Неизвестные
письма Константина Седых другу
юности А. Н. Старновской
Автор
этой статьи многие годы
занимается исследованием
эпистолярного наследия
лауреата Государственной
премии, почетного гражданина г.
Иркутска, автора знаменитого
романа "Даурия" и
многочисленных сборников
стихов Константина Федоровича
Седых. В ней рассказывается об
удивительной истории дружбы
начинающего писателя и
скромной сельской учительницы,
их переписке, о событиях,
связанных с сохранением писем
К.Ф. Седых, 90-летие со дня
рождения которого мы отметили
совсем недавно.
Дверь открыл
я. На крыльце стояла девушка лет
восемнадцати, в пыльнике песочного
цвета, повязанная красной косынкой.
В левой руке девушка держала
фанерный саквояжик овальной формы,
покрашенный желтой охрой. Красивое
смугловатое лицо, карие глаза,
обрамленные черными ресницами,
такие же черные брови и прядка
волос полуподковой из-под косынки.
— Я к
Подойницыным. Здесь они? — спросила
меня девушка.
Я догадался,
что передо мной та самая Фаня из
Уненкера, младшая сестра Марии
Николаевны.
Прошло три
дня. Стояла отвратительная погода.
Мой очередной отпуск только что
начался, и я решил разобрать свой
архив и переписать в общую тетрадь
свои стихи, написанные за прошедшие
три года. В папке с отдельными
листами и целыми школьными
тетрадями лежало несколько номеров
газеты "Набат молодежи",
издававшейся в Хабаровске
Далькрайкомом ВЛКСМ. В "Набате
молодежи" печатались стихи
молодых поэтов Константина Седых,
Иннокентия Луговского, Михаила
Лесневского и др. К номеру газеты от
3 марта 1929 года, где было
опубликовано стихотворение К.
Седых "Байкальский шторм", я
приколол лист с записанным мною
стихотворением Константина Седых
"Отцу на его письмо".
Так вот,
только я разложил на столе
содержимое моей папки, как в
комнату постучали. Вошла Фаня.
— "Набат
молодежи", — сказала Фаня, с
удивлением глядя на стопку газет, —
разрешите посмотреть?
— Пожалуйста.
Но это старые газеты, еще за 1929 год,
— ответил я.
— Это меня
тем более интересует, — продолжала
Фаня, беря верхний номер газеты, в
редакции "Набата" работал
Седых, наш поэт. Мы с ним учились в
педтехникуме, дружили и
переписывались.
— А теперь
что — ваша дружба и переписка
прервались? — спросил я.
— Да-а… Но…
он умер. Теперь мне остается только
плакать, — как-то замявшись с
расстановкой проговорила Фаня.
Посмотрела на меня, левой рукой
взяла газету, но не подняла, чтобы
читать, а продолжала начатый
разговор: —… Костя все время
жаловался на свое сердце. И в
Хабаровск из Читы уехал потому, что
врачи порекомендовали сменить
климат.
Фаня
задумалась, вздохнула, перевернула
газету так, что приколотый к ней
лист бумаги оказался у нее перед
глазами, и начала читать
стихотворение "Отцу на его
письмо".
Мне
показалось, что Фаня перестала
дышать, читая строки, сочиненные
человеком, с которым она дружила. Во
время чтения я не мешал ей, делая
вид, что занят своим делом. Дочитав
стихотворение, Фаня глубоко
вздохнула, сказав протяжно:
"Да-а", — поправила воротничок
белой кофточки, тряхнула головой,
откидывая волосы, и опустилась на
стоявший рядом диван.
— Я не читала
этого стихотворения, — сказала
Фаня, — Костя, ничего мне не
рассказывал и не писал о нем, Хотя
он вообще не любил говорить и
писать о том, что сочинил.
Фаня еще раз
вздохнула, еще раз тихо сказала:
"Да-а.— И продолжила, — и которое,
по-моему, нигде не публиковалось.
Это стихотворение и его письма ко
мне я привезла сюда, чтобы отдать
Марии на сохранение. Они мне дороги
как память о нашей дружбе. Вы уже
знаете, я вышла замуж, и мы можем
уехать отсюда и другое место…
Нельзя ли будет оставить у вас эти
письма? Сестра-то живет за двести
километров от Нерчинска, а вы —
рядом, и, если у меня будет такая
возможность, я заберу их".
— Ну что ж,
если доверяете, — оставьте, — сказал
я, — за сохранность можете не
беспокоиться.
— Вот и
хорошо, — сказала Фаня. — Сейчас я
принесу письма, которые привезла.
Оставшись
один, я сидел и думал: "Почему мне
до этого ничего не было известно о
смерти Седых?" Но рассказ Фани, ее
слова: "…мне остается только
плакать…" — заставили меня
поверить.
