И вознесется
душа, и воспоет песнь избавления…

Людмила
ЛИСТОВА, журналист

Уже
стеклянно похрустывали под ногами
лужи, а блеснувшее из-за горизонта
рассветное солнце лишь холодно
слепило глаза. Октябрь. Скоро
Покров. Было воскресенье, я ехала в
Знаменский собор, чтобы
встретиться с Ларисой Беловой,
псаломщицей церковного хора —
клироса. Выходной осенний день
стелил перед глазами мокрые
немноголюдные улицы, в полупустом
салоне "маршрутки" плавала
мучительно-заунывная мелодия
песенки: "У меня есть сердце, а у
сердца тайна, тайна — это ты…"
Еще не самое худшее из эстрадного
репертуара, подумалось невольно. И
не успел еще отжаловаться
печальный женский голос, как
загремело в радиоэфире сапогами:
"Не стреляй!.." — песня
-исповедь молодого солдата,
убившего на войне такого же, как он,
парня. И сердце податливо ухало,
разрывалось между двумя столь
разными человеческими драмами… Да,
все так, вот она, светская, мирская,
чувственная песня. Все в ней бурлит,
будоражит кровь, воображение…
Сегодня же я хочу рассказать о
другом мире, совершенно ином —
клиросном пении.

Бывая в иркутских
храмах, с благоговением слушала
церковные хоры. Люди, стоящие на
клиросе, казалось, не от мира сего.
Но однажды на пасхальной неделе мне
довелось вместе с клирошанами
Богоявленского собора побывать в
детском доме. И с каким же восторгом
ребятня липла к милым девушкам, как
аккомпанируя себе на пианино, они
пели нежные песни, а после —
прекрасные стихиры и тропари в
честь Воскресения Христова. Самыми
молодыми оказались студентки: Тая
Дьячкова и Катя Авраменко из
педучилища, Катя Панова с юрфака
Иркутской государственной
академии народного хозяйства. У
всех девушек — музыкальное
образование, удивительные голоса и
прекрасные одухотворенные лица.

И хотя певчие
предстали передо мной вполне
земными людьми, все же тогда я так и
не решилась написать о клиросе. Его
мир казался слишком незнакомым,
недоступным, непонятным. И вот
спустя полтора года, морально
подготовившись, прослушав записи
специальных лекций, вновь еду в
храм.

Воскресный
Знаменский собор полон народу. Это
совершенно удивительное чувство,
когда с пустынных, идеально чистых
прицерковных аллей вдруг ступишь
под гулкие своды: и светлые лики с
икон, и жаркое колыханье свечей,
молящиеся люди, и черные одежды
монахинь, раскатистый бас диакона
Иоанна, плач младенцев… Входишь в
двери навстречу мощному,
переливчатому хору клироса,
вливаешься в людскую толпу и
слышишь, как поют все вокруг, и все
вокруг. И сжимается сердце, и
отзывается душа.

Вот что говорит
благочинная Знаменского женского
монастыря матушка Иллария:

— Обычай
совершать божественные песнопения
был освящен самим Господом на
тайной вечере.

Клиросное пение —
это отвлечение от всего земного,
для него необходима душевная
тишина, все силы души должны быть
устремлены к Богу.

Веками
совершенствуясь, богослужебное
пение впитало в себя множество
национальных начал, но постепенно
от него все больше отсекались
языческие страстные мелодии,
происходил отход от чувственных
песнопений ветхозаветной церкви. И
в конце концов правильное пение
стало следствием праведной жизни, а
праведная жизнь — условием
правильного пения.

Петь на клиросе
очень сложно. Клирос отделяет
алтарь от придела, он — та граница,
на которую особенно яростно
нападают нечистые духи. Поэтому
клирошане претерпевают множество
искушений. А главная их задача —
петь, молясь, настроить на молитву и
покаяние людей, пришедших в храм.

… Ребятишек
готовят крестить. Как беззащитны и
чисты эти розовые младенчики, и как
велико ожидающее их. Литургия
приближалась к своему
кульминационному моменту —
пресуществлению хлеба и вина в тело
и кровь Христовы. Пробравшись
поближе к алтарю, я смотрела на
клирошан, слушала. Голоса то будто
вспыхивали горящим снопом, то
мощным столбом поднимались туда,
ввысь, к голубому куполу, чтобы,
коснувшись самых последних икон
иконостаса, падать вниз и вновь
собираться в один голос, дробиться
и множиться. Пели
"Херувимскую". К чаше
подносили грудничков, детей
постарше, вот с еще скрещенными на
груди руками отошел сероглазый
отрок лет шестнадцати — ну просто
Алеша Карамазов… Потоком
потянулись яснолицые женщины в
платочках, строгие и чуть смущенные
мужчины, старики с отблеском
вечности в глазах…

Вы, неверящие или
разуверившиеся, страдающие от
скуки или бессмысленности жизни,
озлоблившиеся на весь свет или
бесконечно опечалившиеся и
заблудшие, придите в воскресенье в
храм. И здесь, увидев принимающих
крещение стариков, причащающихся
детишек, услышав единый голос
поющей церкви, вы обретете новую
силу и свет в сердце своем.

