Адвокатура-это
творчество

С
иркутским адвокатом Генриеттой
Цирлиной беседует Александр
Гимельштейн, "Восточно-Сибирская
правда".

—
Генриетта Владимировна, давайте
начнем с истоков. Как началась
карьера почетного адвоката России,
лауреата Золотой медали имени Ф.Н.
Плевако "За вклад в развитие
адвокатуры и повышение роли и
престижа адвокатской
деятельности"?

— Выбор
профессии произошел от несчастий
семьи. Отец имел юридическое
образование, был офицером царской
армии, потом примкнул к
большевикам, служил ответственным
секретарем военного трибунала 5-й
армии, у Уборевича. Мама там была
машинисткой. Потом он в более- менее
успокоившейся стране стал работать
журналистом. В 1934 году переехал в
Иркутск и сначала работал в журнале
"Советская
золотопромышленность", а потом
ушел в редакцию
"Восточно-Сибирской правды",
где и был до ареста ответственным
секретарем. В то время он получал
"литпаек", что давало ему
возможность на 6 рублей в месяц
покупать очень хорошую литературу.
И вот эта литература помогла нашей
семье выжить, потому что, когда его
репрессировали, нам оставили из
трех комнат одну, забрали все
приличные вещи, но не взяли книги.
Их перешерстили и бросили. Книги же
были потрясающие. Поскольку мама
была беременна, мы с сестрой (а надо
было жить) их продавали. Но не все,
многие книги мы, конечно, сохранили,
они остались у моего брата. Но тогда
мы жили на эти деньги. Отец знал
языки, это потом было ему
поставлено в вину. Мы позже с братом
знакомились с его уголовным делом,
в котором ему как раз
инкриминировалось то, что он, зная
языки, был японским шпионом.

И дело это…
Когда я уже потом его смотрела как
юрист, как адвокат, это было всего 5
страниц, в которых само обвинение
сформулировано черт знает как, и
рядом было его признание —
маленький такой листочек.
Абсолютно непонятно, чья там
роспись, ну, может, был избит, так
что руки не шевелились. А дальше
только документ, подтверждающий ,
что приговор приведен в исполнение.
Все.

— Это
Особое совещание судило?

— Да, да.
Особое совещание его осудило.
Кстати сказать, когда я заканчивала
институт в 1947 году, со мной учился
прокурор войск НКВД Гладкий, к
которому я за несколько лет до
этого не могла даже попасть, можно
было только по телефону ему звонить
и получать от секретаря ответ. Но
потом, когда я уже стала со всеми
общаться, здесь был прокурор Чижов,
который уже спился к этому времени.
Он приходил ко мне , чтобы выпросить
на бутылку, и рассказывал, что они
там творили, как расстреливали не
из той пачки людей. Страшные
истории. Я ему говорила, чтоб он
взял денег и больше ко мне не ходил,
потому что все это видеть и слышать
невозможно. Начиная с 1938 года, после
ареста отца, моя первая адвокатская
практика состояла в том, что я
писала бесконечные жалобы
касательно своей семьи. Они,
конечно, оставались без ответа.
Время было такое.

А вообще я
начала свою трудовую деятельность
в 15 лет в самом банальном
учреждении — на аптечном складе, в
качестве секретаря, потом
техническим работником в отделе, и
судьба меня в это время свела с
нашим юрисконсультом. Это был очень
известный адвокат Илья Борисович
Геккер. Он проникся определенным
интересом к моей семье, и как только
в 1942 году организовалась
юридическая школа, сделал все,
чтобы я туда поступила. Из всех, кто
поступал туда, имея
репрессированных родственников,
осталась я одна, остальные были
отчислены. Я сумела окончить эту
школу благодаря тому, что
возглавлял ее человек, знавший
моего отца, кончавший институт
красной профессуры — Палькин.
Окончила я отлично. И так сложилось,
что лучших, окончивших эту школ,
сразу всех решили отправить
работать в суд, потому что люди были
в это время на фронте. Был 44 год. В то
время судей избирали не граждане,
как позднее, а через облисполком. И
меня, представьте себе, выбрали
народным судьей Кировского района.
А ведь люди знали судьбу моего отца.
Радость была недолгая, через
несколько дней было сделано
представление, и меня, естественно,
отвели из состава судей. Конечно, я
очень переживала эту историю. Опять
начала писать жалобы: в Москву, в
министерство, Сталину, куда угодно.
Дело закончилось тем, что меня
оставили в обойме юристов и
назначили работать в отдел юстиции.
Я стала старшим ревизором отдела
адвокатуры, и опять меня судьба
свела с адвокатами. В то время в
Иркутске еще работали переехавшие
сюда известные московские
адвокаты. Я познакомилась с
прекрасными специалистами. К 1947
году я успела закончить заочный
Московский юридический институт,
он был сюда эвакуирован. В начале 1948
года я переехала в Улан -Удэ, и вот
там в июле я поступила в Бурятскую
коллегию адвокатов.