— Вот все, что
осталось от дружбы с Костей и чем я
дорожу сегодня, — сказала,
вернувшись, Фаня, показывая мне
сверток. — Они, эти письма, для меня
теперь бесценная память…
Она бережно
развернула сверток и положила мне
на стол всю стопку писем, сколотых
канцелярской булавкой. Первый,
верхний лист, пестрел ровными
строчками посередине. Каждая
буковка написана отдельно от
соседней четким, почти печатным
почерком. Это было то самое
стихотворение, посвященное Фане.
— Не для
печати, а, пожалуй, только для вас,
Фаня, написано это стихотворение, —
сказал я, прочитав его, — и, конечно,
достойно хранения.
— Это не все
письма от Кости, — сказала Фаня. —
Письма, которые я получала до этого,
у меня не сохранились. А вот записка
осталась. Костя написал ее мне на
комсомольском собрании.
Я взял
небольшой листок, вырванный из
тетради, и стал читать записку,
написанную карандашом.
"Я
мечтатель, в мире живу я для песни
лихой, для любви, с которой пою и
песни мои.
Встретилась
ты случайно, понравилась не на
шутку. И вот сегодня, сейчас, на
собрании, я ушел уже далеко от того,
чем волнуются все. Пускай это
смешно, это глупо, но я уже строю
"воздушные замки" счастья,
которого я никогда не увижу, но
мечтаю о нем долго и часто.
Смейся, если
можешь, а ты сегодня светлым
трепетом бушуешь в моей груди,
кареглазая смуглянка".
Любопытство
мое росло с каждой строчкой
прочитанного. Фаня молчала,
поглядывая на меня… И как бы ни
было велико мое желание читать еще,
но чувство неудобства брало верх и
я, дочитав записку, перевернул всю
стопку. Последним было приколото
письмо размером с тетрадный лист. В
нем было всего десять строчек
текста. Седых писал:
"Фаня!
Из
Хабаровска я выбрался в Забайкалье.
Живу в Поперечном Зерентуе,
Нерчинско-Заводского района Сре
(тенского округа). Болею и скучаю.
Лето великолепно. Река холодна и
светла, поэтому купаюсь до дрожи в
зубах.
Пиши, а я уж
потом, как поживу да впечатлений
наберусь — катну тебе большое
письмо.
1930
г., август. С приветом К. Седых".
— Ну, а
остальные письма я почитаю потом и
уберу для хранения, — сказал я,
дочитав последнее письмо.
Фаня кивнула
в знак согласия и подала мне свою
фотокарточку, завернутую в бумагу.
— Эту
фотокарточку я хотела подарить
сестре, — сказала Фаня, — снималась
я, когда училась здесь в средней
школе. Пусть она останется у вас на
память обо мне.
И Фаня
положила фотографию на стопку
писем.
Через день
Фаня уехала и, как оказалось, больше
нам не суждено было встретиться.
А вскоре
уехал и я, навсегда покинув
Нерчинск, поступив учиться в
Иркутский финансовый техникум.
А сейчас мы
ненадолго прервем рассказ Петра
Михайловича Рыбакова. Попробуем
разобраться в том, почему Фаня
сказала, что Константин Седых
"умер". Как известно, К.Ф. Седых
прожил более 70 лет, умер в Иркутске
в ноябре 1979 года, похоронен на
Радищевском кладбище.
На наш
взгляд, тогда, в сентябре 1931 года,
Фаня могла не знать, что Седых жив.
Ее могли дезинформировать. А она
могла поверить, тем более, что знала
о больном сердце Кости, о том, что он
часто болел. К тому же, Константин
Седых перестал ей писать. Но это
могло произойти по той причине, что
К.Ф. Седых узнал о замужестве Фани
(от нее, Подойницыных, от общих
знакомых) и, чтобы уберечь Фаню от
возможной ревности мужа, прервал
переписку. А вскоре женился и сам.
Однако
"кареглазая смуглянка"
осталась в его сердце. Неслучайно
он поместил в своем первом сборнике
стихотворение, посвященное Фане,
который вышел, как мы теперь знаем,
спустя три года после их разрыва.
Правда, Константин Седых переделал
стихотворение, но имя "Фаня"
оставил. И, конечно, не для рифмы.
Для этого вполне подошли бы и
другие женские имена.
А сейчас
предоставим опять слово П.М.
Рыбакову.
— О том, что
Седых жив, я узнал в Иркутске в 1932
году незадолго до отъезда в Москву
на курсы. Тогда же решил: вернусь в
Иркутск и постараюсь встретиться с
Константином Федоровичем. Но жизнь
распорядилась по-иному,
встретиться с любимым писателем
мне так и не удалось.
…Лишь после
войны, в пятидесятые годы, мне
удалось выбраться в Нерчинск, и я
поспешил в дом, в котором жил в 1931
году и в котором оставил
упакованные в ящики свои книги и
архивы, в том числе и письма К.Ф.
