Приютские дети

Элла
КЛИМОВА, "Восточно-Сибирская
правда"

Сейчас они, все
шестьдесят, отдыхают от тесных
спален и городского удушья в
пансионате — на природе. Здесь
хорошо: лес, мостик через Олху,
поляна, где здорово играть в футбол,
грибы. А чуть дальше, метрах в
трехстах от елей и берез, — великая
Сибирская магистраль. И по ночам,
прислушиваясь к перестуку колес и
тревожному гудению электровозов,
можно, просыпаясь, представлять
себе, в какие прекрасные и яркие
страны убегают эти поезда; можно
даже придумывать что-нибудь
удивительное про себя самого. Будто
это не тебя сняли с товарняка
несколько месяцев назад, жалкого,
голодного, озлобленного и
доставили в приют, а на самом-то
деле ты сильный, уверенный в себе,
едешь мимо деревянных корпусов, где
спят твои товарищи по несчастью и
видят свои страшные или светлые
сны.

Шестьдесят ребят
детского приюта, единственного в
Иркутске, расположенного по улице
Некрасова, 6, — на две недели в
"Голубых елях" под Шелеховом.
Скоро начало учебного года: кто
постарше отправится в школы
областного центра, кое-кто даже в
лицеи. Ну а малышня, она на то и
несмышлена, чтобы не отдавать себе
отчета в том большом несчастье, что
случилось с нею. Потерять родной
дом, разорвать связь с родителями,
самим убежать от родного порога,
чтобы, возможно, уже никогда не
вернуться к нему, — да есть ли для
маленького человека крушение
страшнее?

За два года, что
существует в Иркутске этот детский
приют для беспризорных, через него
прошло 250 ребят. Дом этот —
случайный остров, к которому волею
обстоятельств прибиваются
покореженные жизнью, до конца не
состоявшиеся судьбы. Его директор
Любовь Ивановна Ярослав
рассказывала мне, как появляются в
этих стенах дети. Кого-то ночью
приводят случайные прохожие,
кого-то ловят на вокзале, кто-то,
словно по этапу, попадает сюда из
приемника-распределителя МВД, а
кто-то в полном отчаянии стучится в
двери сам. Детское сиротство —
опознавательный знак нашего
времени. Самое страшное, что могло
случиться с нами, случилось: мы все,
кто более устроен и благополучен,
привыкли к нему, смирились с ним. И
оно, как нам кажется, безгласое,
прикорнуло возле нас. На самом деле
у беспризорности есть свой голос.
Он в письмах, которые дали мне в
приюте по улице Некрасова, 6.
Обогревшись здесь и распыляясь
потом по переполненным детским
домам области, ребята продолжают
писать воспитателям, словно
стараясь сохранить в себе ту
частицу тепла и участия, которыми
приют одарил их. Вчитайтесь в эти
строки. За ними — одиночество и
наивность, страх и надежда. В каждом
письме — наособицу. Но собранные
вместе, они ложатся штрихами к
общему портрету, название которому
— Детство.

Лена Березовая: "Я
здесь завела собаку Грету. Она
заболела чумкой и умерла. Я сильно
плакала. Мы похоронили ее в лесу,
сделали ей могилку. И я хожу почти
каждый день к ней — так мне
легче".

Слава Швецов:
"Я очень скучаю по приюту. Я прошу
извинения у Зои Ивановны, что я ее
обманывал и оскорбил. Я знаю, из-за
чего меня привезли сюда. Из-за того,
что я сбегал. Передайте моей
подружке Ане, что я ее люблю. Целую
весь приют. Никогда не забывайте
меня, Славу. Напишите, пожалуйста,
простили ли меня или нет. Я очень по
ночам плачу по всем вам. Ответьте
мне на вопрос, нашли ли моего
папу…"

Слава Швецов
появился в приюте маленьким
одиноким волчонком. Он сбегал раз
семь или восемь. Но когда отогрелся,
оттаял, пришла пора уезжать в
поселок Квиток, во вспомогательную
школу.

Кстати, почти все,
кого распределяют по детским домам
Приангарья, попадают во
вспомогательные школы. Но я читаю
их письма и чувствую, как бьется
мысль, как трепещет душа. Они
нормальные ребята в своем
большинстве, но клеймо
неполноценности может прижечь всю
их дальнейшую жизнь. Ребята эти,
уходя из временного своего
обиталища — приюта, словно
становятся на конвейер, убивающий
всякую индивидуальность.