— 50 лет…

— Да, как раз
вот в июле будет. Без ложной
скромности скажу, что я очень
быстро там продвинулась, стала
вести интересные дела, но мне было
сложно, так как муж работал в
прокуратуре республики и наши
интересы так или иначе
сталкивались.

—
Конфликтовали ?

— Нет, не
конфликтовали, а давление на него
оказывалось совершенно
потрясающее. В конце концов дошло
до того, что проведенное мною дело,
очень громкое в Бурятии, привело к
тому, что его вызвали на бюро
райкома и сказали, что если он меня
не приструнит, то его исключат из
партии. Я тогда чуть не влезла в
петлю и решила лететь в Москву с
7-месячным сыном. Я улетела по этому
делу в Верховный суд, где
познакомилась с известным
московским адвокатом Александром
Моисеевичем Левиным, который по
моей просьбе защищал еще одного
человека в моем же деле, и это
знакомство с ним стало совершенно
определяющим. Я, видимо, произвела
на него хорошее впечатление , и с
тех пор он стал добрым другом моей
семьи, постоянно поставлял
литературу, писал мне письма.

В 1952 году
впервые в коллегии адвокатов
прошла аттестация. Никогда до этого
и никогда после подобного не
проводилось. Вышел приказ министра
юстиции, что я отведена из состава
коллегии, был такой злополучный
пункт 12 Положения об адвокатуре ,
который не требовал объяснений:
почему, за что — отвели и все. После
моего отвода через месяц муж был
уволен из прокуратуры. Правда, нам
обоим выдали блестящие
характеристики, и мы уехали в
Иркутск , где жила моя мама. Я
пыталась восстановиться в
адвокатуре, но на первых порах это
было сделать совершенно
невозможно. В 1956 г. реабилитировали
отца посмертно. После этого я
приехала в Москву, и меня принял
министр юстиции Болдырев. Мы пошли
к нему вместе с Левиным, он меня
принял, сразу при мне написал
приказ об отмене отвода, так же
безмотивно, как он был принят:
"Приказ об отводе из адвокатуры
отменяю". Начиная с 1963 года, 13 мая
будет 35 лет, я работаю в Иркутской
коллегии адвокатов…

-Тяжелый
опыт.

-Практика
моего личного несчастья научила
меня борьбе и убедила в том, что
никогда нельзя отступать, надо
бороться до последнего. И первые
периоды своей адвокатской
деятельности я действовала даже
очертя голову, не задумываясь над
тем, какая конъюнктура, как себя
нужно держать. В то время было
сложно с адвокатской
деятельностью, и у меня были
столкновения с работниками
следствия. Когда я действовала
активно, они не всегда учитывали,
что я действую, как адвокат, и
вместо того, чтобы искать
доказательства вины моих
подзащитных или попытаться в
равной борьбе доказать что-то,
начинали со мной бороться. Эта
борьба в 1984 году привела меня к
тому, что я столкнулась с одним из
известных в Иркутске следователей
областной прокуратуры, который
начал откровенно следить за мной,
допрашивать моих клиентов, писать,
делать все, чтобы меня исключили из
коллегии. Но на мою защиту встал
Леонид Капелюшный. Он был в это
время собкором "Известий". Я
считаю, что активная позиция
журналиста спасла меня как
адвоката.

Я продолжаю
работать. Помогаю людям, которых
могли бы осудить на первых порах, но
благодаря тому, что я действую
достаточно активно, осудить их до
сих пор не удалось.

— Что
изменилось в адвокатской работе
сегодня?

— Изменилось
многое. И сама работа адвокатов,
состав адвокатуры, изменился и
состав следователей. Можно
работать спокойно. Я продолжаю
заниматься делами. Мой возраст дает
мне основание не лезть очертя
голову в какие-то дела, в которых бы
я работала на нервах. Дела очень
разнообразные и очень интересные,
есть принципиальные, есть простые,
которые можно вот так легко
провести, рассмотреть, решить.
Теперь я уже меньше сталкиваюсь с
такими следователями, которые
больше воюют с адвокатами, нежели
работают по делу. Состав адвокатуры
очень изменился, много молодых
адвокатов пришло к нам после работы
в милиции, в прокуратуре, в дознании
и объективно не имеют
практического опыта адвокатской
деятельности, поэтому иногда это
меняет и саму деятельность — у них
понятие об адвокатуре практически
отсутствует. Адвокатура -это
творчество. Адвокат — это не
технический работник, а оратор ,
публицист, психолог, иначе
невозможно быть таким адвокатом,
каким был Плевако. Правда, многие
юристы, петербургские, например,
говорят, что век адвокатов-ораторов
прошел. В какой-то степени это
правда. Наступил век конкретной
логики, надо меньше говорить,
больше — влиять на ход событий.

