"Рубаха"-поэт

Павел
ЗАБЕЛИН

Поэзия
есть то, что сотворено и,
следовательно, не нуждается в
переделке.

Из
книги Н. Гумилева "Письма о
русской поэзии"

Нет ни одного
прохожего на улицах города
Иркутска, который бы не обратил
внимание на него. Высоченный
моложавый мужчина, чуть наклоняясь
вперед, словно стесняясь своего
баскетбольного богатырства, меряет
тротуар саженьими шагами. Из-под
плаща выглядывает простенький
свитерок. Тронутая летами большая
голова, утиноватый нос,
демонстрирующий свою чуткость к
небу и земле, — в каждой черте лица
душа нараспашку. Привет, люди,
привет! Вечерок близится. Все век
торопимся куда. Все дела, дела…
Может, заглянет в кафе "Ирина"?
А по рюмашечке для сугреву, "для
разговору", а? Побеседуем о том, о
сем? Есть у меня даже такой цикл.
Помните, у Пушкина: "О равенстве,
о братстве…"

— "О любви",
кажется.

— Во-во. "О
доблестях, о подвигах, о славе…"

— А, Блок. "Я
забывал на горестной земле".

— Ну, вы молото-ок!
Жму руку, приятель. Вот что. Сегодня
же футбольчик на "Труде".
Заглянем, а? Молоток, понимаешь! А
через три дня приходите к нам в Дом
литераторов на Разина, сорок. У нас
будет вечерок. Или в Дом журналиста.
О том, о сем…

Собеседником его
может оказаться любой. Или ты,
знающий его с вампиловских времен,
или болельщик просто, не говоря уже
об артистах, художниках, поэтах,
читателях. Это Ростислав Филиппов,
дальневосточник по рождению (1937),
школьные годы проведший в Иркутске,
Омске. Выпускник МГУ, поработав
несколько лет в читинской
областной печати, вернулся в
Иркутск. Был главным редактором
Восточно-Сибирского книжного
издательства, не раз возглавлял
Иркутскую писательскую
организацию, сейчас выпускает
вместе с СЖ газету "Иркутская
культура". Автор многих
сборников стихов, известных
российскому читателю. Всем издавна
помнятся его "Печенеги" —
"ненавистные мне, современные
мне", подлецы, предатели,
приспособленцы.

В предисловии к
последнему сборнику "Пятьдесят
превосходных стихотворений"
("Письмена", Дом литераторов)
Филиппов без обиняков заявляет:
"Я назвал так свою книжку потому,
что отобрал в нее — чего уж
скромничать? — действительно
хорошие стихи".

Что это?

Самореклама?
Откровения пожившего на свете
мужичка-интеллигента или?..

Придется
прочесть.

Раз все полста
превосходные, выпишем хотя бы вот
это:

Такое дело —
жить… В него впрягли

Меня давно.
Люблю я это дело.

И ни к кому из
всех людей земли

Не знаю
зависти — ни черной, и ни белой.

Потребуется —
буду я солдат.

И до
последнего, как говорится, вздоха.

Работаю
неплохо, говорят,

Да я и сам
уверен, что неплохо.

Какой я друг —
не мне о том судить.

Быть может, и
не очень-то хороший,

Но тех, кто
мне доверился в пути,

Я не бросал. И
никогда не брошу.

За все за это
для судьбы своей

Одно прошу,
прошу одно и то же:

Не дай мне,
Боже, пережить детей!

И снова я
прошу: не дай мне, Боже!

Да, он весь на
виду, поэт этот, доверителен и…
сразу поймет, кто перед ним: родня
по духу или "печенег".

Раскованная лира
наша, начиная с 60-х годов, не
случайно породила целое сонмище
рвущихся на Олимп. Газетная Камена
во всю "заякала": "Я разный и
однообразный…" И беда, кажется,
не в стойком эпигонстве, а в голом
"ячестве". Личности нет,
человека. Выпирают заявка,
рассудочность, губительные для
духа поэзии. Твое "я" должно
быть узнаваемо, достойно внимания
своею бытийностью, а не бытейщиной.

Муза Филиппова,
прямо скажем, не склонна к
филипповскому посту. Ей близки
"жестокости" городского
романса. "Да, было дело… Ждал до
темна. Ныне принадлежу одной,
избранной. Но снова я пою, играю на
гитаре для Тебя…"

Уже я знаю:
жизнь мне удалась.

И счастлив
тем, что у ее предела

С печалью
вспомню этот нежный час,

Когда ты у
костра со мной сидела.

Ах, опыт сердца,
грустный и живительный! Не у
Тютчева ли "Я встретил вас, и все
былое…"!

Есть в лире
Филиппова что-то гусарское, что-то
под Сашу Черного с улыбками над
слабостями нашими, суетностью
городского житья-бытья. Сочтите нас
за сброд, но один всегда найдется,
чтоб вознести "высокий храм,
достойный человека". Ростислав
Филиппов, этот дядя Степа,
радующийся у порога встрече "с
простодушным детским садом таких
веселых солнечных лучей", ко
всему прочему влюблен еще и … в
огородничество. Готовя грядки,
устраивает языческое песнопение:
"В банках, ведрах и горшках
сохраню искусно. Вы ко мне придете:
"Ах! — скажете. — Как вкусно!"
Магазинским продавцам и базарным
мымрам говорю: "Теперь — я сам!"
И без вас не вымрем!" Эта ода
огороду сродни чудному
"Приглашению на дачу" Д.
Кедрина.

Открывая свою
душу миру, поэт зорок ко всему
окружающему, ходу цивилизации, как
проявляет себя борение добра и зла
в обществе с библейских времен до
дня идущего. Понятие чести,
достоинства человека, нации могут
довести до дуэли, но перед барьером
лучше примириться, покаяться.
Лирика отвергает газетную
крикливость, находит жанр, похожий
на иносказание ("Въезд господень
в Иерусалим").

Построение
стихотворения у Филиппова
подчиняется доброй старой школе с
ударной, афористической
концовочкою.

Умам принадлежат
эпохи,

А вечность отдана
сердцам. ("В музеи прохожу
утрами").

Временами это
может показаться и сделанностью
так называемых лирических
оппозиций.

Достигнуто самое
главное: превосходное — значит
человеческое. Я говорю вашими
устами, дорогие мои хорошие
иркутяне. Если вы превосходны как
люди, то и я тоже. Не обессудьте.

Что осталось?
Веселая дочка

И живая вода
из ручья.

Да удачная
давняя строчка,

О которой все
помнят друзья.

Да еще
деревенское: "Здрасте!"

И Байкал,
словно сон наяву.

Мне
достаточно этого счастья.

Я доволен. Я
жил. Я живу.