Кириков Женя:
"Глушенкову Машу увозят через
две недели в Иркутск, в
психбольницу, потому что она не
слушает воспитателей, огрызается и
матерится. А я с Вовкой подрался. Мы
скоро поедем в цирк и зайдем в
приют…"

Между прочим, сама
Маша Глушенкова, которая
"огрызается и матерится",
успела до психбольницы написать в
приют вот про что: "Здесь в
детском доме хорошо, но в приюте
было еще лучше. У меня сначала здесь
были игрушки, а потом все
потерялись. Нам здесь дают деньги
по 5 тысяч, а однажды не дали, потому
что ограбили магазин. А когда нам
дают деньги, то мы покупаем кто
ручку, кто жвачку, кто шоколадку. А
день рождения у меня 7 августа…"

Вряд ли кто-то в
психбольнице будет отмечать Маше
Глушенковой ее день рождения. Это
она в приют написала — так просто,
на всякий случай.

Случаи же в их
послеприютской жизни бывают
всякие. Не сразу и определишь, где
совсем черно, а где брезжит просвет.
Вот Олеся Корнежко немного с
завистью о другой Маше, не
Глушенковой, о той, которой повезло
больше, и, конечно, о себе самой:
"Про Машу рассказывали, что ее
полюбила какая-то повариха и
забирает ее к себе на субботу и
воскресенье. А я хотела попроситься
домой, но мне сказали, что лучше не
надо, и я не попросилась. Мы ездили
на Байкал, а Женя с Ваней не поехали,
их наказали за то, что они курят. И
после этого они обиделись и
сбежали…"

Ребячий кров
рушат взрослые. И это тоже знамение
времени. Он оказывается очень
непрочным, дом, в котором могла бы
жить, но давно не живет семья. И
детский приют в Иркутске
оказывается внезапно тем местом,
где сходятся позднее раскаяние
родительское и постоянное,
бескорыстное, сердцем распахнутое
прощение детей.

Валентина
Соколова (имя изменено), отбывающая
срок в колонии в Плишкино: "Моя
дорогая доченька! Тебе не понять,
какая здесь жизнь, можно за любую
мелочь получить взыскание, а я
этого очень не хочу. Так что, моя
дорогая, будь счастлива, здорова,
очень люблю тебя. Живу только
надеждой, что скоро, через три года,
это все кончится и я приеду к
тебе…"

Иван Камышев (имя
изменено), осужденный на
значительный срок в колонию под
Ангарском: "Единственный мой
вопрос будет к вам, это когда вы
моих детей оформите в детские дома,
чтобы мне сообщили их
местонахождение, чтобы мне не
пришлось их больше разыскивать
заново. Я не желаю терять в
дальнейшем с ними связь. Жизнь в
этом мире сложная штука, и мы в
дальнейшем будем нужны друг
другу…"

Работающие в
приюте люди как могут соединяют
разорванные узы: сообщают в тюрьмы
и колонии о том, в какие детские
дома попадают дети, пересылают
ребятам письма родителей. Одно они
не в силах сделать — пригасить в
маленьких сердцах тоску по
родственникам, по отцам и матерям
да еще бабушкам, которые нужны
ребятам не "когда-нибудь в
дальнейшем", а сейчас, вот в этот
самый день, в это самое мгновение.

Аня Козлова: "…
Ко мне приезжали в интернат мои
друзья, Катя и Саша. Они мне дали
мамину открытку, я так стала
радостная, они мне дали мамин адрес
тюрьмы, я уже своей маме написала
письмо и отправила. Если хотите, я
вам дам ее адрес: поселок Базой, УК
272/11, первый отряд. Я вам пошлю
мамину открытку почитать, только вы
ее мне назад пришлите. Я маму
поздравила с днем рождения, у нее 7
апреля. В выходные дни мы гуляем, но
я по приюту соскучилась, мне даже
снится, как я попала опять в
приют…"

Аня Шульц:
"Здравствуйте, мама, баба, Оля,
Шура и все остальные. Приезжайте ко
мне, я плачу. Всю ночь не сплю и
думаю о вас. Я вас очень люблю. Как
вы живете? Наверное, из приюта мое
письмо перешлют вам. Я живу хорошо,
одета и ем хорошо. Но когда меня
забирали, никто из вас не сказал мне
прощай. А из приюта я уезжать не
хотела. Там хорошо. Это писала Аня
Шульц. Мама, я так хочу, чтобы ты
приехала. Мама, пойми, мне тут, в
детдоме, трудно. Мама, приедь и
забери меня, если не сможешь, то
напиши мне письмо…"

Все шестьдесят
приютских нынешних ребят в эти
последние августовские дни живут
за городом. Я видела, что делают они,
соскакивая со ступенек спального
корпуса и уносясь по тропинке в лес.
Каждый прижимался к стволу
"своего" дерева и шептал ему
свое желание. К словам не
прислушивалась: у всех из нас, и у
них тоже, есть право на тайну. А мимо
по Сибирской магистрали
проносились поезда. И какой из этих
поездов может снова стать чьим-то,
никто из них не знает.