Север близкий,
север дальний

Элла
КЛИМОВА, "Восточно-Сибирская
правда"

Близок он тысячам
людей, связавших с севером свои
судьбы, но сорванных со своих
гнездовий и вынужденных искать
себе пристанища, фактически
начиная все с нуля; когда уже и сил
на обживание не осталось, а у
большинства — и средств. В
редакционной почте, пожалуй, не
встретить писем более отчаянных и
резких, чем те, что не имеют на своих
конвертах обратных адресов:
писавшие их беженцы не знают, где
придется бросить якорь. Знают
только, что жизнь в северных
районах Приангарья становится
невыносимой. Заколачиваются
участковые больницы, стихают
школьные звонки, закрываются
предприятия, которые кормили людей.
Экономически эту трагедию
объяснить можно: производство там
стало невыгодным; вычеркнуть его из
списка живых государству легче, чем
поддержать. В Мамско-Чуйском
районе, например, все зиждилось на
добыче слюды-мусковита. Слюда и по
сей день необходима стране, другого
предприятия по ее добыче и
обогащению в России нет — в Карелии
подобные рудники тоже закрыты. Но
везти мусковит с севера — уж эти-то
убытки государство просчитывает —
нет, не по карману. Но люди, отдавшие
Мамско-Чуйскому району силы и годы,
— их-то расходы, связанные даже не с
переездом, а с бегством из некогда
благополучных, отменно
обустроенных поселков, — они кому
интересны? Бывшая глава
администрации поселка Витимский
Мила Васильевна Сасун, прожившая на
Маме 37 лет, рассказывала мне при
встрече:

— Там остались
только те, кому вообще выехать
некуда. И не на что. Мэр района
откровенно, прямым текстом говорит:
не выедете сейчас — поедете на
саночках или поплывете на плотах.

Мила Васильевна
Сасун — одна из тринадцати,
подписавшихся под письмом в
редакцию, главным вопросом
которого был все тот же, проклятый:
как нам выживать? По идее, права
переселенцев с севера защищены
множеством правовых актов,
принятых на самом высоком уровне и
подтвержденных подписями первых
лиц России. Но разве не в том жгучая
боль наша, что самые прекрасные
идеи никогда не реализуются в
осязаемое доступное всем
благополучие? Да, каждому уехавшему
или только собирающемуся покинуть
северный край "положено"
немалое "довольствие". Это и
полная оплата проезда для всей
семьи, это и компенсация за провоз
пяти тонн багажа… Суммы немалые.
Вот только незадача какая: их
источником назван региональный
бюджет. Начальник управления по
контролю и работе с территориями
администрации Иркутской области
Лена Львовна Каракич назвала в
беседе с корреспондентом такую
сумму: 27,6 миллиарда рублей,
необходимых в текущем году. При
этом на вопрос журналиста о том,
защищены ли эти миллиарды в Законе
о региональном бюджете, ответила
отрицательно. Пока наскребается
чуть более пяти миллиардов. А ведь
есть еще и долг переселенцам,
уносящим север в своих сердцах и
памяти, за прошлые несколько лет.
Тоже где-то около 20 миллиардов!

Спрашивается, как
могли депутаты нашего
законодательного собрания
оставить незащищенной ту строчку в
бюджете области, на которую уповают
фактически изгоняемые,
"выдавливаемые" с севера? За
минувшие два года родные места
покинули 974 семьи; нынче на учете 12
тысяч человек, собирающихся… в
никуда. Очень немногим повезло: они
получили жилье, которое худо-бедно,
но строится для переселенцев. В
Саянске, в Черемхове, в
Усолье-Сибирском. Даже в Иркутске —
двадцать квартир. Но в сравнении с
теми, кто мается по углам или
снимает жилплощадь за большие
деньги, число счастливчиков
ничтожно. В письме, послужившем
поводом к комментарию, переселенцы
из Мамско-Чуйского района задаются
вопросом не только о
"проездных" — они спрашивают и
о жилищных субсидиях, тоже
положенных им по всем законам
государства. Между тем, средства на
жилищные субсидии должны поступать
в Приангарье из федерального
бюджета. Нынче живых, реальных
денег не поступило из Москвы ни
копейки; выделены только лимиты в
размере 35 миллиардов. Нечто
абстрактное, почти не осязаемое. Ни
Елизавету Ивановну Погуляеву,
свалившуюся на иждивение к сыну и
ютящуюся с большой семьей в хибаре;
ни Веру Степановну Бугаеву,
проработавшую учительницей на
севере тридцать лет и сейчас
снимающую однокомнатную квартиру
за баснословные деньги; ни
Валентину Михайловну Павлову,
вывезшую с Мамы парализованного
мужа и живущую у знакомых на
птичьих правах, — никого из авторов,
обратившихся в редакцию, эти лимиты
не "колышат". Потому что они
четко знают: новое жилье в Иркутске
в два раза дороже общероссийских
цен; покрывать разницу между
выделенной (если дойдет их очередь!)
жилищной субсидией и реальной
стоимостью каждого квадратного
метра придется из своего кармана. У
них, самых обыкновенных, чинами не
отмеченных и коммерцией не
обласканных людей, где такие
деньги?

Переселенцев с
севера, в частности и авторов
письма, можно было бы вселять не в
новостройки, а давать им жилье
"бывшее в употреблении" — с
вторичного рынка. Оно дешевле,
значит, доступнее. Но кто конкретно
должен заниматься их проблемами,
чем реально и сейчас им могут
помочь в неурядицах?

Кажется, нужно
было бы давно привыкнуть к тому, что
государство вместо реальной
поддержки оставляет "маленьких
людей" один на один с проблемами,
в которых само и повинно. Но всякий
раз сталкиваясь с подобной
ситуацией, отдаешь себе отчет, что
смириться с этим казенным, серой
глыбой нависшим над людскими
судьбами равнодушием невозможно.

Собственно,
ничего нового в нашем отношении к
северу нет. Просто географические
масштабы стали другими: были
"неперспективные" деревни,
появились "неперспективные"
районы. Но можно ли жить только
сегодняшним днем? Придет и
завтрашний, будем надеяться, более
светлый. Снова позарез понадобятся
северные слюда и золото, пушнина и
лес. Понадобятся люди. Но где они
будут, люди-то?