-Это,
наверное, тоже временное явление,
если суд присяжных станет
достаточно распространенным, то
качества, о которых вы говорите,
снова станут важными. Ведь в
Америке адвокат-то в значительной
степени полемист.

— Да, вообще
сама система адвокатской
деятельности за границей совсем
другая. Вы понимаете, какие там
серьезные права у адвокатов , и чем
располагаем мы. Да и сама судебная
система сейчас находится в таком
состоянии, что говорить о какой-то
особой роли адвоката не приходится.
Я прихожу к судье, у которого 100
нерассмотренных дел, который
замотан и замучен, который смотрит
на меня с опаской, чтобы я не заняла
времени у него больше, чем ему бы
хотелось. Поэтому стараемся
исходить из этого. И, естественно,
мы теряем в нашей адвокатской
профессии. Вместо того, чтобы
слушать дело в зале, слушают его в
кабинете. А в кабинете у судьи мало
места, и он пускает столько людей,
сколько у него стульев.

— Рабочая
ситуация, рабочая обстановка — все
остальное чисто символически.

— Значит, в
такой ситуации я уже лишена
возможности произнести какую-то
интересную речь, ведь это уже не
соответствует самой обстановке. И
многое теряется, потому что мы не
можем хорошо учить молодых
адвокатов. А это ведь абсолютно
важно. Вы правильно говорите, что
когда будут суды присяжных,
адвокату нужно будет смотреть не
только на квалификацию
преступления, разговаривая
непосредственно с
судьей-специалистом, а ждать
хорошего вердикта присяжных. И,
конечно, адвокат будет стараться
обладать всеми этими качествами.
Это было бы очень интересно. Может,
это бы привело к меньшим ошибкам.
Хотя, анализируя деятельность
судов присяжных, говорят, что они
пока что не влияют на объективность
рассмотрения дел. Может, это и так.
Но на это тоже влияет наша жизнь.
Только от жизни зависит
квалификация присяжных. В конечном
итоге мы придем к тому, что роль
защитника в нашем процессе станет
достаточно серьезной. Трудно это
сразу сделать — ведь нас, казалось
бы, уравняли с прокуратурой, в
смысле, что они поддерживают
обвинение, мы осуществляем защиту.
Но пока принцип равенства и
состязательности формален.

— Я хочу
задать вопрос общего плана:
жизненная философия адвоката как
человека, для которого
справедливость — не просто термин, а
вещь прикладная. Адвокат, в
уголовном процессе, зачастую стоит
на стороне преступника. Какая
мотивация у Вас, когда Вы работаете
на уголовном процессе?

— Поскольку
являюсь профессионалом, понимаю,
конечно, что он преступник, но для
меня это уходит как бы на второй
план. Я занимаюсь своим делом,
смотрю, есть ли доказательства его
вины, независимо от того, что он из
себя представляет. Я могу ему не
симпатизировать, могу
симпатизировать, могу быть
возмущена тем, что он сотворил, но
все равно буду действовать в
пределах тех прав, которые мне даны:
собирать и способствовать оценке
всех факторов, которые в его
интересах, я могу препятствовать
его осуждению, хотя, может быть, и
надо его осудить. Я могу
препятствовать и большому
наказанию, но это не противоречит
общему пониманию борьбы с
преступностью. Я живу в этом мире,
хожу по этим улицам, у меня на лбу не
написано, что я адвокат, поэтому я
прекрасно понимаю общественную
опасность преступления, но когда я
начинаю заниматься делом, для меня
это не главное. Я оказываю ему
помощь. Адвокат должен строить свои
отношения с обвиняемым на полном
доверии, я должна хранить его тайны,
даже если он расскажет мне, а так
бывало, что он действительно
совершил преступление, однако он
занял позицию, и я должна
действовать в его интересах. Защита
может выражаться только в том,
чтобы способствовать его
оправданию, если он не виновен, или
способствовать более мягкому
осуждению, если есть смягчающие
обстоятельства.

