свинофермой, и механизатор
Иннокентий Елизарович Ряхин, а также ныне здравствующий
трижды орденоносный комбайнер Оловин Александр, отец
которого переехал вслед за нашим несколько позднее.
Вантеев Кузьма Николаевич, тракторист, Митрофанов Тимофей
Иваныч, кузнец, заменивший в сорок пятом моего отца.
Кузнец же Александр Николаевич Нефедьев, с которым я
один год ковал в колхозной кузнице, отсидевший десять
лет за одно слово против советской власти, в свои шестьдесят
легко управлялся одной рукой с восьмикилограммовым молотом.
Бывало, разденутся на покосе тот же Гаврила Середкин,
или Саня Оловин, или Паша Ворвин, или Кеша Ряхин, или
Федя Колмаков — мускулы, аж завидки берут.

Сейчас Новая Ида разрослась, прибавилось много молодых
семей, построена целая улица из двухквартирных полублагоустроенных
домов, но семьи растут не «как грибы», мала рождаемость.
Народ измельчал, много пьют, но земля зовет, заставляет
работать, хоть и трудно во всем, во всем, и как везде
по России. Хорошо, что и нынешние руководители — наследники
той еще, заимочной, улусной закваски. Михаил Максимович
Григорьев, председатель, и Юрий Галсанович Вахрамеев,
глава администрации, находят общий язык между собой
и с народом, бурятами, русскими, татарами, белорусами,
населяющими теперь Новую Иду. Построены новая ферма,
телятник, электрическая мельница, контора, столовая,
отсыпаны дороги, асфальтирована главная улица, огорожено
и прибрано кладбище, дана возможность развиваться фермерскому
хозяйству Николаева Константина Ивановича.

Хочется поблагодарить самых душевных людей на свете,
тех, чьи имена никогда не изгладятся из нашей памяти,
учителей: Таисью Прокопьевну, Евдокию Павловну, Елизавету
Гавриловну, Татьяну Георгиевну — за все то доброе, что
они дали нам в школе.

При перепечатке ссылка на «Восточно-Сибирскую ПРАВДУ» обязательна.

69/1998