Послушаем бывшего
регента (музыкального
руководителя) левого клироса
Богоявленского собора Елену
Лагунову:

— Богослужение
началось с тишины душевной. В
основе музыки лежит шум, в основе
богослужебного пения — тишина.
Раньше было так — сначала запевал
священник, а люди в церкви
подхватывали. Теперь же в
кафедральных соборах существуют
два клироса — попеременное пение.

Распевщик, или
головщик, на клиросе должен был не
только хорошо петь, но и знать
принципы церковной жизни. И держать
в голове около четырех тысяч
попевок! Знаменитым распевщиком на
Руси был царь Иоанн Грозный.

После литургии мы
разговариваем с Ларисой
Валерьевной Беловой в здании
женского монастыря. Для начала
прошу ее рассказать о себе.

— Я —
псаломщица, человек, который
справляет службу, — вместе и регент,
и уставщик. Начинала в Слюдянке, три
года пела в храме Святителя
Николая. Потом познакомилась с
протоиереем Михаило-Архангельской
церкви отцом Каллиником, перешла к
нему. В Иркутске вышла замуж, и со
своим мужем — батюшкой Олегом — два
года жила в Тобольске. Теперь снова
вернулись, пою в Знаменском соборе.
Здесь долгое время хор состоял из
старушек, ревностных хранительниц
православной веры, и вот лишь
второй год как на смену им пришли
молодые певчие. Наша главная
задача, чтобы человек ушел из храма
с миром в душе. Надо, чтобы клирос
был молодой. Чтобы посмотрели
прихожане и удивились: а эти зачем
здесь, что они знают такое, чего я не
знаю?..

— И что же,
Лариса?..

— Самое главное,
чтобы вопрос был. А там уже надежда
есть. Я и сама еще, наверное, на
вопрос этот не ответила. Но люди-то
станут искать ответ и будут
приходить…

Богослужебное
пение требует всего человека.
Клирос, по преданию, — огненная
черта, отделяющая ангельский мир от
человеческого. И клирошане должны
нести людям эту ангельскую песнь.
Таинство через них совершает сам
Господь.

— Лариса,
расскажите о своих клирошанах. Я их
видела сегодня: черные клобуки,
бледные, самоуглубленные,
непривычно чистые без косметики
лица… А вот и их голоса за стеной —
пронзительная высота, нежность…

— У нас поют
постоянно шесть-семь человек. Две
инокини — София и Руфина,
послушница Фотиния. Семь лет в
соборе, сама уже может учить, Катя
Садовникова, ныне студентка
педучилища. Одна из старого состава
— фанатично преданная клиру почти
50-летняя Ольга Сирченко. Ну что
такое левый клирос? Это "рабочая
лошадка". Если правый,
профессиональный,
"разукрашивает" службу,
придает ей некоторую концертную
светскость, то наша задача —
создание молитвенного настроя в
храме. Мы поем по два раза в день —
не каждый может выдержать такую
нагрузку, если учесть, что
настоящий клирошанин должен быть и
искусным певцом, и молитвенником.
Не все обладают хорошим голосом или
певческим талантом, но милость
Божия творит чудеса. Бывает
придешь: такая холодность нападет,
ну ничего не получается, голоса
вялые, настроения нет, а помолимся —
и все идет как по маслу.

— Уже в XIX веке
знаменное пение на клиросе было
вытеснено пришедшим с Украины
партесным (по партиям). Будет ли все
же в России возрождаться
традиционное для православия
пение?

— Такое
возрождение начинается. Например, в
некоторых московских храмах. Мы
тоже не прочь попробовать
знаменное пение. Но оно очень
трудное — одногласное, значит, все
голоса на клиросе должны звучать
как один. Мы работаем, владыка Вадим
благословил нас заниматься
сольфеджио, вокалом. А там — Бог
поможет…

Я уходила из
монастыря, где по-домашнему пахло
пирогами и овощной запеканкой.
Уходила по чистой аллейке —
дети-оборванцы клянчили на водку
для пьющих родителей. Опять надо
было идти в мир… Но перед глазами
все еще стояло лицо псаломщицы
Ларисы. Высокий лоб, круглое лицо,
русые волосы под платком — типично
русская женщина. Но было в ней нечто
особенное — за очками в серых
омутах глаз светились покой и
тишина сердца, дарованные годами
молитвенного пения. Во всем ее
облике сквозило что-то мягкое,
родное, материнское. Впрочем,
клирошане так и зовут ее:
"мамочка".