— Или,
если есть возможность с помощью
аргументации развалить обвинение,
то…

— Я это
сделаю. Хотя бы это противоречило
общим понятиям о справедливости.
Поэтому так получается, что я веду
дело по 3 года. Почему? Именно
потому, что доказательственная
база, представленная следственными
органами, неполноценна, и всякий
момент, где есть возможность
усомниться в правильности , я
должна использовать как адвокат.
Гораздо сложнее осуществлять
защиту, чем предъявить человеку
обвинение. Для предъявления
обвинения достаточно факта и хотя
бы видимости доказательств, а для
защиты надо искать такие данные,
которые поколеблют уже
предъявленные обвинения. Сегодня
наша профессия стала несколько
утилитарной, но я не отвыкла от
того, что нужно пережить дело самой.
В свое время это тоже происходило —
ведь муж тоже юрист, и мы вместе с
ним переживали. Теперь его не стало.
Но у меня два сына — оба юристы и оба
адвокаты, и они , к счастью,
повторяют меня. Могут позвонить и
вечером, и ночью, если в этом есть
необходимость, чтоб обсудить
какой-то момент — это просто такая
наша жизнь, такая судьба- все это
прекрасная профессия, она
доставляет и горе, и радость. Сейчас
я могу сказать, что эта
деятельность может быть оценена. Я
Вам скажу, что мне было несколько
удивительно, когда позвонил Резник,
сопредседатель Комитета по
награждению медалью Ф.Н. Плевако, и
сказал: мы решили вас представить к
награде. Вы не возражаете? Я говорю:
Генри Маркович, было бы смешно, если
бы я стала возражать. Но когда он
мне уже вручал награду в Москве, то
сказал: я раньше думал, что
адвокатура замыкается в столице,
Ленинграде. Но он был в Иркутске, в
командировке, на процессе. вспомнил
дело, которое я забыла, оно у меня
действительно хорошо закончилось,
была переквалификация с
умышленного убийства на
неосторожное, и мера наказания
соответствовала. Потом он еще
приезжал в Иркутск, мы в это время
общались. Он был инициатором
награждения. Процедура награждения
была в Колонном зале. Я получала
награды вместе с такими адвокатами,
московскими и ленинградскими,
которых можно, бесспорно, назвать
корифеями. И переживала это
обстоятельство как не только
признание моих заслуг, но и заслуг
нашей иркутской адвокатуры. И мне
бы хотелось, чтобы наступило такое
время, пока мы еще живы, адвокаты
старой профессии, чтобы можно было
передать свои навыки.

—
Генриетта Владимировна, а вот есть
за эти 50 лет дело, которое на памяти,
может, оно и не самое громкое, но для
Вас оно самое важное. Или даже не
самое важное, а то, которое для Вас
было принципиальным?

— Недавно
была в Москве и встречалась с
человеком , не буду называть
фамилии, он народный артист, я его
защищала здесь в Иркутске. Дело
было достаточно интересное и по
филармонии, по нашему
"Азервину", которое слушалось
много месяцев, и можно было себя там
проявить. У меня сейчас достаточно
серьезное дело, которое еще не
закончено,— зиминского
предпринимателя. Вот уже 3 года по
нему работаем. Можно говорить и о
делах, которые были связаны с
преступлением несовершеннолетних
мальчишек, и изнасилованиями.
Сейчас у меня есть нерассмотренное
дело, довольно серьезное
преступление, где молоденькие
ребята напали на инкассатора своей
же школы.

Я в течение
этих многих лет не гнушалась
заниматься и деятельностью по
гражданским делам. В Иркутске много
знакомых, друзей, которые иногда
вынуждены обращаться. Кроме всего
прочего, я обслуживаю две
организации, уже несколько лет.
Помогаю Союзу пенсионеров:
бесплатно принимаю граждан.
Поддерживаю этот союз. В общем, на
сегодняшний день широкая
деятельность. Может быть, я потому
так теперь активно всем занимаюсь,
чтобы после смерти мужа уплотнять
свое свободное время.

—
Генриетта Владимировна , разрешите
от имени моих коллег,
"востсибправдовцев",
поздравить Вас и как блестящего
адвоката, увенчанного недавно
высшими профессиональными
наградами, и как человека, судьба
которого тесно, хоть и трагически ,
связана с "Восточкой".

— Спасибо. Я
вообще не помню себя без
"Восточно-Сибирской правды".
На протяжении всей жизни выписываю
ее. Я всегда эту газету читала и
читаю сегодня, потому что люблю ее,
и сохраняю прекрасное отношение к
"Восточке" и людям, которые в
ней работают.