Седых, переданные мне Фаней. К
счастью, все пять ящиков оказались
на месте, правда, кем-то из
квартирантов были вскрыты. Исчезли
хорошие книги, рукописи моих
стихотворений за многие годы. Что
касается писем К.Ф. Седых, то они в
основном, слава богу, сохранились. Я
не досчитался несколько писем.
На этом можно
было бы поставить точку в рассказе
П.М. Рыбакова, но логика развития
событий требует продолжения и
развязки. Как сложилась судьба
Фани? "Воскрес" ли для нее друг
юности?
Понадобились
годы, чтобы разыскать адрес Л.Н.
Старновской. Поистине: мир тесен.
Однажды выяснилось, что Фаня —
дальняя родственница П.М. Рыбакова.
Его сват — свекор одной из дочерей
П.М. Рыбакова — доводится
племянником Л.Н. Старновской, его
мать и Фаня — сестры.
Это может
показаться какой-то мистикой, но
жизненные пути Константина Седых и
Афанасии Старновской вновь
пересеклись. Они почти в одно и то
же время оказались в Иркутске. Так,
по воле судьбы, их встреча, о
которой они долго мечтали, которая
срывалась много раз по разным
причинам, состоялась в Иркутске. Но
это уже другая тема.
В Иркутске
А.Н. Старновская жила до 1952 года,
училась, работала в школе. У нее
родились три дочери: Галина,
Евгения и Альбина. Затем она
переехала в Ангарск. Работала
учительницей в младших классах. В
последнее время, до выхода на
пенсию в 1964 году, возглавляла
горком профсоюза учителей. Свою
девичью фамилию не сменила. Умерла
в июне 1985 года, незадолго до этого
П.М. Рыбаков написал ей два письма,
но было уже поздно: Афанасия
Николаевна тяжело заболела и не
могла писать.
Разговаривал
с младшей дочерью А.Н. Старновской,
Альбиной Николаевной Рыковой (по
мужу). Она сказала, что об истории
дружбы матери и Константина
Федоровича Седых они знают, мать
рассказывала им об этом. До сих пор
они бережно хранят фотографию К.Ф.
Седых, которую он прислал А.Н.
Старновской в те далекие годы.
А в семейном
архиве внуков К.Ф. Седых хранится
фотография Афанасии Николаевны
Старновской.
Всего
сохранилось двадцать три письма,
включая записку, "Обещание",
"Повесть о собаке",
стихотворение, посвященное Фане,
телеграмму, на 29 страницах. Два
письма без начала.
Письма
адресовались в основном в село
Уненкер Шилкинского района
Читинской области, где жила и
работала после окончания
Читинского педагогического
техникума А.Н. Старновская. Летом
К.Ф. Седых писал ей в с. Средняя Кия
Шилкинского района и в г. Шилка (на
адрес родителей Фани), т.к. она
уезжала из Уненкера на время
каникул.
В письмах
раскрываются неизвестные страницы
жизни К. Ф. Седых в период его работы
в редакциях хабаровских газет
"Набат молодежи" и
"Тихоокеанская звезда",
показывают его в бурной и кипучей
жизни нашей страны тех лет.
Оказывается, уже тогда К.Ф. Седых
собирал материалы для своих
будущих художественных
произведений и писал "немного
уже не для газеты, а с надеждой на
более высокую честь", и, конечно,
сочинял стихи.
Письма
написаны хорошим литературным
языком, образно, с чувством юмора. В
них можно найти и превосходное
описание природы, в частности,
Черного моря: "… Рассвет
окрашивал облака пурпурной кипенью
и с моря шли на город влажные
туманы… Днем я долго гулял по
Приморскому бульвару и смотрел на
чаек, на ялики, на сверкающее и
дымное вдалеке море…"
Немногие
читатели знают, что с детства
сердце К.Ф. Седых требовало
"капитального ремонта", и по
письмам мы видим, что, несмотря на
свою болезнь, он оставался
оптимистом, верил, что удастся
"пропеть еще много песен", для
которых он жил, которые для него
были "все".
Из писем мы
узнаем о друзьях-товарищах К.Ф.
Седых, поэтах И. Луговском и М.
Лесневском, "славнецких
парнях", о том, как они проводят
свободное время: споры о
литературе, пение забайкальских
"тягучих, заунывных" песен,
походы в кино, футбол, городки и т.д.
В письмах К.Ф.
Седых много личного, и в этом их
особая ценность. Подкупают они той
нежностью, с какой относился он к
Фане. По письмам видно, что они
порой ссорились, мирились, выясняли
свои отношения, мечтали о встрече,
чтобы решить целый ряд важных для
обоих существенных вопросов. Их
чувства были "на грани перехода
дружбы в иное, более волнующее".
Можно предположить, что "жгучие и
памятные глаза" Фани помогали
К.Ф. Седых в его литературной
работе, вдохновляли его.
